Происхождение фашизма
Шрифт:
Процесс монополизации усугублял тягу капиталистов к «твердому порядку», так как при огромных масштабах производства забастовки и другие формы борьбы рабочего класса причиняли им все больший ущерб. По сравнению со сложным механизмом буржуазно-демократического контроля над обществом и производством многим из них авторитарная организация власти представлялась более простой и надежной.
В то же время среди правящих верхов имелись влиятельные фракции, не утратившие веру в эффективность гибкой либеральной тактики. Но в условиях напряженной борьбы с постоянно усиливающимся классовым противником сторонники такого курса начинают осознавать необходимость серьезного обновления традиционных либеральных методов. Наиболее дальновидные из них делают ставку на буржуазное реформаторство,
Таким образом, расширяется диапазон и либеральной политики: «…буржуазия Европы и Америки, в лице своих идеологов и политических деятелей, все чаще выступает с защитой так называемых социальных реформ против идеи социальной революции. Не либерализм против социализма, а реформизм против социалистической революции — вот формула современной «передовой», образованной буржуазии»{36}. Сторонники такого курса обычно рассчитывали вовлечь в его орбиту социал-реформистское крыло рабочего движения.
Либерально-реформистский вариант буржуазной политики, рассчитанный на интеграцию рабочего класса в капиталистическую систему с помощью социального лавирования и определенных уступок, еще более усиливал ультраконсервативные, экстремистские тенденции в среде наиболее реакционных фракций господствующих классов. В отличие от традиционных консерваторов, которые обычно не идут на коренные изменения политической надстройки, видят в ней фактор стабильности системы, консерваторы нового, экстремистского типа ищут путь к спасению системы своего классового господства в крутой ломке политических структур. Такой консерватизм до первой мировой войны еще не успел оторваться от пуповины консерватизма традиционного, однако существенные различия между ними уже наметились, и не только в стратегических установках, но и в тактике и методах политической борьбы.
Обусловленный империалистической эпохой поворот к реакции отнюдь не мог предотвратить расширение участия масс в политической жизни, дальнейшее развитие буржуазно-демократических институтов, которыми рабочий класс научился эффективно пользоваться для защиты своих интересов (империалистическая реакция, о чем уже говорилось, была в известной мере ответом на растущее влияние масс). Буржуазия не могла игнорировать это обстоятельство. «Без масс не обойтись, — подчеркивал В. И. Ленин, — а массы в эпоху книгопечатания и парламентаризма нельзя вести за собой без широко разветвленной, систематически проведенной, прочно оборудованной системы лести, лжи, мошенничества, жонглерства модными и популярными словечками, обещания направо и налево любых реформ и любых благ рабочим лишь бы они отказались от революционной борьбы за свержение буржуазии»{37}.
Подобную систему манипулирования массовым сознанием В. И. Ленин связывал прежде всего с именем искуснейшего английского либерального политика Д. Ллойд Джорджа. Естественно, именно либералы поднаторели в политическом манипулировании, которое в то время уже могло опираться на эффективные средства массовой пропаганды, и в первую очередь на дешевую прессу с ее многомиллионными тиражами.
Возможности манипулирования использовали и консервативные фракции верхов. Подспорьем служил опыт политики бонапартистского типа (Луи Бонапарта, Бисмарка). Проблема вовлечения масс в фарватер реакционной политики особенно занимала сторонников экстремистского консервативного курса, от политики которых до политики собственно фашистского типа не такая уж большая дистанция. Они, в частности, пополняли свой тактический арсенал формами и приемами массовой работы, заимствованными у противников слева: демонстрации, митинги, фестивали и т. д. Оружие манипулирования массовым сознанием оттачивалось в практике проведения социал-империалистического
курса, в шумной националистической пропаганде.Консервативные тенденции были особенно сильны в политике господствующих классов кайзеровской Германии. Здесь буржуазия не имела за плечами опыта победоносной буржуазной революции, из страха перед пролетариатом она пошла на союз с землевладельческой аристократией, уступив ей ведущие позиции, приняв в значительной мере ее политические идеалы. Именно этому обстоятельству огромное значение придавал В. И. Ленин: «В Пруссии, и в Германии вообще, помещик не выпускал из своих рук гегемонии во все время буржуазных революций и он «воспитал» буржуазию по образу и подобию своему»{38}. «В конечном результате, — признавал немецкий экономист В. Зомбарт, — у нас так и не создался другой идеал господствующего класса, кроме идеала помещика-дворянина. И высшей целью нашей буржуазии осталось по-прежнему стать юнкером…»{39}.
Следствием этого, по мнению видного буржуазного ученого М. Вебера, явилась политическая ущербность германской буржуазии. Она выросла под крылом аграрной аристократии, а когда та пришла в упадок, не смогла выдвинуть из своей среды новый руководящий слой, который справился бы с решением сложных и достаточно масштабных политических задач{40}. Не случайна Ф. Энгельс называл политическую структуру бисмарковского рейха мешаниной из полуфеодализма и бонапартизма. Государственный аппарат в Германии обрел высокую степень относительной самостоятельности, так как буржуазия охотно предоставила ему свободу социально-политического маневрирования в благодарность за обеспечение благоприятных условий для наживы.
В сферу взаимоотношений с рабочим классом германские капиталисты стремились привнести тип патриархальных отношений, характерных для юнкерских поместий. Они руководствовались принципом «предприниматель — хозяин в доме», т. е. между ним и рабочими не должно быть посредников в виде классовых профсоюзов- он должен определять производственную и социальную жизнь предприятия. Как и юнкеры, капиталисты пытались насаждать в своих владениях элементы милитаризма, казарменной муштры: «Если предприятие желает процветать, то его следует организовать на военный, а не на парламентский лад»{41}. Это изречение саарского промышленника Штумма отражало взгляды значительной части германских буржуа.
Рабочему классу капиталисты и их агентура внушали сословно-корпоративистские идеи, убеждали в том, что противоречия между капиталистами и рабочими имеют не классовый, а сословный характер и легко могут быть урегулированы в рамках корпоративной организации — такой, в которую входят представители обеих конфликтующих сторон.
Предприниматели всячески стимулировали создание различных «желтых» профсоюзов рабочих и служащих, видя в них противовес профсоюзам, возникшим по инициативе самих трудящихся.
Успехи социал-демократической партии, профсоюзного движения настолько напугали промышленников, что они не смогли по достоинству оценить те перспективы, которые открывались для них вследствие роста ревизионистских тенденций внутри рабочих организаций. Руководство Центрального союза германских промышленников считало положения программы Э. Бернштейна весьма опасными и не видело повода менять свою прежнюю политику в связи с открытым выступлением ревизионистских элементов в социал-демократической партии.
Крайне консервативные фракции германской буржуазии, выступая вместе с юнкерством, препятствовали либеральным и умеренно консервативным группировкам в их попытках более гибкого социального маневрирования. Западногерманский леволиберальный историк Д. Штегман пишет о «социально-политическом едином фронте» магнатов тяжелой индустрии и консервативных партий и организаций. Причем особая жесткость социально-политического курса отличала магнатов металлургической и угольной отраслей промышленности. Прочное партнерство сложилось между Центральным союзом германских промышленников и Союзом сельских хозяев — политическим инструментом юнкерства.