Произведения, 1856—1859

————

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ.

* № 1 (I ред.).

Разъ я встала раньше обыкновеннаго, мартовское солнышко св тило ярко сквозь б лыя занав ски моей комнатки, и мн стало отчего-то повесел е. Мн даже стыдно стало своей апатіи, я помолилась Богу, какъ давно не молилась, од лась въ любимое свое счастливое с ренькое платье, <посмотр лась въ зеркало> и пошла внизъ совс мъ другимъ челов комъ, ч мъ наканун . Внизу въ гостиной за самоваромъ мн показалось еще св тл е и радостн е. Я растормошила Машу, защекотала Соню, задала ей урокъ, собрала свои давно нетроганные бумаги, <записала свой дневникъ, проиграла вс этюды>, разыграла новую сонату и потащила вс хъ гулять до большой дороги. На двор такъ и пахло весной, и весну же мы принесли домой на своихъ платьяхъ и лицахъ.

— Слышала: Сережа прі халъ! — прокричала мн Маша: — присылалъ спросить о насъ и хот лъ прі хать об дать.

— Такъ и есть, — подумала я, — нынче веселый день.

Мн нужно было нынче новое лицо, а Сережа былъ и новое лицо, и челов къ, котораго я привыкла любить <и уважать, какъ отца или дядю>. Сережа былъ именно тотъ опекунъ, котораго мы ждали. Онъ былъ близкой сос дъ нашъ и другъ покойнаго отца, хотя и гораздо моложе его. Какъ встарину папа звалъ его Сережей, такъ онъ и остался для насъ Сережей, когда мы говорили про него. Вс въ дом отъ няни до Сони обожали его. Соня родилаcь при немъ и была его крестницей; меня же онъ засталъ 8-л тней д вочкой, ц ловалъ, дразнилъ и называлъ ты, <Лизанька и фіялочка. Онъ находилъ, что я похожа лицомъ на фіалку.> Только 3 года тому назадъ онъ, за хавъ къ намъ ужъ посл отца, поц ловалъ у меня руку и сталъ говорить вы.

* № 2 (I ред.)

Я до т хъ поръ смотр ла по дорог , пока не только скрылась его фигура, но и затихъ топотъ его лошади, потомъ поб жала на верхъ и опять стала смотр ть въ окно и въ росистомъ туман вид ла все, что хот ла вид ть. <Мы не спали съ Машей до трехъ часовъ утра и все говорили о немъ. Она тоже страстно любила его и говорила, что н тъ подобнаго ему челов ка на св т . Отлично жить на св т ! Да, тогда отлично было жить на св т ....> Онъ прі халъ на другой день, на третій день, и когда онъ день не прі зжалъ, то я чувствовала, что жизнь моя какъ будто останавливалась, и я находила, что онъ дурно поступает со мною. Наши отношенья продолжали быть т же, почти родственныя; онъ распрашивалъ меня, я какъ будто исповедывалась ему, почему-то чувствуя необходимость во всемъ съ трудомъ искренно признаваться ему. Большая часть моихъ вкусовъ и привычекъ не нравились ему. <Я любила сос дей, наряды, св тъ, котораго не видала, любила изящество, вн шность, аристократизмъ, онъ презиралъ все это.> Онъ вид лъ въ нихъ зачатки барышни. — И стоило ему показать движеньемъ брови, взглядомъ, что ему не нравится то, что я говорю, сд лать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, какъ мн казалось, что я уже не люблю того, что я любила. Когда онъ говорилъ, говорилъ, какъ онъ ум лъ говорить, — увлекательно, просто и горячо, мн казалось, что я знала прежде все то, что онъ скажетъ. Только посл <передумывая> я зам чала на себ , какую перем ну во всей моей жизни производили его слова. Я удивлялась, отчего вдругъ въ эти три м сяца я <перестала любить, что любила, начинала любить новое> и на Машу, на нашихъ людей, на Соню и на все стала смотр ть другими глазами. — Прежде книги, которыя я читала, были для меня такъ, препровожденіемъ времени, средствомъ убивать скуку, съ нимъ же, когда мы читали вм ст , или онъ говорилъ, чтобъ я прочла то-то и то-то, я стала понимать, что это одно изъ лучшихъ наслажденій. Прежде Соня, уроки ей было для меня тяжелой обязанностью, онъ посид лъ разъ со мной за урокомъ, и уроки сд лались для меня радостью. Учить <хорошо, основательно> музыкальныя пьесы было прежде для меня р шительно невозможно; но когда я знала, что онъ будетъ слышать ихъ и радоваться и похвалитъ, можетъ быть, что съ нимъ р дко случалось, я играла по 40 разъ сряду одинъ пассажъ, и Маша выходила изъ себя, а мн все не скучно было. Я сама удивлялась, какъ совс мъ <иначе, лучше я стала фразировать> другою становилась теперь та музыка, которую я играла прежде. Маша стала для меня другимъ челов комъ. Я только теперь стала понимать, какое прекрасное, любящее и преданное это было созданье, и какъ оно могло бы быть совс мъ не т мъ, ч мъ оно было для насъ. Онъ же научилъ меня смотр ть на нашихъ людей, на д вушекъ, на мужиковъ, на дворовыхъ, какъ на людей, хорошихъ или дурныхъ, счастливыхъ или несчастныхъ самихъ для себя, не по одному тому, какъ они нужны или полезны для насъ. См шно сказать, а прежде эти люди, и хорошіе люди, среди которыхъ я жила, были больше чужіе для меня, ч мъ люди, которыхъ я никогда не видела. Да и не одно это; онъ открылъ для меня ц лую жизнь счастья, не изм нивъ моей жизни и ничего не прибавивъ кром себя къ каждому впечатл нію. И все это онъ открывал мн , нетолько не поучая меня, но, я зам чала, постоянно сдерживая себя и, казалось, невольно. Все то же года было вокругъ меня, и я ничего не зам чала, а только стоило ему придти, что[бы] все это вокругъ меня заговорило и наперерывъ запросилось въ душу, наполняя ее счастіемъ.

⁵⁴ Часто въ это л то я приходила на верхъ въ свою комнату, ложилась на постель противъ Маши, и какая-то тревога счастья обхватывала меня. Я не могла засыпать, перебиралась къ б дной Маш , обнимала, ц ловала ее толстую, пухлую шею и говорила ей, что я совершенно счастлива. И она, бедняжка, тоже ув ряла, что она совершенно счастлива, и въ глазахъ ея, гляд вшихъ на меня, мн казалось, что точно св тилось счастье. Потомъ она притворялась сердитой, прогоняла меня и засыпала, а я до зари сид ла на постел и переби[ра]ла все то, ч мъ я такъ счастлива. И не было конца причінамъ счастья, и къ каждому изъ моихъ счастій прим шивался онъ или его слово, или его мысль. Иногда я вставала и молилась. Молилась такъ, какъ ужъ больше никогда не молилась. И въ комнатк было тихо, только Маша дышала, и я поворачивалась; и двери и занав ски были закрыты, и мн не хот лось выходить изъ этой комнатки, не хот лось, чтобы приходило утро, не хот лось, чтобы разлет лась эта моя душевная атмосфера, окружавшая меня. — Мн казалось, что мои мечты и мысли и молитвы — живыя существа, тутъ во мрак живущія со мной, стоящія надо мной, летающія около моей постели. И каждая мысль была не моя, а его мысль, и каждая мечта была мечта о немъ, и въ каждомъ воспоминаніи, въ воспоминаніи того даже времени, когда я его не знала, — былъ онъ, и молитва была за него и съ нимъ. <Онъ наяву, и въ мечтаніяхъ, и во сн , онъ всегда былъ со мною>. Однако я еще сама себ не признавалась въ любви къ нему. Ежели бы ясно поняла, что я чувствую, я бы сказала это Маш , а тогда я ей еще ничего не говорила. Я тогда еще боялась признаться себ въ своемъ чувств . Я была горда. И женской инстинктъ мн говорилъ, что ежели бы я ясно сказала себ , что люблю его, я бы спросила себя, любитъ ли онъ меня, и должна была бы отв тить: н тъ. Я смутно предчувствовала это и потому боялась разогнать волшебный туманъ, окружавшій меня. Притомъ мн такъ было хорошо, что я боялась всякой перем ны. Онъ всегда обращался со мной, какъ съ ребенкомъ. Хотя и старался скрывать, но я всегда чувствовала, что зa т мъ, что я понимаю, въ немъ остается еще ц лый міръ, чужой для меня, въ который онъ не считаетъ нужнымъ впускать меня. Никогда почти я не могла зам тить въ немъ смущенья или волненья при встр чахъ и разговорахъ со мной, которые бывали иногда такъ искренни и странны. Главное-жъ — онъ никогда не говорилъ со мной про себя. <Онъ былъ предводитель нашего у зда и> Я знала по деревенскимъ слухамъ, что кром своего хозяйства и нашего опекунства онъ занятъ какими-то дворянскими д лами, за которыя ему д лаютъ непріятности. Но всякой разъ, какъ я наводила разговоръ на эти занятія, онъ морщился своимъ особеннымъ манеромъ, какъ будто говорилъ: «полноте, пожалуйста, <болтать вздоръ и> притворяться, что вамъ можетъ быть это интересно», и переводилъ разговоръ на другой предметъ.

⁵⁵ Потомъ, что тоже сначало обманывало меня, онъ какъ будто не любилъ или презиралъ мою красоту. — Онъ никогда не намекалъ на нее и морщился, когда при немъ называли меня хорошенькой. Напротивъ, вс недостатки мои онъ ясно вид лъ и любилъ ими какъ будто дразнить меня. <Родинку на щек онъ называлъ мушищей и ув рялъ, что усы мн скоро придется брить съ мыломъ. Красивые туалеты или куафюры новыя, которыя мн шли, казалось, возбуждали въ немъ отвращенье.> Одинъ разъ въ свои имянины я ждала его и над ла новое ярко-голубое платье, очень открытое на груди, <и красныя ленты> и перем нила прическу, зачесала волосы къ верху, что очень шло ко мн , какъ говорили Маша и д вушки. Когда онъ вошелъ и удивленно посмотр лъ на меня, я ороб ла, покрасн ла и умоляющимъ взглядомъ спрашивала его мн нья о себ въ новомъ наряд . Должно быть, въ моихъ глазахъ онъ прочелъ другое. Онъ сд лалъ свою недовольную мину и холодно посмотр лъ на меня. Когда теперь я вспоминаю это, мн ясно, почему ему непріятно было. Деревенская безвкусная, безтактная барышня, которая начинаетъ нравиться, воображаетъ себя красавицей и поб дительницей и для 2 ^хъсос докъ и стараго друга дома нескладно убралась вс ми своими нарядами и выставила свои прелести. Весь этотъ день онъ жестоко мучалъ меня за мое голубое [платье] и новую прическу. Онъ былъ офиціально холоденъ со мной, насм шливъ и ни на одинъ волосокъ не былъ со мной иначе, ч мъ съ другими. Въ ц лый день я не могла вызвать отъ него ни однаго дружескаго, интимнаго слова или взгляда. Вечеромъ, когда вс у хали, я сказала Маш , что платье мн жметъ, и ушла на верхъ. Я сбросила противное платье, над ла лиловую кофточку, которую онъ называлъ семейно-покровской кофточкой, и, уничтоживъ съ трудомъ сд ланную утромъ прическу, зачесала волоса гладко зa уши и сошла внизъ.

— A! Лизавета Александровна! здраствуйте, — сказалъ онъ, увидавъ меня, и все лицо его отъ бороды до лба просіяло той милой, дружески-спокойной улыбкой. — Наконецъ-то удалось увидать васъ. Такъ-то лучше.

— Разв вы не любите ея новую прическу? — спросила Маша. — А я нахожу, что къ ней очень идетъ.

— А я ненавижу всякое фр, фр, фр! — сказалъ онъ. — Зач мъ? Эти барышни, что были здесь, теперь возненавид ли ее за это сизое платье <я и поговорить не см лъ ц лый день>, и самой ей неловко было, да и не красиво. То ли д ло — такъ опять запахло фіялкой и Александръ Иванычемъ и вс мъ хорошимъ. —

Я только улыбалась и молчала. Маша вид ла, что я нравлюсь ему, и р шительно не понимала, что это значило. Какъ не любить, чтобы женщина, которую любишь, выказывалась въ самомъ выгодномъ св т ? А я уже понимала, чего ему надо. Ему нужно было в рить, что во мн н тъ кокетства, чтобы <сильн е> любить меня, и когда я поняла это, во мн и т ни не осталось кокетства нарядовъ, причесокъ, движеній. Правда, явилось тогда во мн б лыми нитками шитое кокетство — простота, тогда, когда еще не могло быть простоты. И онъ в рилъ, что во мн не было кокетства, а были простота и воспріимчивость, которыхъ ему хот лось во мн . <Какъ часто въ это время я вид ла, какъ онъ приходилъ въ восторгъ отъ своихъ собственныхъ мыслей, которыя я ему высказывала по своему, какъ онъ наивно радовался на самаго себя, видя, воображая, что радуется на меня. Однако> Женщина не можетъ перестать быть кокеткой, когда ее любятъ, не можетъ не желать поддерживать обмана, состоящаго въ томъ уб жденіи, что она лучшая женщина въ мір , и я невольно обманывала его. Но и въ этомъ какъ онъ высоко поднялъ меня отъ того, что я была прежде. Какъ легче мн было и достойн е — я чувствовала — выказывать лучшія стороны своей души, ч мъ т ла. Мои волосы, руки, мои привычки, какія бы он не были, хорошія или дурныя, мн казалось, что онъ вс зналъ и сразу оц нилъ своимъ проницательнымъ взглядомъ, такъ что я ничего кром желанія обмана, ломанья не могла прибавить къ своей красот , душу же мою онъ не зналъ, потому что онъ любилъ ее, потому что въ то самое время она росла и развивалась, и тутъ-то я могла и обманывала его. Притомъ какъ мн легко стало, когда я ясно поняла это. Эти смущенье, ст сненность движеній совс мъ изчезли во мн , какъ и въ немъ. Я чувствовала, что спереди ли, съ боку, сидя или ходя онъ вид лъ меня, съ волосами кверху или книзу, — онъ зналъ всю меня <(и мн чуялось, любилъ меня какой я была) я не могла ни на одинъ волосъ кр пче привязать его. Но за то> Я даже не знаю, была ли бы рада, ежели бы онъ вдругъ сказалъ мн , что у меня глаза стали лучше. Зато какъ отрадно и св тло на душ становилось мн , когда пристально вглядываясь въ меня и какъ будто вытягивая глазами изъ меня ту мысль, которую ему хот лось, онъ вдругъ, выслушавъ меня, говаривалъ тронутымъ голосомъ, которому онъ старался дать шутливый тонъ: — Да, да, въ васъ есть. Вы отличная д вушка, это я долженъ вамъ сказать. Вы интересная д вушка, не interessante, а интересная, [такъ] что мн хот лось бы узнать конецъ отличной вещи, которую я въ васъ читаю.

И в дь за что я получала тогда такія награды, обхватывавшiя всю мою душу счастіемъ? За то, что я говорила, какъ трогательна любовь старика Григорья къ своей внучк , что какъ онъ по своему хорошо любитъ ее, и что я прежде этаго не понимала. Или за то, что мн сов стно бываетъ отчего-то гуляя проходить мимо крестьянокъ, когда они работаютъ, и хот лось бы подойти къ ихъ люлькамъ, но не см ю. Или что Бетховен поднимаетъ меня на св тлую высоту, что летаешь съ нимъ, какъ во сн на крыльяхъ. Или за то, что слезы у меня навернутся, читая «Для береговъ отчизны дальней». И все это, какъ теперь вспомню, не мои чувства, а его, которыя смутно лепетали мои д тскія уста. И удивительно мн подумать, какимъ необыкновеннымъ чутьемъ угадывала я тогда все то, что надо было любить, и что только гораздо посл онъ открылъ мн и заставилъ полюбить.

* № 3 (I ред.).

Но хотя я не см ла признаться себ , что люблю, я уже ловила во всемъ признаковъ его любви ко мн . Его къ концу л та больше и больше сдержанное обращеніе со мной, его частыя пос щенія несмотря на д ла, его счастливый видъ у насъ наводили меня на эту догадку. Но чуть-чуть я взглядомъ, словомъ показывала свою радость и надежду, онъ сп шилъ холодно-покровительственнымъ тономъ, иногда больно и грубо разбить эту надежду. Но я еще сильн е над ялась, чувствуя, что онъ боится меня. — Къ концу л та онъ сталъ р же здить, но на мое счастье нашъ прикащикъ забол лъ во время самой уборки хл ба, и онъ долженъ былъ прі зжать на наше поле и не могъ не за зжать къ намъ.

* № 4 (I ред.).

— Какже, неужели вы никогда не говорили: — Я васъ люблю, — спросила я см ясь.

— Не говорилъ и не буду говорить нав рное, и на кол но одно не становился и не буду, — отв чалъ онъ. <А черезъ нед лю онъ мн говорилъ эти слова и говорилъ невольно, изъ всей души, и были знаменья, и слова эти были эпохой въ нашей жизни. И въ словахъ этихъ было все лучшее счастье и моей, и его жизни. Ему, казалось, былъ непріятенъ разговоръ на эту тему, онъ подозвалъ Соню и сталъ ей разсказывать сказку.

— Да вы хорошенькую разскажите, чтобы и нам слушать можно было, — сказала Маша.

— Хорошо, постараюсь.

— Исторію разскажи, — сказала Соня, — чтобъ похоже было.

— Хорошо, самую похожую. Я вамъ исторію разскажу, и онъ взглянулъ на меня. Я ус лась подл него и стала слушать. Соня с ла къ нему на кол ни. Онъ обращался къ ней и не смотр лъ уже на меня. Вотъ что онъ разсказалъ.

— Въ н которомъ царств , въ н которомъ государств жила была одна принцесса. ⁵⁶