Проклятие древних жилищ(Романы, рассказы)

Это существо, по спине которого колотил дождь, тащит, казалось, на плечах неимоверный груз печали.

— Боже, как он печален! Боже, как он печален! — повторял я.

Он тащил меня, как ребенок тащит на черной невидимой веревочке мышь, сделанную из лохмотьев и пакли.

Вдоль дороги тянулись развалины: два недогоревших в пожаре дома, тонувшие в грязи лачуги из пропитанного битумом картона, сорняки, выбирающиеся на дорогу. Тень толкнула дверь, дверь, на которой было написано имя.

Имя, которое долгие годы сеяло панику в моей душе!

Я с ужасом понял, что существо, шедшее передо мной под дождем, было Судьбой.

Моей бродячей Судьбой, которая замерла перед этим именем, как отчаявшиеся люди на мгновение замирают перед бездной, окном на верхнем этаже или парапетом ночной реки.

Жарвис (Jarvis)

Я тоже толкнул дверь.

Теперь я знаю, думаю, что знаю.

Когда мы устаем от ругани барменов, которым уже не в силах заплатить, а дождь слишком холоден и полицейские сволочи бродят вокруг ночных прибежищ, нас принимает Жарвис.

Это — таверна без вывески.

Опасайтесь подобных мест. Здесь собираются ужасные незнакомцы с лицами, в глазах которых поселилось небытие и на которых легко прочесть преступные умыслы.

В глубине находится высокая стойка из черного дерева, позади которой слышен странный ропот, но никому не ведомо, что это. А раз так, то зачем беспокоиться? Войдя внутрь, чувствуешь собственное неизмеримое отчаяние. Оно так велико, что все окружающее тебя съеживается, как мороженое яблоко.

Изредка из-за стойки выглядывают Жарвис и Фу-Ман, официант-китаец, и рассматривают нас, как два бродяги высматривают поверх стены, чем поживиться в саду рантье.

— Господа моряки выпьют виски или чудесные напитки, привезенные издалека? — спрашивает Жарвис.

Мне показалось, что я вижу знакомое лицо и чувствую запах превосходного голландского табака.

Холтена!

А потом?

Мы пили и пили. Разве с нас спрашивали деньги? Нет!

Как же мы платим? Ха-ха! Нас ждет ловушка.

Стоит ли смеяться, быть может, однажды мы расплатимся, кто знает?

В голове теснятся зловещие мысли.

Люди пьют и пьют, но никто не пьянеет, хотя в виски Жарвиса растворен жидкий огонь.

Опьянение остается за дверью, на тротуаре, как несчастная женщина, ожидающая отца своих детей и оплакивающая нас.

Люди, которые пьют у Жарвиса!

Я их всех знаю, от безденежного матроса до клерка арматора, кассу которого собирается проверить хозяин.

Они пьют! Они пьют! Фу-Ман наполняет стаканы. За стойкой хихикают тонкие голоса.

Появляются новые люди, и каждый колоритнее другого. Каждый думает о великом отчаянии соседа, ибо каждый шел под дождем следом за согбенным призраком, за своей собственной Судьбой.

Никто не произносит ни слова. Когда попадаешь к Жарвису, остаются только Жарвис, Фу-Ман, виски и твоя обездоленность. Готов повторять это всем и каждому.

Так в каком-то затаенном ожидании бегут дни, недели, быть может, месяцы.

Ожидании чего? Кто знает?

Иногда кто-то встает: все взгляды обращены на него, все сердца сжимаются. Быть может, есть руки, которые хотят его удержать… Бедолага подходит к стойке, и тут же возникает Жарвис. Он выглядит мягким, счастливым, как нотариус.

Человек произносит несколько слов.

Жарвис кивает и указывает направление, а оно всегда одно и то же: тяжелая несгибаемая рука, стрелка ужасающего компаса, вечно указывающая на чудовищный полюс.

Невероятно побледневший человек садится, и Фу-Ман наливает ему выпивку, много выпивки.

И словно из глотки всех посетителей рвется всеобщий крик боли и возмущения, ибо все они объединены отчаянием. Но китаец наливает виски, и все с замиранием души думают, когда же наступит их час увидеть руку Жарвиса, указующую на Неизвестность.

* * *

Однажды взревела сирена близкого корабля.

Послышались тоскливые хрипы, в сжавшихся руках лопнули стаканы.

Стояла ночь, мы вышли безмолвной группой и стали жадно всматриваться в конец улицы. Вода едва светилась в лучах луны. Мне показалось, что я узнаю безрадостный пейзаж.

В другие дни ожидание столь тягуче, что сгибаются плечи, глухо трещат кости, словно атмосферу наполняют свинцом.

Однажды вечером Жарвис внезапно поднялся среди пьющих посетителей.

Фу-Ман исчез — больше никто не прикоснулся к стаканам.

В ночи разносился вой, все вышли из таверны и глядели туда, куда указывала рука Жарвиса.

В конце лежащей в руинах улицы над низкой водой светились огни судна.

Красный и зеленый по бортам, желтый на мачте, словно он еще шел в открытом море. И еще был фиолетовый огонь — фантазия капитана.

Вокруг меня царила полная тишина. Люди дрожали и словно лишились сознания. А я с ужасом и удивлением воскликнул:

— Но это же огни Эндимиона!

* * *

Я повернулся и убежал, несмотря на ужасающее противодействие, удерживающее меня на месте.

Я слышал шаги компаньонов, которые спешили в конец улицы. В моих глазах внезапно они превратились в покорное стадо, топчущееся у ворот бойни.

* * *

«Я знаю, — сказал я себе, потом с осторожностью поправил себя: — Думаю, знаю». Я ничего не знаю.

Мое воображение ловит неведомые формы в бездне кошмара.

Кровопийцы, земные спруты, немыслимые вампиры, таинственные чудовища, которые могут жить в джунглях Гвианы и бразильского Сертао?

«Что за невидимая вещь занимала пустую каюту Эндимиона?» — вопрошает мой бедный разум, как раненая бабочка, бьющая крыльями в клетке черепа, ибо он чувствует, что точка соприкосновения Жарвиса и фантастической истины кроется именно в этом незримом присутствии.

Кровопийцы, земные спруты, вампиры… нет, не это. Хватает девственного леса и саванны, чтобы наполнить кровью их бездонные кубки.

Нет, это не то, поскольку вы, как и я, встретивший в Копенгагене двух беглых французов, встретите прочих мрачных клиентов Жарвиса в любом порту с запретными радостями.