Прохладное небо осени

Она опустила голову на руку:

– Как я скажу Косте?!

Инесса тоже не представляла, как ему сказать.

– Он ее убьет, – простонала Лилька.

Когда пришел с работы Костя, Лилька повела разговор окольными путями, а потом, с надеждой взглянув на Инессу – не дай пропасть и погибнуть, – сообщила мужу новость.

Инессе показалось, что Косте сейчас сделается дурно, так он побледнел. Позеленел даже. Но ничего с ним не случилось, он только очень спокойно попросил Лильку повторить, что она сказала: может быть, он недослышал или не так понял?

Лилька громко и внятно повторила.

Костя отошел к окну, сдвинул занавеску, что-то поглядел на улице, повернулся и сказал:

– Насколько я помню, мы с тобой тоже не самым первым делом побежали в загс. Только ни у тебя, ни у меня не было родителей и некому было сходить с ума по этому поводу.

– Она развратница, – сказала Лилька.

Инесса невольно рассмеялась. До чего нелеп иногда в своих реакциях человек!.. Если бы Костя негодовал, возмущался, она бы, как львица, бросилась защищать честь своего чада. Но вот отец рассудил, видимо, как мог, разумно, ей бы радоваться, а она...

– Нет, ты слышишь, что он говорит? – накинулась она на Инессу. – У нас не было родителей! Да, не было! Но именно поэтому мы, совершая легкомысленные поступки... – не спорь, не спорь! – ни на кого не рассчитывали, не перекладывали свою ношу на других... О чем они думали, скажи, пожалуйста?.. Я врач, я только то и делаю, что спасаю жизни еще не родившихся детей, я не могу по совести сказать ей: делай аборт, но сами-то они о чем думали?! Как она будет учиться? Как они будут жить? Как мы будем жить?!

– Лиля, – сказал Костя, – я тебя прошу, ты успокойся. – Он подошел к жене, прикоснулся рукой к ее плечу. – Ничего же не случилось. Они любят друг друга. Придется помочь, что же делать?

– Ох, – сказала Лилька, – до того я устала...

Так Инесса и видит сейчас их в черном окне бегущей к Москве «Красной стрелы», их обоих, поникшую над столом растрепанную Лильку и Костю. Его страдающие за Лильку голубые глаза, светлые прямые волосы, которые смешались с Лилькиной каштановой шевелюрой, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее. От этого поцелуя Лилька сразу размякла, подняла на него жалобный и благодарный взгляд.

Конечно, ничего веселого во всем этом не было. Достанется еще Лильке забот, тревог, трудов – себя на алтарь положит, только бы дочка закончила образование... Что верно, то верно – не дает ей жизнь передышки.

Когда Инесса вернулась от Лильки в гостиницу, стрелки часов на башне Московского вокзала подходили к одиннадцати. Токарев сидел в кресле, в вестибюле. У ног его примостился маленький чемодан.

– Извините, – сказала, запыхавшись, Инесса. О том, что они условились встретиться в десять, она вспомнила, лишь выйдя из автобуса на той стороне площади и пересекая ее бегом. – У моей подруги Лили всякие неприятности. Я не могла уйти, пока она хоть немного не успокоилась.

– Следующий раз мы поедем с вами в командировку в такой город, где у вас не будет бесконечного числа друзей и подруг детства.

– Идея. Но разве у вас еще не пропала охота ездить вместе со мной в командировки?

На это он не ответил. Лишь посмотрел выразительно.

В лифте она хватилась, что не собрала чемодана: всякие свертки как положила на полку в шкафу, так там и лежат. И горшочек для Волика не купила – не нашла такого, какой просила Анастасия Николаевна. А фундук в шоколаде купила – и Тоне, и Варваре, и домой.

Покупок оказалось много, в небольшой ее чемодан на молнии они никак не запихивались. Токарев наблюдал за ее страданиями, предложил:

– Давайте я.

И в один момент все уместил, чемодан без труда застегнулся.

– Одно поручение все-таки не сумела выполнить, – сказала Инесса, налюбовавшись его мужской умелостью. – Не купила белый эмалированный горшочек для внука Анастасии Николаевны.

– Анастасия Николаевна – это кто? – спросил Токарек. – Потапова?

– Хорошо же вы знаете своих сотрудников. Потапова – это Алевтина Сергеевна, у Калашникова в лаборатории. Она ж еще молодая, откуда у нее внук? Та – Скворцова.

– А, кто их разберет. Кстати, о Скворцовой я как раз думал. Ей на пенсию пора. Шестьдесят, наверно, стукнуло уже?

– Да нет! Ей лет пятьдесят шесть. Или семь.

– Невелика разница.

– И она дельный, знающий работник. Зачем ей на пенсию?

– Какой она знающий? До революции небось институт кончала?

– До революции она под стол пешком ходила.

– Мне нужны молодые, растущие, – сказал Токарев, будто не слыша.

Инессу покоробило подчеркнутое «мне», будто он хозяин лавочки. А он продолжал:

– Переворошу я этот монастырь. Потревожу стоячее болото.

– Напрасно вы так, – мягко возразила Инесса. – В отделе много хороших специалистов. Перепрыгнуть через себя никто не мог, но на живой работе раскроются и возможности. Анастасия Николаевна, надо думать, не откроет Америки, но она великолепный исполнитель. Зато есть уже сложившийся коллектив.

– Ничего нет хуже сложившегося коллектива, – неожиданно объявил Токарев, вытащил из пачки сигарету, закурил. На ее недоуменный взгляд пояснил: – Сложившийся коллектив – это приятельские отношения, когда. друг друга покрывают, когда невозможно сказать правду в лицо, когда приходится терпеть плохого работника – как же, приятель, а у него теща больная. Всякие психологические коллизии и нюансы. А мне они не нужны. Мне работать нужно. Не вам объяснять, в какое большое и сложное дело мы влезаем.

Опять – «мне». Инесса поморщилась. И от «мне», и от парадоксальных рассуждений о коллективе. Кажется, есть понятия бесспорные, безусловные. Оценки – что хорошо и что плохо – тоже. И вдруг обнаруживаешь, что это для тебя – бесспорно, безусловно, а можно на все (на все решительно?!) посмотреть и наоборот. И тоже в уверенности, бесспорности, безусловности. Как еще людям хоть до чего-то удается договориться?..

Сейчас, в поезде уже, подумала насмешливо, но и – сама заметила – с облегчением, что, по-видимому, «психологическая коллизия» ее лично на некоторое время спасет («Кто это – Коноплева? Такая белобрысая? А что она умеет? Столько лет работает и кандидатскую не смогла защитить?»). От увольнения «по несоответствию должности» спасет или от понижения. Или от такой нарочно созданной ситуации, когда куда угодно сбежишь «по собственному желанию». Законодательство стоит на страже, но «ситуаций» и оно не в состоянии предусмотреть.

– О чем вы думаете? – спросил Токарев и положил руку на ее пальцы, которыми она держалась за металлическую палку для занавески. Она не отняла руку.

– Много о чем. О разном.

– А я думаю о том, что буду еще за вас бороться. – Она невольно бросила на него растерянный взгляд. – Да, да, за вас, рассудительную, «заурядную» женщину. Вы сами надели на себя оковы, опутали цепями.

Верно. Однако ведь надела, опутала, что ж теперь?

– Внушили себе, что любите мужа.

Этого он не должен был говорить. Она высвободила руку: