Профессор Влад

Тут-то все и началось. Добрые пять минут Влад исходил воплем, не замечая, как меняется в лице Ольга Валентиновна - женщина вообще-то очень душевная, даром что бизнес-леди. Во-первых, орал он, у него врожденная агорафобия - «боязнь открытого пространства - если вы, Оленька, не забыли еще того билета, за который я двадцать пять лет назад влепил вам «уд»!!!». Во-вторых, он вовсе не так уж и стар. Сейчас, например, он чувствует себя в отличной физической форме: «Может быть, единственное, что меня до сих пор в ней держит - это ежедневная борьба со ступеньками!! Вам бы хотелось, чтобы я совсем тут с вами захирел!!!». В третьих, ему, занятому человеку, автору множества научных трудов, статей и монографий, нужна нормальная, спокойная обстановка для плодотворного труда, «а не щебет кумушек с педагогической кафедры! А не матерщина студентов, тусующихся у вас под окнами!!! Вы знаете, что у них там курилка? Нет?! А зря!!! Воспитание нравов молодежи - ваша прямая обязанность...» - и тд, и тп. В общем, сделка не состоялась - и Ольга Валентиновна осталась ни с чем, если, конечно, не считать морального, а, скорее всего, и материального ущерба. Было ли возмущение Влада искренним или он просто ухватился за удобный повод, чтобы поорать, - можно только догадываться… но, так или иначе, слава Богу, что он тогда не переехал и ни деканат, ни соседствующие друг с другом кафедры не стали свидетелями разразившейся вскоре грозы.

В тот вечер я шла к Владу противу обыкновения не как женщина к мужчине, а по серьезному делу - как студентка к преподавателю: вот уже больше недели он держал у себя черновой, но, увы, единственный вариант моей дипломной работы - держал и не отдавал, а у меня тем временем появились новые практические данные, и мне не терпелось освежить ими замученный, затхлый, залежавшийся в казенной папке научный текст... Итак, я постучалась - чего не делала обычно - и вошла. Мой руководитель, которому, по счастью, еще выпадали иногда блаженные часы душевного равновесия, встретил меня радушно: без лишних слов щелкнул «мышью», убирая с экрана верную подругу скучных рабочих часов - простенькую стрелялку, затем лихо крутанулся на вертком офисном стуле - и, пока я шла к нему, держал руки врастопырку, как бы зазывая меня в свои объятия… но, стоило мне заикнуться о цели своего прихода, как он повел себя очень странно: сморщил лоб в стиральную доску, снова расправил, умильно заулыбался и замурлыкал себе под нос:

– Диплом, дип-лом… Лом-лом-лом... Против лома нет приема, - если нет другого лома. Юлечка, а, может, коньячку?..

Коньячок - это, конечно, здорово, но мне в ту минуту было не до мелких житейских удовольствий. Спокойным, сдержанным тоном я повторила свою просьбу. Влад тяжело вздохнул, нехотя покопошился в ящиках стола - потом в шкафу - потом на самом столе, где были в хаотичном порядке разбросаны бумаги, - потом каким-то уж чересчур равнодушным тоном посоветовал мне подождать до завтра, так как сегодня у него «нет времени»… На что, собственно?.. И как это - нет?.. Я ведь только что своими глазами видела, как он гоняет «вервольфа»!.. Я собиралась уже возмутиться, как внезапно меня осенила неприятная, но единственно логичная догадка: он просто-напросто не может вспомнить, куда сунул мой труд!

– Что, Владимир Павлович, - старческий склероз?
– добродушно спросила я, усаживаясь верхом на расшатанный стул. Вообще-то в мои намерения входило легко пошутить - и тем самым ободрить беднягу, возможно, и впрямь перетрудившегося до сомнамбулизма. Но то ли я недооценила степень коррозии и ржавчины, успевших за это время разьесть некогда блестящий ум моего друга, то ли шутка и впрямь вышла не совсем тактичной… в общем, профессор вдруг резко изменился в лице, - и сквозь овладевший мной испуг я увидела, что он прямо-таки трясется от обиды и гнева:

– Как вы смеете?..
– медленно, глухим шепотом проговорил он, меж тем как его крохотное высохшее личико заливалось грозной желтизной, - как смеете вы глумиться над человеком втрое старше вас годами? Кто дал вам такое право?!

Только тут я с ужасом осознала, какого труда стоило Владу все это время скрывать от меня, да и от себя, стремительность своего старения. Но слово не воробей… и вот несчастный старик, уличенный в старости, старится на глазах: миг - и его тонкие губы вконец сморщились и поджались, тусклые глаза ушли под верхние веки так, что остался видным лишь самый краешек радужной оболочки, а узкая бледная полоска между белком и нижним веком угрожающе покраснела. Показалось мне или нет, что на редких седых ресницах, словно стразы, сверкают слезинки?..

– Влад, - пролепетала я виновато, - я совсем не хотела тебя обидеть, что с тобой?..
– Я осторожно дотронулась до его руки, но он со злобой отдернул ее:

– Уж не думаете ли вы, что ваши недозрелые прелести стоят того, чтобы пожилой профессор, занятой человек бросал все свои дела и писал за безалаберную студентку-троешницу дипломную работу?
– с убийственным сарказмом осведомился он, оскаливаясь в едкой, насмешливой гримасе, вмиг облекшей мое чувство вины в вакуумную упаковку слепой ярости.

Если он хотел унизить меня, то это было сделано очень профессионально. Влад был моей первой и единственной любовью; всю душу свою я вложила в это чувство; последние ростки нежности и страсти еще не успели окончательно в ней засохнуть, и все это время я старательно оберегала их - от деканата, от родителей, даже от своего названого брата Гарри!
– а, выходит, опасаться-то надо было самого Влада, который теперь ничтоже сумняшеся втаптывал их в грязь своей ороговевшей стариковской пяткой. Чернейшая несправедливость, мерзостное предательство, прощения которому нет, не было и не будет!.. Я не могла больше сдерживаться. Мне вдруг до боли захотелось отомстить ему за все обиды, издевательства, выкрутасы, что он заставил меня вытерпеть в последний месяц; где-то в глубине сознания я понимала, что делать этого не стоит, что несчастный старик, погубленный излишней заботливостью доброхотов, в сущности, ни в чем не виноват, сам будучи жертвой механизмов собственного мозга… но горькое чувство унижения, обиды, смертельной несправедливости было сильнее меня. Что же ему ответить?.. Что?.. Откуда-то из подсознания вдруг всплыли гнусные, нарочито вульгарные интонации Гарри-подростка:

– Ну и скурвился же ты в последнее время, Вовчик!..
– бросила я, изо всех сил стараясь придать своему неверному голосу оскорбительную небрежность. Кажется, мне это удалось - в этот миг почтенный профессор, кандидат медицинских и психологических наук, специалист-клиницист с пятидесятилетним стажем был более чем страшен. Седые, всклокоченные волосы встали дыбом, обострившиеся лицевые кости казались каркасом, с которого жалко свисли, болтаясь, дряблые мешочки со слабостью и растерянностью, увядшие губы посинели и в бессильной ярости тряслись. Но что он мог мне сделать?.. Что?.. Не пожаловаться же в деканат?.. Единственная кара, которой он мог меня подвергнуть - это лишить меня удовольствия от его общества, чем он с лихвой и воспользовался в следующий миг:

– Убирайтес!– дрожа, надтреснутым голосом выкрикнул он, - мерзавка!!! Убирайтесс глаз моих долой!

Тут я с ужасом почувствовала, как меня, против моей воли, начинает сотрясать изнутри дурацкий нервный смех, вызванный адской смесью раздражения и жалости. А Влад еще и подлил масла в огонь, вытянув в сторону двери свой длинный, корявый, трясущийся перст указующий с пожелтевшим от времени ногтем и визгливо завопив:

– Во-он!!! Вон отсуда, развратная тварь!!!

На зоопсихологии нам как-то рассказывали, что защитное поведение животных в критической ситуации делится на три типа: а) злобное; б) трусливое; в) злобно-трусливое. Я относилась к третьей категории…

– Пошел ты знаешь куда, грязный, вонючий старик!!!
– выкрикнула я, вскакивая со стула, который со страшным грохотом опрокинулся; не в силах больше сдерживать истерического хохота, я кинулась к двери, которой в следующий миг хлопнула так, что разномастные головы старательных студенток и блестящие лысины преподавателей должны были в одну секунду оказаться посыпанными пудрой, пеплом и перхотью (здание факультета очень старое и нуждается в капремонте). Хохоча и рыдая, я бросилась вниз по лестнице. К счастью, занятия у вечерников шли вовсю, а дневное население психфака давно разошлось по домам, - так что у моей истерики не было свидетелей, кроме группки приветливо улыбающихся сектанток с аляповатыми адаптированными Библиями в руках, с которыми я столкнулась в районе второго этажа и которые, несмотря на свою миротворческую миссию, мудро не стали делать попыток меня утешить.

К моменту, как я достигла холла, мне показалось, что я почти спокойна. Зайдя в гардеробную, я сняла с ржавого крюка свою старенькую дубленку, чтобы неторопливо облачиться в нее перед большим, почти в полный студенческий рост, тусклым настенным зеркалом. Наматывая на шею длинный, пушистый, серебристо-белый шарф (он предательски напомнил мне о великолепной шевелюре Владимира Павловича, лишь в последнее время начавшей потихоньку редеть), я насильственно улыбнулась тусклому отражению гладкого девичьего личика с растрепанной челкой. Как любой студент психфака, я знала, что, если минуты две-три подержать на лице деланную улыбку, настроение обязательно улучшится и улыбка станет натуральной, - поэтому продолжала стоять перед зеркалом с жуткой гримасой Гуинплена на лице вплоть до тех пор, пока не почувствовала приближение знакомого озноба, за которым, как я знала по опыту, последует мучительный жар, а затем и бред.