Профессор Влад

И допожималась. В тот день, едва я переступила порог бокса, потрепанный «Гарри-талмуд» раненой птицею спикировал мне под ноги - и профессор, капризно кривя рот, сообщил, что он, дескать, «не криптограф» и «заниматься дешифрацией» больше не намерен. Хорошо, замечательно, так чего же он от меня-то хочет?! А вот чего: чтобы я присела к изголовью и прочла свои занимательные байки вслух, с выражением. ОК, я повиновалась, хоть с детства ненавижу декламацию. Влад слушал молча, не перебивая, лицо его постепенно багровело; чувствуя, что кризис приближается, я занервничала, машинально поднесла руку к груди, затеребила вкусно пощелкивающие бусины… и только сообразила, что делаю что-то не то, как Влад затрясся от злости и, визгливо завопив:

– Я же просил вас, чтобы вы этого не надева-али-и-и!!!
–

схватил и со всей силы рванул злополучное украшение, держащееся на тончайшей шелковой нити; та, естественно, не выдержала, лопнула - и крупные, тяжелые стеклянные шарики, словно огромные градины, с грохотом посыпались на пол: бом, бом, бом, боммм…

А Влад вдруг разжал пальцы и как-то странно обмяк на подушках. Лицо его, которое я знала досконально, стало вдруг неузнаваемым - настолько, что я чуть стену насквозь не проткнула, отчаянно давя на кнопку «Вызов»; на истошный вой сирены прибежала медсестра, - но, едва взглянув на профессора, ахнула… и, с криком: - Пойду позову главврача!..
– выскочила из бокса.

«Юлечка, так что же было после того, как рассыпались бусы?» - Влад, наверное, сказал бы, что я над ним издеваюсь: он часто жаловался, что я вечно его «подначиваю», «поддеваю», «подъелдыкиваю»; что я, вместо того, чтобы прислушаться к его мудрым советам, «иронизирую», - хотя мне-то как раз ирония была не свойственна и даже непонятна, в отличие от него, любящего всласть поязвить над ошибками тех, кто слабее и младше… Но сейчас он не мог ни язвить, ни упрекать: голова его бессильно свесилась с подушки, лицо перекосилось и вялый рот, откуда медленно стекала струйка слюны, напоминал отрицательную кубическую параболу, чья правая веточка печально смотрит вниз.

7

Похоже, Влад, редко упускавший случай пройтись насчет так называемых «Иванов, не помнящих родства» - за этой укоризненной кличкой скрывались скопом все его родные и близкие, - даже не подозревал, до какой степени те его любят. Покуда «старый патриарх» пребывал в относительно добром здравии, нам как-то ухитрялись не слишком досаждать - раз, ну, два в неделю от силы, что вполне меня устраивало. Но теперь, когда он вдруг, нежданно-негаданно, оказался при смерти, они постоянно толпились в боксе, галдя, пихая друг друга локтями, - крикливые, суетливые люди всех мастей и возрастов. Старшая из них, безутешная дочь профессора Калмыкова Мария Владимировна, и поперла меня со смертного одра, громко, как бы всем в назидание поинтересовавшись, чего, собственно, ради я здесь «тусуюсь»; открыть ей правду у меня - почти как у нынешнего Влада!
– не поворачивался язык, а путаться у «Машеньки» под ногами, наглостью и обманом добывая себе доступ к телу, казалось и вовсе унизительной и глупой затеей.

Дни потому потекли нудные, печальные, полные тоскливой неопределенности; Влад был то ли жив, то ли нет. Чтобы хоть как-то рассеяться, я вновь зачастила к Гудилиным, чей дом, как утверждала добродушная тетя Зара, всегда был немножечко и моим. Что ж, гиперболы гиперболами, а я и впрямь нашла здесь некоторое утешение. Общество названого брата словно по волшебству переносило меня назад, в те счастливые и беззаботные времена, когда я и слыхом не слыхивала ни о каком Владе (ну, по крайней мере, не помнила о нем!). Иллюзия была бы, наверное, еще полнее, если бы… Странно, но сам Гарри очень изменился с тех давних детских пор (и как я раньше этого не замечала?): в нем появилось что-то приторное, слащавое, что-то от падишаха из восточной сказки, сквозившее не только в интонациях, но и в движениях (преувеличенно-ленивых!), и даже в манере расставлять фигуры - не по-простому, а как-то томно, с нарочито медлительным сладострастием, глядя на меня в упор маслеными, блестящими в полумраке глазами и загадочно, коварно, фальшиво ухмыляясь…

Увы, очень скоро я с грустью обнаружила, что мой брат невесть как успел за краткое время растерять все былые навыки - и теперь ему, экс-чемпиону юношеской сборной района, крайне редко удается свести партию к ничьей. Более того, меня все чаще охватывало подозрение, что он не очень-то и стремится к победе, - и несколько раз я робко предложила перейти на что-нибудь другое, попроще - ну, скажем, карты или компьютерный бильярд… Но нет: упорно, раз от разу, Гарри снимал с полки свою новую, нефритовую доску, очевидно, стоившую бешеных денег, - и я, успевшая за десять лет неплохо изучить братнины повадки, постепенно начала догадываться - а вскоре мои догадки переросли в уверенность!
– что он, как всегда, пытается таким вот образом на что-то мне намекнуть.

Беда в том, что мне никак не удавалось уловить сути намека, - ну, а любопытство, конечно, разгоралось, - и порой, в очередной раз увидев, как его изящные пальцы, потянувшись к фигуре, останавливаются на полпути и принимаются танцевать над доской, выписывая как бы таинственные знаки, понятные лишь нам двоим, - но, увы, рассеивающиеся в воздухе прежде, чем я успею расшифровать их, - я так задумывалась над этой загадкой, что и сама погружалась в какое-то ленивое, полутрансовое состояние, переставая следить за ходом игры и зевая фигуры… Впрочем, обычно Гарри, к его чести, милосердно указывал мне на промах. Однажды, когда я, вот так же замечтавшись, по рассеянности вознамерилась сделать удачный, на мой взгляд, ход конем, он осторожно перехватил на лету мою руку, успев мимоходом запечатлеть на ней легкий поцелуй, и, проникновенно глядя мне в глаза, вкрадчиво и тихо произнес:

– Осторожнее, Юлечка, осторожнее. Твоему королю шах, -

после чего так тонко, по-джокондовски улыбнулся, что у меня не осталось сомнений: этислова тоже имеют свой потаенный смысл. Но вот какой?.. А?! Признаться, хоть все эти прикосновения и улыбки приятно убаюкивали меня, загадочность моего друга начинала не на шутку меня раздражать. Тут бы мне взять, да эффектно смешать фигуры на доске, - но я всегда считала этот жест грубым и недостойным профессионала, поэтому ограничилась тем, что резко вырвала руку - и, со стуком поставив коня на место (изящные статуэтки зеленого нефрита вздрогнули и чуть подвинулись на своих клетках), продолжала размышлять над позицией, время от времени кидая испытующие взгляды на названого брата. А тот знай себе молчал да загадочно улыбался, глядя на доску, - и в какой-то миг я начала склоняться к дикой, но, пожалуй, не такой уж неправдоподобной мысли, что Гарри на одиннадцатом году знакомства попросту решил меня соблазнить, - и все эти улыбочки и взглядики - равно как и выражение «твоему королю шах» - не что иное, как прямой вызов…

Однако дальше этой фразы брат не пошел - и только продолжал обволакивать меня ласковыми интонациями и вкрадчивыми прикосновениями опытного Дон-Жуана.

Было, впрочем, и еще кое-что - разговоры о любовной магии, которыми Гарри кормил меня все чаще и которые превратились у него, кажется, в навязчивую идею. Верю ли я в любовную магию (Гарри не любил слова «приворот», казавшееся ему слишком грубым и деревенским)? Нет?.. А в порчу? В проклятие (тут Гарри нехорошо усмехался и его бледное лицо неожиданно производило несколько судорожных подергиваний)?.. В это я верила еще меньше. А в чем, собственно, дело, Гарри, почему ты об этом заговорил?.. В ответ - все то же выразительное молчание, конвульсивное подрагивание уголков рта, осторожные прикосновения тонких пальцев, медленно ползущих по моей руке вверх, до самого плеча - и дальше, к шее, до самого затылка, где они начинают нежно перебирать мои волосы; недобрая усмешечка, застывающая на лице после того, как оно, наконец, обарывает мучительный тик: - Юлечка, я тебя люблю, честное пионерское, люблю как сестру. Пешечка ты моя…

– Я, значит, пешечка?!
– возмущалась я, стряхивая с себя навязчивую братнину руку.
– А ты у нас, в таком случае, кто? Король?

– Боже упаси, - неприятно-ласково улыбался Гарри.
– Король - фигура слабая, беззащитная. Нет, я отнюдь не король. Вернее, король - не я…

– С кем же, в таком случае, ты себя идентифицируешь? Вернее - ассоциируешь?
– я все больше злилась.
– Уж не с ферзем ли?!

– Ну уж нет, - продолжал усмехаться Гарри.

– Так кто же ты у нас?..

Лицо Гарри становилось спокойным и строгим.
– Кто я?
– переспрашивал он и сам себе назидательным тоном отвечал: - Отнюдь не пешка, не король и не ферзь. Я, милая моя, Шахматист…

А как-то раз - вроде невзначай, - а на самом деле после красивейшей, четко продуманной комбинации, в финале которой Гарри легким щелчком перста опрокинул черного (своего!) короля навзничь, - он признался, что повысил свою квалификацию, что «дерзает» теперь на то, что умеют лишь немногие, сильнейшие его коллеги-маги: разыгрывать шахматные партии с жизнью и смертью; и вот так же, как ныне повержен этот король… - тут Гарри наклонил доску, и несчастный король, торопливо скатившись с нее, оказался на устеленном ковролином полу, - …вот так же угаснет и некая жизнь - первый страшный эксперимент его, Гарриных, рук… Лицо названого брата было торжественным и суровым, только краешек рта слегка подергивался.