Профессор Влад

– Ну и где же вы?!
– с досадой в голосе заныл он, - я вас жду, жду, как идиот, а вас нет и нет! Честно признайтесь - проспали?!

– Ничего подобного, - ответила я обиженно.
– Я-то как раз пришла вовремя. Целых тридцать две минуты, между прочим, прождала вас на вашей чертовой Комсомольской…

– Где ж вы меня ждали?!
– заорал агент.
– Я стою у колонны, прямо рядом с эскалатором, который ведет вниз…

– Пока, - торопливо сказала я и повесила трубку, не желая далее продолжать диалог: как-никак, я выросла в семье кандидатов физико-математических наук и уж значение-то слова «центр» знаю хорошо. В таком серьезном деле, как поиск жилья, думалось мне, весьма опасно зависеть от людей, не умеющих формулировать свои требования конкретно и четко.

С этой мыслью я и продолжила обзвон агентств; во второй раз мне повезло больше. Агент номер два (не столько, по его словам, агент, сколько частный маклер!) оказался не в пример более вежливым - и предложил мне, недолго думая, подъехать «на объект»; особенно подкупило меня то, что он сразу же продиктовал мне точный адрес жилища, лишь затем дополнив его красочными подробностями: «слева будет светофор, справа - рекламный щит». Импонировала мне и манера определять расстояние в метрах, а не в расплывчато-интуитивных «шагах», как принято у многих. Нужный дом я нашла без труда. Поднимаюсь на пятый этаж, звоню в дверь - и, наконец, вижу загадочную фигуру своего интеллигентного собеседника, одетого, несмотря на разгар отопительного сезона, в широкополую шляпу и глухой черный плащ; в следующую секунду он резким и эффектным движением распахнул его полы - и я, напрочь забыв о квартирном вопросе, с воплем кинулась вниз по лестнице, мысленно клянясь себе, что больше никогда не стану ходить на свидания с незнакомцами.

– Ну что же ты, - сухо укорил меня Гарри, когда я со слезами в голосе пожаловалась ему на случившееся.
– Любому первокурснику известен так называемый эффект Зейгарник: незавершенное действие помнится дольше. Надо было остаться там, на лестничной клетке, или, еще лучше, зайти в квартиру, чтобы изучить незнакомое явление как следует, - может, тогда бы оно не так сильно травмировало твою психику…

Он же в итоге и помог нам, позвонив одной своей бывшей пациентке - она как раз сдавала квартиру в старом доме на Ленинском проспекте и подыскивала тихую супружескую пару в качестве жильцов. Рассудив, что вполне совпадаем с этим идеальным образом, мы со Славкой отправились на смотрины и, едва переступив порог, толкнули друг друга локтями: то, что надо!.. Маленькая квартиренка, но уютная: высокие потолки, лоджия, санузел раздельный… в общем, красота! И хозяйка нам понравилась: миниатюрная, белесенькая, очень приветливая, с мышиным хвостиком на затылке и чуть писклявым голоском - Ирочка… Чего тут думать! На всякий случай Славка еще раз обошел будущее жилище - проверить, нет ли где какого подвоха: исправны ли розетки, плотно ли запирается балконная дверь, не текут ли краны?.. Нигде ничего не текло. Из чистого понту минут пять поторговались с Ирочкой насчет коммунальных платежей - и ударили по рукам...

Я-то думала, мы сразу и начнем обживать наше гнездышко (родителей своих я к тому времени уже обработала, и они, поскрипев немного, дали мне карт-бланш), - но Славка неожиданно воспротивился. Теперь, когда главные препятствия остались позади, ему хотелось, чтобы и все прочее было чин-чинарем: никаких жирных пятен на допотопных обоях, никаких облезлых ковров на стенах, в роли брачного ложа новенькая «полуторка» из ИКЕА, а не эта попахивающая болезнью и смертью развалина… да и потолки надо бы побелить... Я шутливо запротестовала - мол, никогда в угаре страсти не заикнусь о побелке, - но Славка в кои-то веки был удручающе серьезен. Он вовсе не желает хранить старые, осточертевшие до тошноты родительские традиции. Мы с ним достойны лучшей доли - и начнем совместную жизнь в чистоте и уюте: как-никак, семья есть семья… Он не преувеличивал: не далее как накануне мы, уставшие от нелегального положения Ромео и Джульетты, подали заявление в замоскворецкий ЗАГС.

5

Дедушка февраль, предвестник весны - за что его и люблю!
– порой выказывает себя весьма-таки коварным и злобным стариканом: после долгой, обнадеживающей оттепели, к которой мы, легкомысленные и не умеющие регистрировать горький опыт земляне, быстро привыкаем - и, доверившись ей, с радостью отправляем на антресоли уютные отороченные мехом дубленки и тяжелые, удобные «снегоступы» с пластиковыми протекторами - неожиданно и внезапно ударяют заморозки - и ненадежная земная поверхность в одночасье покрывается сверкающей, бугристой и очень-очень скользкой коркой, позволяя отныне передвигаться по себе лишь враскорячку, мелкими шажками, подобно канатоходцу растопырив руки в стороны для равновесия. Широко-распространила-химия-руки-свои… бац!!! Как вы считаете, коллеги, чтохуже всего в падении?.. По-моему, не миг приземления - пусть даже очень болезненный, - а тот секундный, но смертельный по эмоциональной насыщенности промежуток, когда ты ужепоскользнулся, но еще пытаешься удержаться, задержаться в отторгающем тебя пространстве; всякому, наверное, знакомо то щемящее чувство тоски, несправедливости и обреченности, с каким падающий, устав от бессмысленного танца на льду, отпускает, наконец, свое взбесившееся тело навстречу неминуемой развязке.

Гарри говорит: лишь в феврале мы, ничтожества, удостаиваемся взглянуть прямо в лицо жестокому солнечному божеству; оно в эту пору холодное, низкое, злое.

И впрямь, страшно попасть к нему в немилость: на пути к трамвайной остановке, которую мешает нам разглядеть ядовитый, безжалостный, брызжущий в глаза лимонной кислотой сгусток сияния, унизительные па на скользкой дорожке могут закончиться внезапным приземлением копчиком об лед. Впрочем, в сей ранний час гололедица правит бал повсюду: то тут, то там кто-то, спешащий на работу или в вуз, сбитый с ног и ослепленный, принимается отчаянно барахтаться в вязком киселе искристых снежинок, хватаясь руками за пустоту, восстанавливает шаткое равновесие, вновь оскальзывается и, наконец, со всего размаху шмякается об лед, - пока более удачливые доброхоты собирают воедино разлетевшееся по сторонам содержимое его пакета или портфеля... Строго говоря, не один лишь февраль продюсирует шоу: кое-где предательница-дорожка оказывается нарочно раскатана и присыпана сверху снежком для маскировки, - и упавшего приветствует дружный и торжествующий хохот толпящихся тут же пацанят, которые в следующий же миг бросаются врассыпную, не дожидаясь, пока очухавшаяся жертва, красная от злости, стыда и мороза, надает им по ушам.

Дядя Ося учит: мальчишку и трамвай никогда не догоняй: будет следующий.

Когда я, наконец, с горем пополам вырвавшись из цепких объятий льда, была уже на середине прыжка к старушке Аннушке, та, саркастически позвякивая, как раз стронулась с места и издевательски-медленно поплыла восвояси; я дернулась было за ней, но было бессмысленно. Огляделась по сторонам - не видел ли кто моего позора?.. Нет - кроме меня, в этот миг на остановке не было ни души, трамвай увез всех…

Впрочем, нет, не совсем. Огромная черная собака, которую я заметила еще раньше, упрямо копошилась у подножия оледенелого столбика с табличкой, пытаясь, очевидно - и безрезультатно!
– разрыть носом ледовую корку и выискать под ней что-нибудь вкусненькое. В пакете у меня как раз лежали два бутерброда с колбасой и куриная ножка-гриль. Я уже вытянула губы, чтобы подманить несчастную тварь свистом, который, к сожалению, из-за мороза не очень удавался, - как вдруг та подняла голову… и я с испугом и брезгливостью поняла, что все это время находилась в плену зрительной иллюзии: дикая сказочная Динго, чьи размеры, кстати, с самого начала показались мне подозрительно неправдоподобными, оказалась на поверку всего-навсего стариком в темном пальто, - очевидно, так же, как и я, не справившимся с земным притяжением - и теперь ковырявшимся у столба, тщетно пытаясь подняться на ноги. Жалко и мучительно было видеть, как он, бессвязно ворча что-то, елозит по льду, извиваясь и корчась в поисках хоть завалященькой точки опоры, - а та раз от разу с хихиканьем ускользает, оставляя несчастного на бобах…

Может, помочь ему?.. Идея, конечно, хорошая, но едва ли здравая: упавший - вероятно, бомж, - скорее всего пьян в дупелину, да и громоздок не на шутку, - так что участие такого субтильного создания, как я, вряд ли его спасет. Да и какая, в сущности, разница - замерзнет ли он насмерть прямо здесь, у столба, или успеет доползти до ближайшего подъезда?.. Будем же разумны и, как ни жестоко это звучит, предоставим беднягу его горькой участи, которую он, в конце концов, избрал себе сам… Впрочем, кое-что я все-таки могла для него сделать. Как раз у моих ног - я только что это заметила!
– лежала меховая шапка, видимо, откатившаяся при падении; я наклонилась и осторожно, двумя пальцами подняла ее, думая переместить поближе к владельцу и тем самым совершить акт гуманизма. Новенькая, добротная каракулевая папаха, сшитая, похоже, на заказ, бомжи таких не носят...

Тут я уже по-иному взглянула на шевелящуюся у столба темную бесформенную массу, - что, впрочем, не была уже ни темной, ни бесформенной, с каждой секундой вылепливаясь все четче и обрастая яркими, резкими деталями: снег, приставший к темному драпу; слипшиеся на затылке и почерневшие от крови седые клочья волос; скрюченные, будто в судороге, пальцы… когда я медленно приблизилась, держа в руках шапку-вестницу, они оказались тоже окровавленными: испачкал или поранился?.. Не могу разглядеть… Чуть нагнувшись, я заглянула ему в лицо: младенчески-бессмысленные, тусклые глаза притаились, как моллюски, под красными, слезящимися веками… на дряблом подбородке оледенела тягучая, белая струйка слюны… кончик носа с торчащим из него седым волосом побелел от холода… мокрые, синие губы беззвучно дрожат… у старика уже нет сил плакать…

Опустив шапку на лед, я протянула ему руку, другой уцепившись для верности за ржавый столбик. Влад судорожно ухватился за нее, ничуть не удивившись моему чудесному появлению из ниоткуда - думаю, впрочем, он ничему уже не удивлялся, - однако первая же моя неловкая попытка поддернуть его кверху вызвала у несчастного старика истошный вопль на унизительно-высокой ноте - и он, разжав пальцы, вновь рухнул оземь, стеная и воя от боли.

Спустя миг и я уже катилась на заду по скользкому тротуару, обжигая бессильные ладони о стремительную земную гладь и моля Бога лишь о том, чтобы меня не вынесло на проезжую часть… Бац!.. Это я со всего маху вьехала копчиком в невесть откуда взявшийся каменный низкий бордюр; во рту у меня тут же стало железно и горло заморозило, как наркозом. Очухавшись, я первым делом скосила глаза в сторону Влада - как он там?.. Но тот лежал неподвижно, мертвым эмбриончиком свернувшись вокруг столба, и, казалось, уже не дышал. С трудом подковыляв к нему, я присела на корточки - и с опаской заглянула в подгнившую сердцевинку. Нет, слава Богу, - жив и даже моргает. Крохотное, с кулачок, желтоватое личико сморщилось в отвратительной животной гримасе: точно такая же, вспомнила я, появлялась на лице Влада в минуты острого наслаждения, но сейчас это безусловно, боль. Тут-то я и поняла, что дело куда серьезнее, чем может показаться.

Автомат обнаружился на стене супермаркета. Пока я набирала заскорузлыми от стужи пальцами «03», пока сбивчиво диктовала адрес происшествия, сжимая трубку в ободранных кровоточащих ладонях, во внешнем мире происходили неконтролируемые перемены: подошел, наконец, трамвай (на сей раз я и не думала его догонять!), выпустил из своих недр пожилую даму в черной шубе, постояв еще немного, уехал восвояси, - а на его месте вдруг оказалась… нет, не «Скорая» - милицейская машина; я еле-еле успела вернуть трубку на рычаг и броситься на защиту окоченевшего полутрупа, чью скрюченную спину как раз в этот миг собирался выпрямить ударом ноги суровый страж порядка. Услыхав, что лежащий перед ним «бомж» - почтенный профессор (дважды кандидат наук, автор множества научных работ и монографий и тд и тп), товарищ сержант почтительно козырнул, но не ушел - и трогательно оберегал нас вплоть до того, как долгожданная «карета», прибывшая к месту назначения до восторга быстро, припарковалась в двух метрах от поверженного профессорского тела. Низкий, животный, полный нечеловеческой муки вопль, что секунду спустя был исторгнут из него опытными руками врачей, заставил доблестного стража устыдиться своей недоверчивости - и он, повторно извинившись перед профессором, впрыгнул в свой «Москвич» и укатил восвояси.