Проигравший из-за любви

Во время дороги назад что-то в выражении лица доктора задело ее. Она взглянула на него и поразилась безграничности любви, написанной у него на лице.

«Возможно, после всего, он и прав, — думала она, глубоко тронутая такой отчаянной любовью. — Если бы я некогда не знала Уолтера, то я могла бы полюбить доктора, если бы оказалась способной отблагодарить его за столь сильные чувства. Ну что может значить то, что он на столько лет старше меня? Он ведь так почитает меня. Да, я могла бы влюбиться в него немного, если бы никогда не знала Уолтера».

Глава 16

Переживания того эпизода у Тэдморской церкви оказались слишком сильными для мисс Чемни и поэтому следующее утро она провела в постели из-за приступов головной боли. Возможно, она избегала встречи с доктором. Все их прошлые — свободные и доверительные отношения кончились. Она боялась дать ему любой намек, относящийся к его страсти, чтобы случайно не обидеть. Он должен был быть не больше, чем другом среднего возраста, своего рода дядюшкой. Ко всем будущим отношениям с ним следовало относиться с большой осторожностью.

Следующее после пикника утро разительным образом отличалось от других из-за отсутствия Флоры и было проведено тремя джентльменами по-разному. Мистер Чемни лежал на софе у открытого окна, читал вчерашние газеты. Доктор отправился побродить на мыс, намереваясь вернуться к полудню, чтобы в своей маленькой комнате, находящейся позади гостиной и отданной в его распоряжение, написать несколько писем. Уолтер спустился к берегу моря, чтобы порисовать часа два и таким образом как-то отойти от ленивого и праздного образа жизни.

Доктор ушел довольно далеко, следуя изогнутой линии побережья, пройдя через поля, пастбища и общественные выгоны. Место, где он остановился, было диким и безлюдным. Эта часть мыса являлась наиболее крутой, хотя и не абсолютно отвесной, однако одинокий путник с содроганием бы отпрянул от края такого обрыва. Внизу мыса тянулось песчаное побережье, местами заросшее вереском. В одном месте посреди этой вересковой пустыни находилась станция береговой охраны. Доктор Олливент задержался здесь на вершине, задумчиво глядя на безграничные, спокойные просторы голубого летнего неба и думал о том, не допустил ли: он большой ошибки в своей жизни.

«Я слишком сузил свой жизненный круг, — думал он, — я очень во многом отказывал себе — во всем том, что другие мужчины считают необходимым украшением существования, и теперь я плачу цену за такое самоограничение. В тридцать семь лет я стал рабом девочки, мне хорошо только в ее компании, но с ней я не спокоен. Жалкий конец высоким надеждам, печальная награда за тяжелый труд и терпение в молодости».

Ему казалась странной мысль о том, что он, который так мало просил у судьбы, который долго трудился для того, чтобы получить дары фортуны, должен был, теперь отрицать все это. Доктор лишь тосковал по милой девушке, не то, чтобы красавице, не то, чтобы талантливой в чем-либо, но для него самой любимой и милой.

Но судьба отказывала ему и его безграничной любви в ответных чувствах девушки, отдавала их человеку, чьи отношения с ней, даже если она и была небезразлична ему, являлись в лучшем случае эфемерной фантазией, способной исчезнуть при первом дуновении ветерка. Доктор наблюдал за Уолтером Лейбэном и, не обладая богатыми знаниями о жизни мужчин, но отталкиваясь от своего стереотипа, был уверен, что художник не влюблен в Флору.

«Но, к несчастью, она влюблена в него, — отмечал про себя доктор Олливент, — я знал, что так оно и будет, когда первый раз увидел их вместе».

Он медленно отправился домой. Доктор совсем мало обращал внимания на время в Брэнскомбе. У него был том современной медицины в кармане — последние идеи немецких медиков, но он не испытывал никакого желания читать сегодня. Хоть раз в жизни он мог позволить себе делать то, что хотел, и вкушать все удовольствия праздности.

Лондонская почта уходила из Брэнскомба не раньше шести часов вечера, так что у доктора было достаточно времени, чтобы написать свои письма без излишней спешки. Было что-то около двух или трех часов, когда он открыл ворота и прошел по траве к открытому окну своего кабинета, удивляясь тому, что Флора все еще не появилась, ведь он и так уже лишился возможности любоваться ею за ленчем.

Он застыл у большого окна, через которое имел обыкновение входить и выходить, остановленный звуком голоса Марка Чемни. Дверь между двумя комнатами была открыта, а Марк говорил так громко, что было слышно каждое его слово.

— Если бы я не считал, что вы любите мою девочку, я бы никогда не стал обсуждать этот вопрос, — сказал он.

— Если бы кто-либо мог удержаться от того, чтобы не полюбить ее, — ответил мистер Лейбэн, все еще чувствуя сильное смущение в своих чувствах. — Невозможно жить рядом с ней, видеть ее милую внешность и не восхищаться, и не любить ее как…

Он уже собрался сказать «как сестру», но торопливый отец перебил его.

— Как вы! — воскликнул он, — Я был уверен в этом. Неужели я не видел тысячу знаков и доказательств этому? Не говорил ли Флоре, что так оно и есть?

— Вы говорили ей? — спросил Уолтер. — И она…

— Она была счастлива. Мой дорогой друг, она обожает вас. Вы можете не переживать по этому поводу. Я думаю, что она влюбилась еще до того, как я привел вас в свой дом. Я помню, какой она была радостной и счастливой, когда я рассказал ей о нашей встрече у Маравилла, как она встала на цыпочки, чтобы поцеловать меня, так, как будто я сделал что-то удивительно умное, как она настаивала на том, чтобы немедленно отправиться в Кавентский сад, чтобы купить фруктов и цветов для украшения стола. Вы счастливый человек, Уолтер. Не каждый мужчина из сотни может получить такую жену, как Флора, ведь у нее юная свежая душа, чистая, как у ребенка, непринужденная, бескорыстная, доверчивая. Возможно, я не должен так уж сильно хвалить ее, она ведь моя дочь, но вы правы, Уолтер, кто может жить рядом с ней, видеть ее изо дня в день и не восхищаться ею? Ну вот, я не буду говорить больше о Флоре. Она такая, какой ее сделали небеса, и совсем не испорченная миром. Я благодарен Богу за то, что он позволил нам встретиться. Не существует никого, кого бы я хотел видеть своим зятем, кому бы я осттавил свою дочку, кроме племянника Джека Фергусона.

— Мой дорогой мистер Чемни, — пробормотал художник, — я и не знаю, как и благодарить вас за вашу искренность и доверие.

— Будьте верны моей дочери, когда мои глаза не смогут более смотреть на ваше счастье, — ответил Марк после паузы, в течение которой мужчины крепко, по-дружески пожали друг другу руки, — будьте добры и честны с ней, когда я уйду. Только Бог знает, как скоро этот день может прийти. Я имею уже достаточное количество предупреждений, напоминающих мне, что конец недалек, иначе бы я вряд ли говорил на такую тему сегодня. Я надеюсь, вы не думаете, что я навязываю свою дочку, говоря столь откровенно. Если бы я не был уверен в ваших чувствах, то попридержал бы свой язык. Но я хочу знать, что будущее моей дорогой девочки будет спокойным и счастливым, до того, как уйду на вечный покой. Я могу доверять вам, Уолтер, не так ли? Если я допустил ошибку, если есть тень сомнения или колебания у вас в уме, скажите. Я могу перенести такое разочарование, и моя девочка тоже сделана из крепкого материала, и сердце ее не разобьется из-за того, что ее первая любовь окажется не более, чем фантазией.

— У меня нет сомнений и колебаний. Если я когда-либо колебался, то колебался недолго, — воскликнул Уолтер страстно, что показалось искренним даже тому бледному и затаившему дыхание слушателю, который стоял около полуоткрытой двери.

— Я всем сердцем благодарю вас за оказанное мне доверие, — продолжал молодой человек, — будет очень нехорошо, если я в полной мере не оправдаю ваших ожиданий… Бог свидетель, вы можете долго жить и видеть, что не сделали ошибки, выбрав меня в качестве спутника вашей дорогой дочери.