Продаются щенки

Откуда-то из-за дома появился человек в телогрейке с узкими глазами, тихо переговорил с Шамилем, «через часик…» — долетело до Георгия.

Вошли в дом, Георгий старался все не смотреть, Марина тоже присмирела — папа в парткоме, видать, еще не повод для безразличия.

— Ща поужинаем, — сказал Шамиль. — Потом видео. Потом баня. Потом опять поужинаем. Потом… — он поглядел на Марину.

Та сладко улыбнулась и потянулась немного, спрятав за спиной руки.

— Отлично, — сказала она, — но я без купальника, так что…

— А мы без плавок, — отрезал Шамиль.

Видео «Хитачи» дед-зампред взял по блату за триста двадцать рублей в безвалютном салоне на Таганке, по улице Большие Каменщики — сообщил Шамиль. Салон — сколько долларов, столько плати рублей и будь здоров — был приписан к членам Политбюро с семьями, так что сильно разгоняться с покупками деду-нечлену не приходилось. Занятые люди, всякий раз не напросишься.

На салоне висела невыразительная табличка «Специальная торговая экспедиция», и ниже прибито: «Инвентаризация».

Марина пожала плечами, всколыхнулись волосы, русой фатой плоско падавшие до пояса. Георгий ощутил прилив возбуждения и цепко оглядел фигурку в предвкушении запретного кайфа, пока она входила первой в двери размером с церковные врата.

Марина до сих пор, несмотря на скоропостижный брак с Уткиным, ценилась завидной партией в институте. Миниатюрная, как Суок, только замедленная, она, по мнению Георгия, содержала в кружочке лица и кафельно-голубых глазах — способности высокого класса, смело подбадривая впечатление колготками ядовитых цветов, и умела сесть в кофеварке так, что разрез юбки перешибал дыхание даже таких стойких людей, как крестьянский экстремист из Монино Пабашкип. «У меня встал вопрос», — сказал Пабашкин на первом комсомольском собрании и сразу сел.

На самые простые вопросы Марина отвечала с оттяжкой, грудным голосом, и влажно прикрывала глаза, словно внушая: поняла, но нельзя же так, в самом деле, прямо… И собеседник, слегка озадачившись, поневоле принимался мучиться нетерпением.

Заместитель декана Баранович норовил при встрече погладить по плечу и, тушуясь, спросить: «Мариша, а как здоровье у п-папы?»

— Зда-аровие? — не торопясь, переспрашивала Марина и на миг закрывала глаза. — Хра-ашо. Что-нибудь пре-едать?

— Нет-нет, — вздрагивал Баранович, — я так… Ну, иди-иди, учись, — и долго еще глядел вслед взглядом счастливого учителя.

Неспешный голос она еще старательно пропускала через губы, рисунком в точности похожие на «львиный зев», только красный, и губами преувеличенно и однообразно шевелила, как если бы беззвучно делала «чмок-чмок».

За вратами открылась зала: громадная мебель черного цвета под лаком с какими-то головами, хвостами, барельефами и выпуклостями представляла единый демонический ансамбль с казенным налетом — на ней написано было, что она — государственная. Тут же Георгий и разглядел: внизу каждой секции имелась бирочка с инвентарным номером.

Георгий подошел к книжному шкафу и наконец вздохнул — открылась причина глядеть внимательно. Шкаф был заставлен странными книгами в одинаковых белых переплетах.

— Можно? — Георгий открыл тяжелую дверцу, достал наугад книгу: Александр Солженицын, «Красное колесо». Георгий удивленно раскрыл обложку: издательства не было. Перевернул — цены тоже. Достал другую: Василий Аксенов, «В поисках грустного бэби», третью: Сайрус Вэнс, «Мао Цзедун против советского социал-империализма». Тут заметил вверху обложки серенькие буквы: «экз. № 131». На других — та же надпись.

— Что, клевые книги? — спросил Шамиль.

— Откуда это, Шамиль?

— От верблюда.

— Нет, ну… что за издание?

Шамиль пожал плечами:

— Дед получает. Им переводят, чего выходит клевого в мире, кажется, в триста экземпляров. Выдают по номерам, так что губы не раскатывай — читать только здесь.

— Сам-то прочел?

— А? Слушай, что это нас не кормят? Галька-а! — закричал он.

В эту минуту в дверь вкатилась тележка, крытая поверху снежной салфеткой, за ней кралась женщина средних лет в белом переднике.

— Что там сегодня? — спросил Шамиль.

— Курица, — ответила женщина заискивающе.

— Давай. Чуваки, к столу. Водку принесла?

— Шамик, так…

— Чего «Шамик»? Тащи, дед не узнает. Если что, скажешь — я взял на день рожденья. Давай-давай, побыстрей, а то простынет.

Дед находился с родителями Шамиля в отпуске в Ливадии, отпуск брал всегда в сентябре, «когда уборка кончается» — объяснил Шамиль. Георгий кивнул, не сразу разобрав таинственную связь уборки и соцкультбыта. В присутствии деда ни один посторонний человек на дачу не допускался. «Безопасность», — подняв палец, пояснил Шамиль. Марина с Георгием согласно кивнули.

Летом Марина страдала от того, что без спросу лупился нос, а все лицо вместо желанной смуглости обретало вареный красный цвет. Красный кругляш в обрамлении выгоревших до истошной белизны волос — не лучшая гамма, даже и для неприхотливого славянского глаза.

Таким образом, сентябрь поневоле был для Марины месяцем в высшей степени неблагоприятным.

После ужина поднялись, прихватив водку, во второй этаж, в покой Шамиля. После водки Марина раскраснелась, сняла джемпер, расстегнула две пуговички на ковбойке, завиднелась белая искорка лифчика.

— Ландыш, у тебя, говорят, с Хериковым роман? — сказал Шамиль, полулежа на двуспальной кровати.

— Эта-а кто — Хериков?

— Гогин парторг, — Шамиль кивнул на Георгия, — с подфака.

— Ты что, у-упал, цыпа? Откуда он, твой Хериков? Эта-а что, кличка?

— Откуда, Гога?

— Из Донецка, — весело сказал Георгий и кашлянул, вспомнив внезапно, что тоже не из Нью-Йорка.

Марина посмотрела на них, как на больных.

— А что, Донецк — хороший город, — сказал Шамиль. — Там же эти… месторождения.

Танцуя, Марина извивалась в руках Георгия, то боком, то поворачиваясь спиной, он держал тогда сзади за плечи, а она, опустив руки, легонько трогала его бедра и чуть царапала указательными пальцами джинсы. Перехватывало горло, кружилась голова, ни в какую баню уже не хотелось…

В бане, пока Марина раздевалась, успели быстро переговорить:

— Крутим на двоих, — сказал Шамиль, — одному надоело.

— Ага.

— Делаем так. После бани еще врежем, понял, ты ложишься на мою кровать, ну, с этого краю, вроде спишь, я гашу свет, скажу — чувак, мол, уснул, не мохай, приляжем, я начну по этим вещам, ну, и ты тут… смотри сам.