Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

– Смотри, казак, в случае чего ты мне головой своей ответишь.

– А я, ваша милость, для того и прибыл в царево войско, чтоб в бою за веру праведную ее сложить, – усмехнулся Емельян.

Шуйский тоже улыбнулся и обратился к нему уже как воин к воину.

– Темнить не буду, атаман, дело это очень непростое. Мы за день до вашего прибытия одну из лучших сотен за речку посылали, да ничего хорошего из этого не вышло. Половина лазутчиков погибла, а те, что уцелели, ни с чем вернулись. Какого-то немчина недорезанного приволокли, который, слова не сказав, издох. Ты, полковник, – воевода вопрошающе взглянул на командира конного стрелецкого полка князя Борятинского, – сотника своего уже казнил?

– Не успел еще, – потупив взор, ответил тот.

– Ну и хорошо, на первый раз помилуем. Отправь его к казакам, пусть брод укажет. Ежели погоня будет, через брод-то уходить сподручнее, – распорядился Шуйский и, встав из-за стола, устало заключил: – А теперь ступайте, когда доставят пленника казаки, тогда и окончательно решим – переправляться через речку или здесь отсиживаться.

3

Новосильцев с Чубом вышли из шатра и направились к своему, стоящему врозь от остального войска полку. Пройдя почти что половину пути, князь спросил:

– Емельян, а кого к полякам-то пошлем? О ком ты речь вел, когда Шуйскому про дочь мурзы ногайского сказывал?

Чуб удивленно глянул на него.

– О Княжиче, о ком же еще-то, а разве он тебе про Надьку-Надию не поведал, вы ж теперь с ним вроде как друзья, вино вон даже вместе пьете.

– Да нет, пока еще о женках разговора у нас не было, – насмешливо заверил Дмитрий Михайлович.

– Это верно, насчет баб наш Ваня скрытен, – весьма охотно поверил атаман и начал свой рассказ:

– С год назад сия история случилась. Мы тогда посольство в Ногайскую орду отправили, чтоб перемирие заключить. Ну, а в этом деле без Ваньки, как без рук. Он хоть татарву и ненавидит люто, но на их поганом языке не хуже настоящего ордынца лопочет. Так вот, заявились наши к нехристям, Княжич, как всегда, разодет, словно заморский принц, лицом прекрасен, одни глазищи пестрые чего стоят. Уж не знаю, где и как они там встретились, но шибко приглянулся есаул княжне татарской. Кондрат мне сказывал, что она за ним, как собачонка за хозяином любимым бегала. Отец ее – мурза, самый близкий хану ихнему человек, чуть не сгорел со стыда, пару раз прилюдно дочку плетью высек. Чтоб поскорее от таких послов избавиться, в ущерб ногайцам перемирие с нами заключил. А когда уже обратно отправлялись, Иван ей в шутку предложил – выходи, мол, Надия, за меня замуж, тогда казаки с татарвою навсегда замирятся. Та тоже бойкой оказалась на язык, прямо при отце взяла да заявила, дескать, я не против, да родители в Крым уже просватали. Вот-вот жених за мной приехать должен. Коль сумеешь его опередить – твоею буду. На этом перемирие, толком не начавшись, чуть было не закончилось. Шибко осерчали ногаи от речей их непотребных. Однако, бог милостив, кое-как Резанец, посольство то Кондрат возглавлял, предотвратил побоище, подобру-поздорову удалились казачки восвояси.

Первый день пути молчалив, задумчив Ванька был, а на второй развеселился. Резанец сразу понял, за татаркой собрался. Так оно и вышло, не успели встать на ночлег, как стал Иван прощаться с сотоварищами. Кое-кто хотел за ним увязаться, но он их сразу же куда подальше послал. Дело, говорит, любовное, а потому лишь одного меня касается. Кондрат ему перечить не стал, все одно без толку. Дал Ивану еще двух коней, иначе от татарской погони не уйти, да ордынскую одежду и на том они простились.

Десять дней прошло, как возвратились в станицу послы, а Княжича все нет. Герасим от переживаний напрочь поседел, не знал – за спасение сынка своего блудного молиться иль за упокой его души. Тут-то они с Надькой и явились. Верней сказать, татарка Ваньку, двумя стрелами подбитого, на себе приволокла. Коней-то всех загнали, – атаман вздохнул, видно, ему жаль было коней и умолк.

– А что потом? – нетерпеливо вопросил Новосильцев. – Да ничего особенного, – равнодушно ответил Чуб. Поселилась Надия у Ваньки в доме, принялась с Герасимом на пару его выхаживать. Княжич быстро на поправку пошел, на нем, как на волчаре, раны заживают, через две недели уже носился по степи. Поначалу вроде душа в душу жили, хорунжий наш свою княжну чуть не на руках носил, а потом чего-то не заладилось у них. Видать, по дому девка затосковала. Да и как иначе-то. Какой бабе жизнь станичная сладкою покажется? А тут дочь мурзы, поди, и одеваться без служанок не приучена. Не все ж такие, как Наталья, Ивана мать, которая из терема боярского со своим Андрюхой на край света убежала. И чем все кончилось – лютой погибелью. Нет, не ведутся бабы на Дону, слишком уж суровы наши нравы. Одним словом, стала Надия обратно к отцу с матерью проситься.

– А Княжич что? – поинтересовался князь.

– А что Княжич, Иван казак, видно, и ему наскучило возиться с бабой, отродясь к такому не приучен. Взял да увез ее обратно. Как говорится, где взял, туда и положил.

– А как же девичья честь? – шаловливо улыбнулся Новосильцев.

– Честь, конечно, вещь полезная, особенно когда у девки ничего другого нет, но когда за ней в придачу табуны коней да всякой ценной рухляди немеряно дают, то и для обесчещенной жених найдется. Слаб человек, корысти ради он легко о чести забывает. А татары тоже люди. Или может быть у вас, у московитов, как-то иначе, – в тон ему ответил Емельян.

4

Так, беседуя о любовных похождениях Ивана, князь с атаманом добрались до казачьего стана. На новом месте станичники уже успели основательно обжиться. Брошенные жителями избы пошли на обустройство вырытых по Донскому обычаю землянок. В двух крайних из них расположилась знаменная полусотня Княжича. К ним-то и направились Новосильцев с Чубом, теперь хоперцам предстояло держать свой, малый воинский совет.

Хорунжего на месте не оказалось, а потому они шагнули к сидевшему возле костра Сашке Маленькому. Казачонок легко нашел свое место в отряде лазутчиков. Без всяких приказаний он добровольно возложил на себя обязанности кашевара и теперь харчевавшиеся ранее где и как попало Ванькины бойцы имели такое пропитание, которому завидовал весь полк. Вот и сейчас Маленький был занят тем, что ощипывал свежедобытых диких гусей, в тушках птиц еще торчали Сашкины стрелы. Увидав начальство, юноша поднялся на ноги, вытер о штаны облепленные пухом руки и преданно уставился на атамана, Новосильцева всерьез он не воспринимал.

– Кашеваришь, Александр, – обратился к казачонку Емельян.

– Ага, без жратвы-то много не навоюешь, как Андреич только этого не поймет.

– Позови-ка нам его, непонятливого.

– Так я же говорю – с самого утра, не пивши, не жравши к пушкарям уехал, и Ярославец увязался с ним.

Как бы в подтверждение его слов где-то вдалеке грянул пушечный выстрел.

– Это пушкари по шляхетским лазутчикам палят, тем, которые с того берега за нашим войском следят, – пояснил Сашка.

– А ты почто с Иваном не поехал, аль неинтересно на пушки поглядеть? – спросил Чуб.

– Чего на них глядеть, эка невидаль. У нас в ватаге атамана Ермака своя пушка была. Та же самая пищаль, только большая. Грохоту много, порох жрет немеряно, а проку от нее не так уж много, – не по годам брюзгливо ответил Маленький. – Я лучше вон обед сготовлю, нечего зря время терять.

– Гляжу я, парень, на тебя и диву даюсь. Уж шибко ты к харчам привержен, а не растешь и не толстеешь, – насмешливо заметил князь.

Сашка глянул на него почти так же, как в свое время разбойный атаман Кольцо на станичном круге, и с плохо скрытой злобою сказал:

– А я в детстве, еще холопом будучи, до того проголодался, что до сих пор отъесться не могу, – затем уже миролюбивее добавил: – Да вы садитесь, отдохните, стряпни моей отведайте, тем временем, глядишь, хорунжий заявится. Куда ему деваться-то, – и кивнул на лежащее возле костра бревно.

Казачонок оказался прав. Вскоре с той стороны, откуда грянул выстрел, показались двое всадников на белом да гнедом жеребцах, это были Княжич с Ярославцем. Подлетев на всем скаку к костру, они, радостно смеясь, словно дети, спрыгнули с коней.