Прогнозы изменения законов природы

Даже статус МНС, младшего научного сотрудника, его не дисквалифицировал. Он ощущал свою принадлежность к великой череде МНСов – тех, кто дорос до академиков и десятков тысяч безвестных.

Сейчас у него было задание не совсем по его профилю математического моделирования, а лирического плана. Но так даже лучше, приятное отвлечение. «Только бы не обращать внимания на погоду, ноябрьское межсезонье, опять всё между и между». Приходилось бодриться в самом себе. Хорошую поговорку говаривала бабушка: «Да что там той зимы?! – сентяб, октяб, май!». «Сентяб, октяб – классно же!»

Центр располагался в сердце города, гигантское окно выдавало отличный вид на долгую перспективу. «Слава богу, не пересекретили. Был бы цоколь беспросветный, никуда всё равно бы не делся».

Идея была поймана и классифицирована. Дальше уже можно было садиться за компьютер. Так, для начала можно в шахматы. Обычные шахматы его уже не интересовали, линейные интриги в игре, да и в жизни надоели, не заводили. Он любил играть в шахматы Фишера, когда машина расставляет фигуры в произвольном порядке. И каждый раз необходимо заново осмысливать позицию и по-новому рисковать. Кроме того, не срабатывали дебютные заготовки. Это когда, например, в испанской партии соперники могли знать любые ветвления на десять-пятнадцать ходов. В каком-то смысле неспортивно.

Сегодня он играл рассеянно, начал злиться. Значит, недостаточно собран. Роман Семибратский так делал самодиагностику, через игру. Проворонил – соберись.

«Всё, Арктика!»

Однажды его чуть не женили на ненке. Сели они как-то на Дне оленевода в выставочный, но реальный чум, и богатая хозяйка давай его обхаживать. И по-простому предложила себя в жёны. Говорит: «Делать ничего не будешь! Всё сама, – помолчала. – Детей трое. Уже взросленькие». А он бы даже и не против – очень ему нравился обычай у тундровиков хоронить на воздухе, в металлической конструкции: умер, значит, но остаешься со всеми в одном фазовом пространстве – но… трое детей! Хотя бы двое. Трое «порвут».

Поэтому сейчас именно ему поручили текст про Арктику – жил там немного, по три раза в день, бывало, расчищал снег у своей съемной «деревяшки».

На Севере ему рассказывали много историй. Запомнилась такая. Во время войны фашисты потопили транспортное судно, мало кто выжил. Мальчик лет четырёх сумел добраться до берега и ушёл вглубь территории. Там его полуживого нашли и спасли оленеводы. Он остался в общине, каслал с ними около двух лет. В семье, в которой его приютили, было две девочки, постарше и на год помладше него. Которая помладше – первая и навечная любовь.

Когда мальчик подрос, и его надо было отдавать в школу, глава семейства отвёз парнишку в интернат. Там он и остался расти – поди сыщи в тундре вольного оленевода. Кроме того, когда ненец отвечал секретарю интерната при приёме ребенка на вопросы анкеты, он говорил очень тихо – не расслышав его имя, паспортистка записала вместо «Вотто» – нездешнее имя «Отто». Поэтому, когда парень окончил школу и решил найти своих спасителей, Отто никто не знал.

Юноша решил найти их самостоятельно. Он отправился сначала по ближним стойбищам, пешком. Благо было лето и ближние семьи, и общины были в досягаемости. Сообразительный и трудолюбивый парень пришёлся к месту у новой семьи. Он ещё в интернате научился говорить по-ненецки, но в тундре пришлось учиться заново. Языку и навыкам обращения с оленями, охоте, обороне от волков и одичавших собак, постановке хитрой ждущей снасти на рыбу, многим житейским северным мудростям.

Но каслал с новой, уже отчасти своей, семьей он только до середины зимы. Мальчик искал свою спасительницу, чтобы остаться с ней навсегда. Когда они встретились с другой семьёй, русский ненец попросил их взять его с собой дальше на север.

Так он пропутешествовал по тундре, тайге, полярным горам, замёрзшему морю, бесчисленным озёрам и рекам почти три года. И наконец юноша нашёл свою любовь – те же отец и мать, старшая сестра – уже с мужем и годовалым мальчиком (уже вторым, но первым выжившим – первый малыш умер от непонятной, подхваченной от оленей, болезни). Казалось, даже те же собаки, с мудрым чуть нахмуренным взглядом, оленные лайки. Пожив с ними несколько месяцев, он вызвал общую симпатию – родителям девушки не оставалось ничего другого, как выбрать в женихи его. Хотя тому предшествовало немало ночных споров между её родителями: будет ли он справляться со стадом, не уйдет ли или не уведёт дочку «в города», примут ли другие общинники.

Молодые люди поженились – по местному обычаю, намечая сделать это и по обычаю Исуса и Микульского. У них родились дети, уже подросли и начинали помогать родителям.

Но, постепенно, мужчина начала замечать, что локоны волос его женщина расчёсывает как-то по-другому, не так, как делала та девочка, в семье чаще делали строганину, чем колотушку, и главное – ни семья, ни соседи не вспоминали тот приметный по всему случай со спасением мальчика. Возможно, за давностью лет приметный уже не так, или приметный лишь для него, как спасённого, заново родившегося. Так он себя успокаивал.

Но всё-таки слишком долго успокаивать было себя невозможно. Это была не она!

…Прошло две полярные ночи и один день. Хорошо, что северяне немногословные, и молчание и его частое хмурое настроение окружающие принимали как проявление поселившейся в нём на время чьей-то звериной души. Не оленьей, но, благо, не медвежьей и не волчьей. Какого-то зверя лесов средней земли.

Жена принимала его новый характер с переживаниями. Не за себя, а с переживаниями за него. Трудно ему у нас, не всегда может найти свой путь под бессветным зимним небом. Солнечный человек. Она тайком стала призывать Хэйро, чтобы оно в этому году пришло раньше. Её мысли и начатые ею свои обряды мать не одобряла. Только когда не было в чуме мужчин, они обнимались и немного, каждая о своём, плакали.

Потом, когда начали проявляться ручьи, нет, когда их потоки уже пробили в высоких снегах глубокие дорожки, и переезжать стало опаснее, мужчина, не уходя, вернулся. Однажды вдали раздался громкий продолжительный крик.

Через некоторое время мужчина вошёл в чум и крепко обнял жену! Он был счастлив и не искал другой жизни.

Семибратский так же одновременно жалел и не жалел, что расстался с Севером. Продолжил писать работу.

«…Что такое Арктика сегодня? …Это потенциал добычи более чем на сто лет вперед. Это технологически новые и, что важно, уже воплощенные проекты. Их запуск знаменует собой начало новой эпохи, «второй волны» освоения.

Что такое «вторая волна» освоения? Если задачей эпохи романтиков было создание добывающей отрасли, то задача новой эпохи – развитие ресурсного потенциала и реализация транспортного потенциала макрорегиона».

Слова ложились ровно и качественно. Он представил себя радивым пахарем, за которым ложатся крепкие зёрна, и сразу же, зримо начинает вызревать урожай. Зримо, урожай – звучит, как закон сильной жизни, непреодолимый. Трудно изменяемый, невозможный к изменению.

Когда Семибратский вернулся на материк, то под впечатлением северных воспоминаний написал киносценарий. «Бонд в Арктике», так он придумал в голове, зная, что надо будет переделывать под русского героя.

Этот лист с синопсисом всегда лежал в перевёрнутом виде у него на столе. Как напоминание – чтобы довести проект.

«Цивилизация в Арктике вступает в новую эпоху… В российском секторе подводный буровой комплекс приступает к исследованию газовых гидратов. Топлива будущего (это действительно так). Внезапно из-за небольшого землетрясения комплекс всплывает. Миссия команды агентов – мужчины и двух женщин – организовать операцию прикрытия. Одна из женщин – двойной агент…

Для начала они организуют ложную экспедицию, договорившись использовать для этого частный ледокол. Необходимо завуалировать истинное назначение станции.