Происхождение фашизма

Было бы серьезной ошибкой ограничивать почву, на которой вызревали эмбрионы фашизма, пределами тех стран, где он достиг наиболее полного развития.

Тенденция к реакции «по всей линии» наметилась и во Франции. Но здесь ее воздействие по сравнению с Германией и Италией сковывал довольно высокий уровень развития буржуазной демократии, достигнутый в значительной степени вопреки самой буржуазии. Благодаря активности пролетариата и демократических буржуазных элементов в итоге четырех революций французская буржуазия, по словам В. И. Ленина, «вся была переделана в республиканскую, перевоспитана, переобучена, перерождена»^{60}. Именно этим французская буржуазия отличалась, например, от буржуазии германской, «перевоспитанной» юнкерством. Именно это в значительной мере обусловливало особенности политического устройства страны. «Во Франции, — подчеркивал В. И. Ленин, — гегемонию раза этак четыре за все восьмидесятилетие буржуазных революций отвоевал себе пролетариат в разных сочетаниях с «левоблокистскими» элементами мелкой буржуазии, и в результате буржуазия должна была создать такой политический строй, который более угоден ее антиподу»^{61}. Историки улавливают определенные черты, присущие движениям фашистского типа (прежде всего способность мобилизовать массы для осуществления реакционных целей), в буланжизме — своеобразном явлении французской политической жизни конца 80-х годов XIX в. Военный министр генерал Буланже сумел нажить политический капитал безответственными воинственными выступлениями против бисмарковской Германии. Если в Германии шовинистические тенденции выросли из упоения победой, то стремление к реваншу было не менее сильным стимулом для аналогичных тенденций во Франции. Этим и воспользовался Буланже, гордившийся репутацией «генерала-реванша». Но генерал претендовал на нечто большее: на роль диктатора. Он, заигрывая с массами, сумел привлечь симпатии значительной части населения столицы.

Лагерь буланжистов отличался чрезвычайной пестротой. Здесь можно было найти и клюнувших на генеральскую демагогию «левых», а также бонапартистов, монархистов разного толка, надеявшихся ликвидировать республику. Буланже эксплуатировал бонапартистскую традицию, миф о «генерале-спасителе». Он вступил в тайный сговор с крайне правыми монархическими элементами, опирался на их финансовую помощь. В начале 1889 г., после триумфального избрания депутатом от Парижа, Буланже все-таки не решился осуществить государственный переворот и бежал за границу. Так, Франция, как сказал Ф. Энгельс, переболела «цезаристской лихорадкой». Буланжизм скомпрометировал идею цезаристско-бонапартистской диктатуры, уменьшил шансы на успех других кандидатов в цезари и бонапарты.

Буланжистская эпопея в историческом плане, во-первых, привела к тому, что французская реакция преждевременно израсходовала часть своего потенциала, который пригодился бы ей в большей мере для будущего, а во-вторых, способствовала укреплению буржуазно-демократических порядков. После очередной ожесточенной схватки между силами демократии и реакции в связи с делом Дрейфуса верх окончательно взяли сторонники либеральной буржуазной политики, главными проводниками которой были представители левобуржуазной партии радикалов.

Тот факт, что французские правящие круги стали специализироваться на политике либерального типа, отнюдь не исключал применения ими насилия. Ни либеральная, ни консервативная политика не встречаются в абсолютно чистом виде. Французские радикалы не стеснялись использовать против революционного движения репрессивные методы.

«Радикально-социалистическое» министерство Клемансо-Бриана, — отмечал в 1908 г. В. И. Ленин, — насильничает не хуже юнкерски-консервативного министерства Бюлова»^{62}. Но курс на перманентное насилие, на экстремистские консервативные методы не находил поддержки даже у правобуржуазных политических партий. «В стране с классическим парламентским строем, — писал А. Грамши, имея в виду Францию, — «нормальное» осуществление гегемонии характеризуется сочетанием силы и согласия, принимающих различные формы равновесия, исключающие слишком явное преобладание силы над согласием; напротив, пытаются даже добиться видимости того, будто сила опирается на согласие большинства…»^{63}.

Носителями реакционного экстремизма наряду с военно-аристократической кастой были политические лиги разнообразных оттенков. Их связывал главным образом шовинистический национализм, который усиливался по мере роста империалистических противоречий. «Республиканец, бонапартист, легитимист, орлеанец — это только имена. Фамилия же у всех одна — «патриот»», — так говорили о себе члены лиг, отождествляя понятия «патриотизм» и «национализм», демагогически используя славные традиции Франции, в том числе и якобинский патриотизм. Члены лиг нередко пускали в ход и антикапиталистическую демагогию. Как и у германских националистов, она оборачивалась элементарным антисемитизмом.

Характерно, что члены «Антисемитской лиги», чьим президентом был Э. Дрюмон, называли себя национал-социалистами. Что касается маркиза де Море, то он даже заслужил титул «первого национал-социалиста», которого его удостоил духовный отец французского национализма литератор М. Баррес.

В политических воззрениях самого Барреса обнаруживаются черты, свойственные национал-социализму. Об этом пишет, в частности, и американский историк Р. Сауси, который считает отличительным признаком барресовского национал-социализма «его стремление свести-на нет классовый конфликт между рабочими и буржуазией и достигнуть социального согласия под националистической крышей»^{64}. Корпоративное государство, по мнению Барреса, должно было заменить некомпетентный парламентаризм Третьей республики.

Ключевая роль среди многочисленных крайне правых группировок по праву принадлежала «Аксьон франсэз». Она оформилась в конце XIX в., когда во Франции кипели страсти вокруг дела Дрейфуса. В ее рядах сошлись все враги республики, демократии и социализма: монархисты всех оттенков, члены различных лиг, бывшие буланжисты и т. п. Идейно-политическая программа «Аксьон франсэз» — интегральный национализм — включала такие компоненты как классовый мир, строгая иерархия, корпоративная организация общественной жизни под эгидой монархии.

Самой известной и влиятельной фигурой правого лагеря становится лидер «Аксьон франсэз» Ш. Моррас. Писания Морраса проникнуты тоской по «старому порядку», сметенному еще Великой французской революцией. Моррас мечтает о реставрации монархии с помощью новоявленного генерала Монка^[4]. Поэтому надежды Морраса связаны с армией. Правда, не обязательно ожидаемый им Монк должен быть военным. В такой роли мог бы выступить и гражданский политик.

Было бы заблуждением считать Морраса чудаком, страдающим ностальгией по безвозвратно ушедшему прошлому. «Краеугольный камень его доктрины не монархизм, а решительный антидемократизм», — верно подметил американский историк Э. Тенненбаум^{65}. Моррасу принадлежит такой афоризм: «Есть только одно единственное средство улучшить демократию — это уничтожить ее». Моррасовский король более похож на бонапартистского или даже фашистского диктатора, чем на традиционного монарха. Монархизм в его интерпретации предвосхищал фашистский принцип «вождизма». Сомнительным казался моррасовский роялизм даже претенденту на королевский трон графу Парижскому. В 1912 г. он говорил о Моррасе и его ближайшем приспешнике Л. Доде, что они «не истинные роялисты… Они не служат монархии, а используют ее для удовлетворения своих амбиций или сведения своих литературных счетов»^{66}.

В борьбе с политическими противниками «Аксьон франсэз» использовала отряды «королевских молодцов», в которых нетрудно различить прообраз фашистских сквадристов или штурмовиков.

Моррас не скрывал, что не верит в возможность установления желанной формы власти конституционными методами и провозглашал необходимость политического насилия в форме государственного переворота.

Не удивительно, что Моррас, этот убежденный реакционер, нашел позднее в фашизме воплощение многих собственных идеалов (в годы войны он вместе со своими людьми, естественно, оказался в лагере коллаборационистов). «Методичное и счастливое желание объединить все человеческие факторы национального производства: предпринимателей, служащих, специалистов, рабочих… Именно фашизм объединяет людей с целью их примирения», — так воспевал Моррас муссолиниевский режим^{67}.

Конечно, Муссолини импонировал ему больше, чем Гитлер. Моррас опасался, что нацистский расизм мог быть обращен не только против евреев и славян, но и против «латинской расы». Симпатии Морраса на стороне пиренейских фашистских диктаторов Франко и Салазара. В генерале Франко он видел современного Монка. Данью признания патриарху европейской реакции со стороны Франко стало избрание Морраса в испанскую Королевскую академию. После смерти Морраса в 1952 г. его именем была названа одна из улиц Мадрида.

«Аксьон франсэз» — важное звено в процессе генезиса европейского фашизма. Ее идеология отражает генетическую связь между фашизмом и традиционной консервативной реакцией. Именно поэтому буржуазные историки, трактующие фашизм как явление «революционное» (Ю. Вебер, Э. Танненбаум и др.), стремятся преувеличить дистанцию между «Аксьон франсэз» и фашистскими движениями. Действительно, в отличие от фашистов она ставила своей целью не столько «прямое действие», сколько пропагандистскую подготовку к нему. Для нее характерен откровенный элитаризм. Она не прилагала энергичных усилий для завоевания масс. Между 1910 и 1926 гг. ее численность колебалась в пределах 30–40 тыс. членов. Среди них примерно 15 % составляли мелкие дворяне, 10 % — священники и монахи, около 50 % — адвокаты, учителя, офицеры, профессора и т. д. «Аксьон франсэз» выполняла миссию интеллектуального генштаба реакции. Через ее школу прошли представители всех течений французского фашизма: лидер «франсистов» М. Бюкар, главные фигуры «литературного фашизма» П. Дрие ля Рошель и Р. Бразийяк, будущие «кагуляры» и вишисты.