Произведения
Шрифт:
Мне любопытно, что видит сама Лина сквозь завесу своих волшебных волос. Беру их, сколько захватила рука, подношу к глазам. Поворачиваюсь прямо на солнце — и… Это и не солнце вовсе — только что слепящее, белое, вылинявшее. Оно рассыпалось на осколки-искорки: жёлтые, красные, синие, фиолетовые и ещё такие, каким и названия-то нет. Вот вырасту взрослой, может, и у меня будут такие же волосы. Тогда я каждый день стану глядеть сквозь них на солнце и смогу — сколько захочу — видеть эту красоту…
Я не слышала, когда звякнуло звонкое кольцо на калитке. Не видела, как вошла та женщина к нам во двор. А может, она
— А, вот она! Это она, она! — острый, кипящий голос брызнул совсем рядом и обжёг мне ухо. — Ишь, сволочь, развалилась, бесстыжая! Я тебе счас все патлы-то твои повыдергаю! Глазища твои наглые повыколю! Ах ты, шлюха продажная!
Что-то или кто-то, кого я никак не могла разглядеть, навалился на Лину и принялся рвать, рвать, рвать её чудесные волосы. Почему-то Лина не вскочила, не бросилась бежать. Она и не сопротивлялась, только прижала ладони к глазам. Даже не кричала. Дико закричала я. На мой крик и выскочила мама.
— Эй ты! Взбесилась, что ли? А ну, брось! Брось, тебе говорят!
— Да я её, потаскуху эту, прикончу сейчас! Разом прикончу! Будет знать, как мужиков чужих приваживать, стер-р-ва!
Мама у меня была сильная. В госпитале полные кули муки из склада на кухню таскала запросто. Однако тут ей никак не удавалось отцепить эту бешеную от Лины, и та всё мельтешила своими злыми ручищами у Лининой головы. Я продолжала орать.
— А ну, брось, тебе говорят! Ребёнка мне перепугала вусмерть!
Эти мамины слова будто подрезали мельтешащие руки, и они упали. В то же мгновение вскочила и юркнула в свою комнату Лина.
Только сейчас разглядела я нежданную гостью. Невысокая тщедушная тётка с багровыми от недавних слёз глазами.
— Ты кто такая? Откуда свалилась? С цепи, что ли, сорвалась? — напустилась на неё мама. — Что она тебе сделала? Скажи спасибо мне.
А то, чего доброго, убила бы ты её и села лет на десять.
— Да за такую… ничего бы не дали. Их, таких, убивать, как собак поганых! — женщина брезгливо отдирала длинные Линины волосы от своих потных ладоней. Но они липли снова. Она в ярости трясла руками и опадавшие волоски топтала, топтала грубыми своими скособоченными туфлями. — Моего, поди, такая же вот курва окрутила. Писульку прислал: "Не жди, прости!" Да мне на его прощения… А эту сучку я точно задавлю — хоть одной меньше будет!
…Лина впилась в подушку, будто собиралась её съесть. Слёз было не видно, только судорожно всплёскивала лавина перепутанных волос. Мама успокаивать не стала — этого она не умела. Как обычно, начала ругать:
— Сама виновата! Сколько тебе говорила: не ходи ты с ними в открытую! Дак нет, куда там! Через весь город — нате, глядите! Вот и пожалуйста, получила!
— Что, что я им сделала?! Сдались мне мужики их вонючие! Ни одного… Ты вот — живой свидетель, скажи: хоть один местный был у меня, а? Хоть один? А они!.. Да если бы я захотела…
— Нет, Линка, никак не понимаю я тебя. На черта тебе столько мужиков? На кой они тебе сдались?
— Да жалею я их, жалею, понимаешь? На фронт ведь едут. А которые домой — калеки. Жалко.
— "Жалко"! Мне вот тоже жалко. Дак что, домой всех
тащить, что ли? У меня ведь тоже — похоронка.— Сравнила! У тебя вон — Анка. Да если бы у меня был ребенок!.. Маша, милая, ведь мне же только двадцать четыре, а я уж два года как вдова. Что же, теперь всю жизнь так, да?!
— Славушку ты себе нагуляла — не приведи Бог, вот что я тебе скажу. Эта вот и видать — впервой тебя видит, а туда же — в зубы тычет. Ишь, говорит, такая же мужика её увела…
— Да я-то ведь никого не уводила и не уведу сроду! Нужны они все… Мне и писем-то их не надо. Я же им всем адрес неправильный даю. А, да что там говорить! Они ведь даже звать-то меня как — путём не знают. В госпитале я им "сестричка". За столом — "королева". А в постели… Каких только имён мне там нет! Я им и Люся, и Муся, и Вера, и Надя — всех уж не упомню. Даже какая-то то ли Гюрля, то ли Бюрля — чёрт его знает! Маша, они же поутру глаза на меня таращат, понять не могут: кто я есть. Другой аж за спину мне заглянет, бабу свою ищет. Он ведь всю ноченьку не со мной, а с нею был…
— Нет, убей меня — не понимаю: как ты так можешь?
— А, подумаешь! — отмахивается Лина. — Волосы только прячу, чтоб после мужиком чужим не воняли. Гоша-то бывало волосы мои… — и не договаривает, смущённо улыбается, вспомнив что-то своё.
— Нет, Линка, замуж тебе надо — вот что я скажу! Ведь предлагали же…
— Замуж?! Замуж?! — Лина так рванула подушку, которую всё ещё держала в руках, что из неё порхнуло облачко пуха. — Замуж?! Да ты… ты… Ты видела моего Гошу? А, не видела? Ну так и помалкивай тогда! Да чтобы я его на кого-то променяла?! Как у тебя только язык повернулся на такое! Да я после этого!..
— Ну и чёрт с тобой! Ей же добра хотят, а она… — Мама сердито тянет меня за руку и хлопает дверью. Однако вечером, уходя на дежурство, как ни в чём не бывало снова заводит меня к Лине.
…Не помню, как пришло известие, что нашёлся Линин Гоша. Не знаю, где был он два года после собственной похоронки: в партизанах, плену или просто "под немцем". Помню только, как взбаламутила эта новость весь наш большой дом. Все говорили только об этом и хором гадали: что же теперь будет?
Ещё помню какое-то сдвинутое, неправдашнее Линино лицо. Будто
склеенное из обрывков разных фотокарточек: блаженно расслабленный рот, порхающая пугливая полуулыбка, ликующе взметнувшиеся брови, а из-под этих счастливых бровей, из глубины испуганных прячущихся глаз — смятение и жуть. И — расколовшийся, совсем не Линии голос:
— Как же теперь, Маша?! Что же будет, а?
Мама, непривычно растерянная, забыв своё обыкновение ругаться, неумело успокаивала:
— Да плюнь ты на всех! Подумаешь! Главное — нашёлся. Ну уедете куда-нибудь — и всё. И всё…
Кажется, Лина и вправду стала собираться к отъезду. Перестирала всё, перегладила, разложила аккуратными стопками. Только — складывай в чемодан и поезжай. На радости расщедрилась: принесла нам свой цветастый платок с кистями и голубую бархатную жакетку:
— Сама, Маша, не станещь носить, дак Анке подделаешь — пальтишко ей будет.
Мама, конечно, подаркам радовалась, хотя по привычке и ворчала:
— Ишь какая нетерпячка! Вот как будешь уезжать, тогда бы уж и подарила. Прям терпежу ей нету!