Происхождение боли

Валькирии, красноодетые девы, сидели над убитыми, пришивали вставленными в рыбьи кости нитями своих волос отрубленные руки, ноги, головы на прежние места. Сколько такой канители он вытащил из-под своей кожи!

Вот и славяне. Строятся они особняком, но в бою смешиваются с европейцами. Узнать их можно по легкосмертельным ранам…

Что такое? На многих нет кольчуг и лат при том, что это явно не вражий грабёж; они зачем-то сами вышли на поле в одних рубахах…

Разгадка вскоре врезалась в глаза — глубокими следами колёс, ведущими к разрушенному брустверу. Нос уловил в тумане привкус незнакомой гари — они переплавили доспехи в пушки, но те не помогли, а в следующем сражении трубы смерти будут палить в своих изобретателей!

Лёг на землю и отшвырнул прочь сознание, но оно вернулось быстро, освежённое, с хорошей мыслью: надо будет просто разредить строй, расставить бойцов так, чтоб у каждого было ещё пять шагов в любую сторону.

Сел и то ли вспомнил, то ли догадался, что пушки едва ли мечут камни, что их снаряды или сразу горят или вспыхивают при падении… Как бы их тушить?…

Встал, пошёл считать следы колёс. Нашёл своего злосчастного заместителя — враги нарочно прокатили трофей по его шее. Перешагнул…

Восемь. Немного. Могли некоторые сломаться при перегоне? — Да. Хорошо.

Но самое-то главное — двери: а вдруг!.. Ох, да какое там!.. Но вдруг?…

Они закрыты!!!

Ступени избиты, земля истоптана и взрыта, а у самых сомкнутых створ лежит единственный защитник — черноголовый парнишка, без доспехов, с этой тонкой, хрупкой с виду, как весенняя сосулька, шпагой, да и ту уже выпустил из руки, но сам цел — это можно объяснить лишь одним словом: безгрешный.

Полководец приподнял его, усадил. Спаситель Европы приоткрыл жалобные тёмно-серые глаза.

— Слава тебе, чистый дух!

— … Почему… они меня не убили?

— Потому что ты сам не убийца… Долго отбивался?

— … Нет,… не отбивался… — отказывал… Там был как будто мой отец. Он тоже умер?

— Если и да, среди врагов он не мог стоять: они не люди.

— … Я никогда и считал отца… человеком.

— Можно подумать, есть твари хуже людей.

— Разве те, напавшие на нас, — лучше?

— Пойдём внутрь, поговорим там. Оружия не забывай.

Полководец перекрестил дверь, и она открылась. Они вошли в тёмный, пещерный чертог. Тут шпага в руке молодого защитника засветилась и позволила добраться до длинного стола, обставленного лавками. Сели друг напротив друга, а светящийся клинок воткнули в ближайший каменный столб, щербатый, щелистый, но крепкий, из тех, что подпирали потолок.

— Смотрю на тебя, и кажется, что видел раньше. Как тебя зовут?

— Фредерик Тайфер.

— Вот и имя знакомо. Уж не ты ли первым бросил копьё при Хейстингсе, когда французы пошли захватить Британию?

— Я??…

— Ты забыл. Но тебя узнать нетрудно. Дух человека похож на луну, чья каждая новая ночь — это каждая новая жизнь в Царстве Лжи: как луна растёт и убывает, так и дух набирает сил, побуждает человека к большим и большим делам, а затем слабеет; в начале и конце духовного месяца ты даже рождаться не успевал, умирал в утробе; чуть дальше от начала или конца — проживал совсем недолго, или попусту. Зато на век полноты приходятся подвиги, по которым тебя запомнят на долгое время — таким стал для тебя одиннадцатый от Рождества Христова, но и ночь последней твоей жизни была светлой, Фредерик Тайфер… Расскажи, что тут произошло без меня.

— Наполеон собрал армию, рассказал про новое оружие, уговорил снабдить его железом, научил литейщиков…

— Неужели никто не противился?

— На каком основании?… Когда на меня надели кольчугу, мне это показалось странным: на земле уже давно так не воюют… Он сравнил твоё войско с оравой варваров…

— Вы думаете, что мы не мастерим себе мушкетов и пищалей по глупости и дикости?… Что я от одной придури рву и жгу все чертежи огнебойных машин, какие мне приносят новопреставленные оружейники? Что я не в силах уразуметь устройство винтовки?… Природа наших врагов не позволяет нам менять мечи и луки на ружья и пушки. Демоны ничего не могут изобрести, но они сразу присваивают все наши новшества и идут с ними против нас.

— Но если всё-таки пытаться сравнять силы…

— Они в достаточном равновесии. Демоны — это не что-то само по себе, они — наше же отчуждённое и воплощённое зло, поэтому нас никогда не будет больше, чем их; их желание убить нас — справедливо… Как раньше называли воинов? — пшеницей воронов. А сейчас? — пушечным мясом. Здесь всё именно так. Мы — трава для покоса. И только такие, как ты, действительно дарят живым мирные кончины.

— Я готов остаться и вновь отстоять…

— Сейчас ты говоришь так, а когда полки построятся, в тебя из воздуха вкрадётся отвращение, и ты уйдёшь, как все вы. Для безгрешных не бывает вторых битв… Но кое-чем ты можешь нам помочь.

— Значит это и сделаю! Что же?

— Вернись в Царство Лжи, укажи своему убийце на кого-либо достойного и помоги им обоим в поединке: одному сразить, другому умереть.

Фредерик оторопел:

— Но как же… я попаду на землю?

— Я открою тебе дверь, через которую демоны проникают туда.

— Ты уже кого-то раньше отправлял так?

— Скажем: пропускал. Ко мне приходят духи, у которых в Царстве Лжи остались долги.

— То есть, в сущности, это путешествие может совершить любой?

— Ты не хочешь.

— То, что я должен…

— Ты не должен. Поступай по своей воле.

— Я всем сердцем желаю помочь, но это… поручение… — не жестоко ли, праведно ли оно?

— … Жил однажды человек по имени Кастельмор, был он воин у своего короля, а под старость одолели его раскаяние и страх, тем пущий, что живые мнят мертвствование бесконечным горением на каких-то углях. Раз бродил он ночью по дороге близ своего имения и чуть не волком выл от отчаяния, и повстречалась ему валькирия. Они пожалели друг друга: он дал ей напиться своей крови, а она рассказала ему о Вахлалле. За всю жизнь старик не видел утра лучезарней. В тот же день он призвал к себе единственного малозрелого сына, велел тому ехать в стольный город поступать на службу, и наказал без сомнений затевать поединок с любым дворянином по любому поводу. Уже к вечеру отец зачислялся в моё войско и обещал на днях появление своего сына, павшего безгрешно… Правда, младший Кастельмор прожил ещё полвека с лишним и грехов накопил прорву. Видел я его сейчас — шесть ран в груди… Уж лучше б я его оставил за главного… А раньше того на век-полтора приходила из-за самого моря девушка-полька — просила вызволить из Монсальвата (крепости отступников) тевтонца, которого любила. Это трудное дело, но я бы и взялся, согласись она привести нового безгрешного, а она отказалась… Я к тому, что каждый сам решает, можно ли / нельзя ли нарочно посылать в Валхаллу неуязвимого по чистоте защитника. Решай и ты.

— Ты для себя решил, что можно?

— Всё, что можно сделать, — нужно сделать, но идти вместо тебя я не могу: одно — дал обет не покидать Царства Правды; другое — я уже бросил раз войско, и что?…; третье — за тысячу лет Царство Лжи изменилось, наверное, так, что мне там и зайца не узнать.

— … Хорошо, я попробую.

— Бери свой прутик, и идём.

Они пошли вглубь пещеры, стали подниматься по широкой, крутой, спиралью загнутой лестнице. Вожатый говорил:

— За дверью будет темно. Ты вспомнишь какую-то зону в Царстве Лжи и окажешься в её самой густой тени, а оттуда уж сможешь идти куда угодно, а! и вот что: кто, выходит через здешнюю дверь, может вернуться, только вселившись в другого человека и дождавшись его смерти (или устроив оную).

— Почему ты раньше не сказал об этом!?

— Разве мы давно вообще об этом говорим?

— Что значит вселиться в другого человека? как это делается?

— По слухам, просто. Советую сразу вжиться в того, кого найдёшь себе за смену, — так всем вам троим будет легче…