1

Утром дома – обычная кутерьма. Все любят поспать, и все всегда торопятся. Катя стучится в дверь ванной, канючит:

– Пап, да скоро ты? Ну я же в институт опаздываю, у нас сегодня первый – матанализ...

Андрей из-за двери поучает:

– Вставать надо вовремя, соня.

Инесса, которой больно смотреть на несчастное Катькино лицо, кричит из кухни мужу:

– Завтракать иди, я тоже из-за вас опаздываю.

И так, с вариациями, почти каждый день. Потом один за другим дверью – хлоп, хлоп. Хлоп. Последней уходит Инесса.

В восемь утра в метро – час пик. Инесса привычно втискивается в вагон. Сжимают со всех сторон. Лучше всего придать телу свойства обмякшей тряпичной куклы – остаться на время как бы без костей и мускулов. Только те мышцы и нужны, что сжимают ручку сумки – она и так не упадет, между чужих рук и торсов закреплена надежно, но надо знать, что она при тебе – не оторвали, не украли. Поездка из дома на работу давно превратилась для Инессы в автоматическое действие, настолько не требующее никаких усилий от глаз, ушей, головы, что часто, приехав в институт, она не может вспомнить, как ехала, словно и не ехала вовсе, а перенеслась по воздуху.

В институте толчея в раздевалке. Знакомые и незнакомые или малознакомые лица – в таком громадном учреждении, если даже пятнадцать лет проработаешь, как Инесса, все равно всех знать не будешь.

Пока поднимается к себе в лабораторию на третий этаж, домашние мысли и заботы, которые ехали вместе в метро, отступили, остались где-то на лестничном марше между первым и вторым этажами, а подкрались другие, служебные; одни вытеснили другие незаметно, исподволь – так незаметно вытесняют в жизни молодые люди старших, энергичные – малоэнергичных. Это сравнение пришло Инессе в голову в тот момент, когда она увидела проходящего вдали по коридору нового начальника отдела.

Инесса открыла дверь в свою комнату. Все на местах, совершенно ничего не изменилось ни со вчерашнего дня, ни с позавчерашнего. Кажется, всегда так было и будет: Анастасия Николаевна – рассказывать про своего девятимесячного (трехмесячного, семимесячного) внука Волика, а Лида и Тоня, безмужние и бездетные техники-программистки, – слушать; Тоня – с восхищением и участием простодушного и доброго существа, созданного быть домовитой женой и матерью, но пока еще не ставшей ею; Лида – с любопытством человека, которому, о чем бы ни слушать, лишь бы не работать.

Мужчины, двое, Петр Павлович Мельников и Гриша Корниенко, старшие инженеры, – обсуждать итоги вчерашнего хоккейного (футбольного) матча; ругать ЦСКА или, наоборот «Спартак», забывая в эти минуты семью, малых детей и свой долг перед наукой. Инессе этот мужской азарт кажется дикарским, доисторическим каким-то. Безумство века? Отдушина? Сохраняющееся в каждом мужчине до конца жизни мальчишеское?..

Третий мужчина, Сева Горский, старший научный сотрудник, читает купленную в метро «Правду», но, как только Инесса открывает дверь, поднимает темноволосую, всегда аккуратно подстриженную и тщательно, на косой пробор причесанную голову и обласкивает Инессу взглядом. Взгляд говорит, что Сева ждал Инессу, что он рад Инессе, что ему нравится, приятна Инесса. Она привыкла к этому взгляду, безразлична к нему, но, когда его нет (Сева в командировке или Сева в отпуске), смутно ощущает, что он ей зачем-то нужен, что ей его недостает.

И все это – такое заранее известное, не обещающее никаких неожиданностей, как не обещает неожиданностей меню в институтской столовой или континентальный московский климат, – эта устойчивость и определенность по душе Инессе, их так мало на свете вообще. Достаточно просмотреть вечером газеты или послушать радио, как сразу ощутишь зыбкость под ногами. Чтобы снова стать твердо, надо себя успокоить: это все там, далеко, а рядом пока, слава Богу, тихо-спокойно; может быть, все эти колебания почвы затихнут раньше, чем превратятся в землетрясение?.. Это легко – так себя успокаивать, да и что остается?..

Инесса жизнерадостно здоровается с коллегами и проходит к своему столу.

– Инесса Михайловна, – обращается к ней Тоня, – вот мы поспорили: что такое карьерист? Не всякий же, кто достигает высокого положения, карьерист?

– Не всякий, – смеется Тониной наивности Инесса.

– Вот я и говорю, – ободренная, продолжает Тоня, – что Семен Петрович Карабан, хоть он и главный конструктор, а – не карьерист.

– Путаешь разные вещи, – перебивает ее Гриша Корниенко. – Семен Петрович – крупный ученый, светлая голова, зачем ему быть карьеристом?.. Карьеристы те, кто хочет достичь большего, имея право на малое – по своим индивидуальным человеческим качествам.

– Смотри-ка, – отмечает насмешливо Сева Горский, – до чего четкие определения выдает Корниенко!

– А я считаю – очень правильное определение, – горячится Тоня.

Сева предлагает:

– Тогда запиши еще одно: карьеристы любят друг друга и самих себя. Остальное человечество они не любят, и человечество не любит их.

– А на хрена им любовь человечества? – это Мельников с охотой оторвался от какой-то бумаги.

– Из-за чего, собственно, спор?.. Небось опять о Токареве? – догадывается Инесса. – Бедняга.

Токарев в институте третий месяц, вот третий месяц в сорок восьмой комнате – и в комнатах по соседству, занятых лабораториями отдела, – обсуждается: что же он такое?..

Новый человек в коллективе всегда возбуждает любопытство и повышенный интерес, особенно если он – начальство. И еще такое, как Токарев: нелюдимый, суховатый, словно опасается, как бы нечаянно не сдвинулась в его сторону черта, отделяющая подчиненных, очень соблюдает дистанцию. Такого скоро не раскусишь, а как работать людям, если нет необходимой ясности? Вот люди и заняты.

– Брось, пожалуйста, Тоня, – говорит Анастасия Николаевна. – Никакой он не карьерист. Деловой человек, хороший инженер.

Эти качества за Токаревым пришлось признать – признавали почему-то долго, сопротивляясь очевидному. В свое время каждый прочил на вакантную должность своего кандидата. Большинство склонялось к Саше Кротову, нынешнему руководителю лаборатории: лаборатория у него давно, пора бы повысить. И человек хороший, и специалист. Но назначили Токарева. О нем только и удалось разведать, что прежде возглавлял лабораторию в другом институте. Сплетничали еще, что «знаком домами» с главным инженером.

– Вот вы всегда, Анастасия Николаевна, – укоряет Тоня, – все и всех видите в розовом свете. Да что это за начальник, для которого подчиненные – пешки в личной игре?

Горский бросает на Тоню немного удивленный взгляд – словно что-то неожиданное открыл для себя в ней.

– Никого не видит, никого не слышит и не замечает. – Тоня обижена на Токарева: просила дать ей недельный отпуск за свой счет, сдать еще прошлогодний «хвост» в институте, – отказал.

Отчасти Тоня права. Токареву всякие такие пустяки, как чьи-то несданные экзамены, внеочередные отпуска, переезды в новые квартиры, болезни малых ребят, – просто помеха делу. Сильно его раздражающая – так, наверно, раздражает музыканта ля вместо ля-бемоль в хорошо знакомой пьесе.