Проклятие древних жилищ(Романы, рассказы)

Подпись получилась красной.

— Сделка заключена, — прокричал я.

В то же мгновение в глубине зала поднялся занавес. Из-за него вышел римский легионер, а за ним раскрасневшаяся Хеллен. Ее помятый наряд красноречиво свидетельствовал о причине ее отсутствия.

Люди разошлись, фыркая от смеха. Молодой человек громко выкрикнул, радуясь скандалу.

— Вот она, — осклабился мой дьявольский сосед.

— Начальник вокзала, он… ку-ку, — пропел на французском молодой пьяница.

Оба парохода подали последние сигналы. Падающие от усталости кельнеры гасили лампы.

Мы с Хеллен направились к пароходу, не подав друг другу руки.

В последний раз обернувшись на едва освещенный трактир, я поразился жуткому зрелищу: Мефистофель ударами стилографа выкалывал глаза молодому человеку.

* * *

— Отстаньте от меня, — сказала Хеллен, — вы пьяны.

Густой туман накрыл озеро. Несколько минут мы плыли, словно раздвигая пепел.

Пассажиры спустились в межпалубные салоны, где подавали горячие напитки. На ступеньках трапа храпели заснувшие пьяницы.

Мы остались на верхней палубе одни.

— Пьяны, — повторила Хеллен, — вы мне неприятны!

— Я вас видел, — пробормотал я. Мое сердце щемило от ревности.

Она разъярилась. Я не подозревал, что столь очаровательный ротик, как ее, может изрыгать такие жгучие ругательства.

Ее пальцы с ногтями, сверкающими подобно крохотным лезвиям, опасно тянулись к моему лицу.

В этот момент я сделал роковое движение.

Мы стояли рядом с выходом на наружный трап со свисавшей запорной цепочкой.

Она отступила. Ее глаза широко раскрылись, по-детски округлившись от страха. Словно прося прощения, ее рука рассекла пустоту.

Вода приняла ее без всплеска, без крика… Вода убегала вдаль, черный быстрый поток, похожий на смазанную ременную передачу.

— Женщина за бортом! — закричал я.

Рулевой машинально повернул штурвал и уронил голову на чашку, лопнувшую, как лампочка.

— Кто-то за бортом… за бортом…

В салоне люди спали в каких-то отвратительных позах.

Две женщины были полностью обнажены. В шевелюре одной из них догорала сигарета, распространяя резкий запах тлеющих волос.

— Кто-то за бортом… за бортом… машинное отделение.

На меня из-за решетки на мгновение глянуло лицо с покрасневшими глазами.

— …шел бы ты в задницу, — прохрипел голос, — пьяная тварь!

Я скатился вниз в салон.

— На помощь! Женщина!

Наконец ко мне подошел кельнер.

— Не кричите так, месье, вот ваше сухое шампанское.

И налил мне бокал кислого розового напитка.

— Нет, не кричите! Вам не хватает доверия? Вы больше никогда не сможете ее потерять!

Я увидел перед собой Мефистофеля.

— Вы больше никогда не сможете ее потерять, — повторил он. — Договор подписан.

Это была та же маска с Мюгельвердера, но она вдруг стала реальностью.

Все его существо излучало свирепую угрозу.

Мне внезапно показалось, что ранее человек загримировался и стал «уродливее», а теперь грим постепенно отслаивался.

Его рука стала когтистой, и лицо искажала не гримаса, а неведомые стигматы.

Он поднял на меня глаза, наполненные жидкой серой, опрокинул кресло на спящего человека и, пятясь, отступил к трапу.

— Все подписано, успокойтесь.

Бесформенная рука потрясла в воздухе пергаментом в знак прощания.

Над Мюгельзее занималась заря.

Хлынул ливень.

Мы подошли к скользкому причалу, официантка в зеленом непромокаемом плаще разносила на подносе стаканы со шнапсом.

На дальнем полигоне раздавались глухие залпы, приветствующие пробуждение города.

* * *

Я не вернулся на Мендельсонштрассе.

Я бродил по городу.

Трижды я разглядывал мертвецов через окна моргов.

Хеллен среди них не было. Мюгельзее ее не вернуло.

Трижды я оказывался перед вокзалом Анхальт, собираясь уехать, и каждый раз с тяжелым сердцем возвращался в центр Берлина.

Я обнаружил странные улочки, высокие здания, в окнах которых торчали бледные лица, словно ищущие взглядом что-то вдали.

Были и другие улицы, где в едкой тени тянулись бесчисленные пустые склады, в которых там и сям трудились одинокие силуэты.

Один раз я очутился внутри этих громадных ангаров, которые высокими сводами нависали над выложенным плиткой гектаром земли. Там царил сумрак, и там я заметил одинокого человека, склонившегося над одним единственным тюком. Я подошел ближе и увидел, что он мертв. Он был задушен. Из его рта торчал кляп из пакли, похожий на бесконечный поток оранжевого дыма.

Самоубийца или жертва убийства в центре этого окруженного стенами пространства — моя душа ощутила это, как квинтэссенцию ужаса, алгоритм мерзости.

Моя формулировка была глупой и бессмысленной, как и моя жизнь, — «Берлин суть смерть».

Эти слова отпечатались в моем мозгу — «Берлин суть смерть». Я едва не сказал их официантке, которой вечером заказал картофельный салат и ливерную колбасу.

Поесть я решил в забегаловке, притаившейся в невозможном месте, в нише стены в одном из тупиков. Туда можно было проникнуть только на ощупь, кирпичная чешуя оседала сразу на обоих плечах. Я познакомился с заведениями, где пахло горячим лаком от соседних гончарных заводов, кровью от близлежащих подпольных боен, где производят слишком розовые деликатесы и каменноугольную смолу для городских нужд.

Я ел берлинский гуляш, от которого несло соседним газгольдером.

* * *

С Балтики налетел ледяной воздух. Знакомы ли вам внезапные берлинские похолодания, которые обрушиваются на гигантский город, несмотря на изобилие солнца.

Это длится час, иногда два или три часа, редко целый день, короче говоря, все то время, которое требуется, чтобы заполнить три больницы людьми с внезапными приступами скоротечной чахотки. Очень странно думать, что несколько ледовых полей, дрейфующих из Ботнического залива и потопивших по пути пару суденышек в Аландском архипелаге, странным образом поражают смертельным кашлем лодочников Мюгельзее и превращают цветущих парней в призраки, которые выплевывают свои легкие.