Происхождение фашизма

Разумеется, не следует преувеличивать успехи фашистской вербовки среди фронтовиков. Многие из них не поддались фашистской пропаганде, а многие, поддавшиеся на первых порах националистическому дурману, вскоре прозрели. Не случайно именно в вооруженных силах возникали первые очаги революционной борьбы, происходили восстания солдат и матросов. Вообще «человек с ружьем» стал ключевой фигурой послевоенных революционных боев. Однако империалистический характер войны порождал также тип фронтовика с психологией и повадками ландскнехтов. Фашисты «первого часа», своего рода «элита», рекрутировались главным образом из участников войны, которые не смогли или не пожелали вернуться к прежнему образу жизни, так как былой статус их не устраивал. Их претензии шли гораздо дальше. Отношение этих людей к буржуазному обществу было двояким. Осуждая и отрицая существующее положение вещей, они не покушались на принципы капиталистического устройства. Их недовольство объяснялось собственной незавидной ролью в буржуазном обществе. Чаще всего это были выходцы из буржуазии или средних слоев, для которых война превратилась в привычное занятие, своего рода ремесло или спорт. Они представляли собой идеальный контингент для авантюр и контрреволюционного террора. Разглагольствования о «траншейной аристократии» льстили их самолюбию и находили у них живой отклик.

Бессмысленное четырехлетнее кровопролитие, послевоенные кризисные потрясения подрывали остатки веры в рациональность окружающего мира. В тщетных поисках выхода, в метаниях между различными крайностями, в стремлении к спокойствию и порядку социальные элементы, лишенные четкого классового самосознания, готовы были пойти за любым сколько-нибудь искусным демагогом.

«Удар кинжалом в спину», «ноябрьские преступления», «версальский позор» — этот набор пропагандистских мифов, распространявшихся в побежденной Германии, призван был объяснить все беды послевоенного бытия. Они выстраивались в простую и, казалось бы, предельно четкую схему: «ноябрьские преступники» нанесли «удар кинжалом в спину» победоносному войску, результатом чего и стал «версальский национальный позор». Версальский мир мрачной тенью лег на Веймарскую республику, которую реакционная пропаганда сделала синонимом национального унижения. Буржуазно-демократический режим по западноевропейскому образцу изображался как чуждая германскому духу, навязанная извне модель. Неприязнь к буржуазной демократии западного стиля усугублялась крахом иллюзий, порожденных широковещательной пропагандой американского президента В. Вильсона, который после выдвижения своих «14 пунктов» и плана создания Лиги наций стал на какое-то время «идолом мещан и пацифистов»^{173}. Тем более велико было разочарование воодушевленного мещанства, когда из тумана напыщенной проповеднической фразеологии Вильсона вырисовывалась жестокая реальность послевоенного империалистического урегулирования.

Все это относится к Италии почти в той же мере, что и к Германии. Там тоже наблюдалось увлечение морализаторскими проповедями американского президента, и, хотя формально страна принадлежала к лагерю победителей, плоды победы были отнюдь не столь весомыми и сладкими, как это грезилось тем, кто втянул Италию в войну. Теперь они распространяли среди итальянского народа миф об «искалеченной», или «испорченной», победе. Националисты и фашисты сделали его ключевым эле^ ментом своей пропаганды. Послевоенную Италию они уничижительно называли «Италиеттой», обещая создать Великую Италию на путях империалистической экспансии. Духовный климат послевоенных лет в немалой степени способствовал успехам фашистской агитации среди мелкобуржуазных слоев. Антигуманистические и иррационалистические тенденции, разъедавшие капиталистическое общество, существенным образом повлияли на психологию этих слоев, их политическое поведение. Культ насилия, героя-сверхчеловека, аморальность — все то, что реакционные идеологи проповедовали и раньше, школа империалистической войны внедрила в массовое сознание. Вследствие всесторонней милитаризации общественной жизни, совершенствования системы и методов массовой пропаганды возникают новые возможности для манипулирования сознанием определенных слоев населения в интересах господствующих классов. Невиданная бойня катастрофически понизила ценность отдельной человеческой жизни, породила довольно многочисленную категорию людей, для которых пролитие чужой крови становится обыденным делом. Так благодаря войне реакция получила в свое распоряжение значительный контингент хорошо подготовленных головорезов.

ШКОЛА ДИКТАТОРОВ

Безусловно, как нацизм не был просто гитлеризмом, так и итальянский фашизм не был просто муссолинизмом. Нельзя персонифицировать сложные социально-политические явления. Такой подход весьма распространен на Западе, потому что с его помощью удобно маскировать глубокие объективные предпосылки возникновения фашизма. В западных странах сложилась колоссальная литература о фашистских диктаторах, преследующая и политические, и коммерческие цели. На большинстве такого рода писаний лежит отпечаток дешевой сенсационности, которая обеспечивает успешный сбыт этой продукции. Смакуя пикантные детали из жизни фашистских лидеров, копаясь в недрах их психики, буржуазные авторы пытаются убедить читателей, что именно здесь, в сугубо личностной сфере, следует искать разгадку фашизма. Фашизм предстает не столько следствием определенных социально-политических тенденции, сколько результатом деятельности отдельных личностей.

Действительно, оформление фашистских движений чаще всего связано с конкретными личностями, сам характер этих движений предполагает культ лидеров. Наличие предпосылок фашизма неотделимо от предпосылок появления соответствующего типа лидера. «Случайно ли, что вожаками фашизма, как на подбор, оказались — и оказываются — типы феноменальных подонков: люди без следа совести и морали, хотя бы буржуазной, полуманьяки, полуобразованные (хотя отнюдь не тупые), с садистским уклоном, нередко с уголовным прошлым?» — ставит вопрос публицист Э. Генри. Он же дает четкий и недвусмысленный ответ: «Нельзя переходить к фашистской или военно-авторитарной диктатуре, не создавая новый тип государственного деятеля: тип политика-преступника»^{174}. Такие политики не останавливаются ни перед какими злодеяниями, массовый террор в сочетании с разнузданной социальной демагогией становится наиболее характерной чертой их политической практики. Буржуазное общество на империалистической стадии формирует множество кандидатов в фюреры. Но для реализации их устремлений мало одной лишь «воли к власти». Она помогает главным образом взять верх в борьбе с себе подобными. Чтобы создать сильное движение и прорваться к власти, необходима широкая и многообразная помощь со стороны господствующих классов. Хотя личность «вождя» накладывала отпечаток на фашистские движения, но важно отметить, что сам тип лидера во многом определялся типом движения, обусловленным особенностями исторического развития отдельных стран. Там, где существовала сравнительно массовая социальная база, на роль лидеров лучше всего подходили так называемые «люди из народа». А, например, в Испании с ее архаичной социальной структурой, с мощными консервативными силами, несмотря на попытки отыскать подходящую кандидатуру «человека из народа», главарем фаланги стал рафинированный аристократ, «сеньорито» — X. А. Примо де Ривера.

Политическую биографию Муссолини можно понять лишь в контексте многопланового процесса генезиса фашизма, и в свою очередь его личная эволюция помогает глубже осмыслить суть всего процесса. Обычно буржуазные историки выпячивают значение того периода в жизни Муссолини, когда ой находился я рядах социалистического движения, показал себя мастером революционной фразы.

Они всячески обыгрывают тот факт, что будущий главарь итальянского фашизма в молодости слыл «непримиримым революционером». Однако объективный анализ идейно-политической эволюции этого персонажа свидетельствует о том, что он никогда не был подлинным социалистом. Не будет преувеличением сказать, что социалистом Муссолини стал в силу обстоятельств, а фашистом — по склонности и убеждению.

Сын кузнеца и учительницы деревенской школы, Муссолини с детских лет попал в среду провинциальных «социалистов чувства» с сильной анархо-синдикалистской закваской. Таковым был и его отец Алессандро. Своему сыну, родившемуся 29 июля 1883 г., он дал имя Бенито Амилькаре Андреа в честь героя мексиканского освободительного движения Бенито Хуареса и анархистов Амилькаре Чиприани и Андреа Косты. Учительская карьера, открывавшаяся перед Муссолини после окончания училища (оно готовило педагогов для начальных школ) мало привлекала амбициозного юнца. Уже в годы учебы он обнаружил необузданность нрава, стремление верховодить в детских и юношеских компаниях. Из начальной школы его даже исключали за поножовщину. Оставив место школьного учителя в одной из сельских коммун, Муссолини, как и многие итальянцы, отправился искать счастья за границей. С 1902 по 1905 г. он жил в Швейцарии. Подумывал эмигрировать за океан. В бытность свою в Швейцарии Муссолини стал сотрудничать в социалистической эмигрантской прессе. Его писания составили около 40 томов, главным образом газетных и журнальных статей.

По возвращении в Италию Муссолини отслужил в армии (1905–1906 гг.). Затем — вторая неудачная попытка учительствовать. Своими статьями он привлек внимание таких влиятельных деятелей Социалистической партии, как Д. Серрати и А. Балабанова. С их помощью он и начал политическую карьеру. Сначала Муссолини возглавил организацию Социалистической партии в Трентино, затем у себя на родине — в Форли. По-прежнему он тяготел к журналистике. Его трибуной стал форлийский еженедельник «Лотта ди классе» («Классовая борьба»).

Журналистская деятельность для Муссолини была, по меткому выражению итальянского историка Г. Джудиче, «демагогической гимнастикой»^{175}. Будущий основатель фашизма не упускал случая поупражняться в демагогии, стяжав себе репутацию ультрареволюционера. Муссолини был среди тех левых социалистов, которые решительно осуждали Ливийскую войну. Он даже угодил в тюрьму за антивоенную пропаганду. Выйдя из тюрьмы в ореоле мученика, он на съезде в Реджо-Эмилии (июнь 1912 г.) присоединился к левому крылу и сыграл заметную роль в изгнании из Социалистической партии Л. Биссолати, И. Бономи и некоторых других правых реформистских лидеров. Вскоре после съезда, на котором восторжествовали «левые», Муссолини стал редактором центрального органа партии «Аванти!».

Казалось бы, эта цепь событий работает на версию об изначальном «социализме» Муссолини. Однако если проанализировать те мотивы, те идейно-политические установки, которыми руководствовался будущий дуче, то дело предстает совершенно в ином свете. Хотя «социалист», притом ультралевый, Муссолини порой взывал к имени К. Маркса, марксистское учение было ему глубоко чуждо. «О социализме я имею варварское представление, — не без кокетства заявлял Муссолини, — я воспринимаю его как самый великий акт отрицания и разрушения, который когда-либо регистрировала история». Муссолини фактически не отличал марксизм от вульгарного материализма. Вообще его знакомство с трудами Маркса было крайне поверхностным. Весьма сомнительно, полагает Г. Джудиче, чтобы Муссолини знал более двух-трех произведений Маркса. Цитаты он обычно брал из вторых рук, чаще всего у Сореля и сорелианцев, из их газетных и журнальных статей. Чего стоит такое высказывание Муссолини: «Благодаря книгам Сореля мы достигли более верного понимания марксизма, чем то, которое прибыло к нам из Германии в неузнаваемом виде»! «Постигая» таким образом Маркса, он зато в подлинниках читал Штирнера, крайний индивидуализм которого Маркс и Энгельс развенчали с убийственной иронией в «Немецкой идеологии», и, конечно же, Ницше. Их взгляды совпадали с умонастроением и характером будущего дуче. «Я прославляю индивидуума. Все прочее не более чем проекции его воли и его ума», — в штирнеровском духе вещал Муссолини. В себе самом он видел ницшеанского сверхчеловека. О Ницше им была написана не одна статья. «Нет ничего истинного, все дозволено. Это будет девизом нового поколения», — так считал Муссолини уже в начале своего жизненного пути. И надо сказать, что он хранил верность этому девизу. К своему 60-летию дуче получил в подарок от Гитлера специальное роскошное 22-х томное собрание сочинений Ницше с проникновенной дарственной надписью фюрера.

Откровенный цинизм, авантюризм, моральная нечистоплотность — все это уживалось у Муссолини с чувством собственной исключительности. «Я ненавижу здравый смысл и ненавижу его во имя жизни и моего неистребимого вкуса к авантюрам», — изливал он душу очередной любовнице. У Муссолини начисто отсутствовало социальное самосознание. Себе самому он представлялся кем-то вроде свободного художника, оторванного от каких бы то ни было социальных корней. Во время одного из разговоров с Муссолини весной 1932 г. немецкий писатель Э. Людвиг спросил своего собеседника: «Во время поездки в Рим (по приглашению короля после пресловутого «похода на Рим!» — П. Р.) чувствовали Вы себя художником, начинающим творение, или пророком, выполняющим свою миссию?». Ответ Муссолини был кратким: «Художником»^{176}. Это одновременно и эффектная поза, и отражение асоциальности, и глубокий внутренний авантюризм, тем более опасный, что он не исключал холодного расчета и незаурядной тактической ловкости. Очень близкий ему младший брат Арнальдо говорил: «Следует признать, что в основе характера моего брата иногда обнаруживалось нечто уголовное»^{177}.