Пронзающие небо

* * *

Как и ожидал Алёша, он оказался погружённым в плоть «Высочайшего»; тут же слизь нахлынула, стала растворять его; но он уже отнял от губ своих драгоценный платочек, и вытянул его, и закричал, хоть и не слышал своего голоса:

— Вот, смотрите — это то, к чему все вы так стремились! Вот они — небеса!.. Вот та тихая мудрость…

Но он не успел договорить, потому что какое-то невообразимое множество рук вцепились в него, да и вырвали этот платочек. Тут сотряс «Величайшего» оглушительный, гневный вопль, и волна эта подхватила Алёшу да и вынесла прочь, так что он закружился, полетел в воздухе. Несмотря на стремительное круженье, он смог разглядеть, что из плоти «Величайшего» вырвалась и, с ужасом завывая, устремилась Снежная колдунья — или, скорее, некоторая часть её, которая всё время замедляла возрождение; вместе с собой колдунья унесла мириады исписанных листов и причудливые, в агонии передёргивающиеся механизмы. Из глубин «Величайшего» нахлынуло сильное, звёздное сияние — Колдунья взвыла, волчком завертелась и метнулась к пробоине в потолке — протиснулась в неё, исчезла на фоне клубящегося там марева.

Меж тем, все бессчётные фигуры, которые до этого ступали к «Величайшему» вдруг разом остановились, и тоже засеребрились, вскинули вверх руки, и вдруг стали невесомыми, духами, которые полнили воздух, которые сгущались — слышался шёпот бессчётного множества мыслей, мириады видений проплывали, закручивались всё плотнее. Тогда Алёша понял, что здесь должно произойти и закричал, что было сил:

— Нет — нет! Я не хочу с вами сливаться! У меня своя жизнь, и она ещё незакончена! Выпустите меня!..

И тогда, словно могучая рука подхватила его, и стремительно понесла его куда-то в сторону, а потом — вверх. Алёша вылетел через огромную пещеру, тут же увидел рядом с ней вторую такую же, понял, что это — пустые глазницы… Впрочем нет — уже не пустые — сначала за ними клубился туман, потом пробился дивный свет вышитого Олей платочка… и вот уже смотрят на Алёшу живые, таящие за собой бесконечность человеческие глаза. Сотканная из несчётного множества образов дымка выплёскивалась из ноздрей и изо рта, она обволакивала тело, и, наконец затвердевала, образовывала плоть, волосы, даже и одежду. И плоть и одежда образовались из воспоминаний, и когда Алёша взглянул на этого, поднявшегося рядом с ним, равного ему в росте человека, он понял, что — это и Чунг и тот прежний, тоже обманутый Снежной колдуньей. Он узнал Чунга — его чёрные волосы, орлиный нос; но кожа была гораздо более светлой, глаза — широкие, и отливали изумрудом. Одежда также представляла смесь из простенькой одежды Чунга, и роскошных одеяний, которые Алёша мог видеть на знатных иноземных гостях.

— Чунг, ты узнаёшь меня…

— Чунг… Чунг… — и в голосе проступали различные ноты — и знакомые, похожие на голос какой-то крупной хищной птицы — Чунга; и ещё новые — более басистые, задумчивые. — …Так много образов, воспоминаний — надо в них разобраться. Ты ведь Алёшча?

— Алёша.

— Ну да — Алеша.

— Ну вот — наконец-то ты произнёс моё имя правильно. — попытался улыбнуться Алёша.

— Странно… будто тысячи и тысячи жизней промелькнули… Но они ничего не значат — они всё сон.

— Чунг, я к тебе обращаюсь. Скажи, что с твоим телом — ты жив? Тебе ещё не похоронили, не сожгли?.. Ты будешь продолжать идти на север.

Не меньше двух минут продолжалось молчание, всё это время Алёша смотрел в его изумрудные глаза. Там метались потоки неуспокоённых мыслей, тяжких воспоминаний — но всё ж глаза сияли — и наконец он проговорил:

— Нет — я жив… И я пойду с тобою, друг…

И Чунг поднялся, и повернулся к воротам, которые, слабо золотясь, высились над этим миром. Потом он вновь повернулся к Алёше — указал на его одежду:

— Это то, что было во мне прежде. Это хаос… В этом хаосе я пытался воссоздать и небо и Любовь…

Тут Алёша взглянул на рубаху: он уж и позабыл про неё — а ведь вначале она казалась такой неудобной! Та самая, сшитая неведомо кем из уже исчезшего хаотичного мира: причудливое нагромождение нитей, которые складывались в неправильные, изломанные фигура. Алёша вспомнил, что такие же фигуры видел вырезанными и на вершине ребра — теперь понял — безумный, раздробленный разум пытался воссоздать звёздное небо, и это то, что у него выходило.

— Нет — лучше сбрось это. Слишком больно смотреть… А я поделюсь с тобою своей одеждой…

Алёша повиновался — скинул и отбросил эту рубаху, и оказалось, что всё тело его было исцарапано. Этот новый Чунг тем временем расстегнул свой причудливый кафтан (да и едва не запутался — столько было застёжек), и под ним оказалась прекраснейшая рубаха — увеличенный во много раз Олин платочек. Эту драгоценную рубаху он и отдал Алёше. А когда Алёша надел её, то уже был возвращён Олей…

* * *

Оля склонилась над Алешей, коснулась его белого, холодного лица — в какой-то миг, он стал таким же синим как и мертвый Соловей, Ольга тогда согрела его своим дыханьем…

Мучительно, медленно тянулись минуты. Вот заржал и ударил копытом Вихрь, потом ударил еще и еще, и вот разрыл снег и принялся теребить морозную землю, к нему на помощь пришел Жар; заработал сильными лапами и полетели куски стылой земли…

Полчаса прошло и была уже вырыта неглубокая могилка, в нее положили Соловья, засыпали его холодной землей, и вот маленький холмик возвышается над телом человека, который Любил всю свою жизнь…

Жар подбежал к Алеше легонько дотронулся своим мокрым носом до его холодной щеки и рванулся стремительно в лес. Вернулся он через пять минут, сжимая в зубах окровавленную тушку белого зайца, красные капли падали на снег и так отмечали путь пса. Оля вздрогнула, когда увидела кровь — кровь ей напоминала о пережитой кошмарной ночи, все ж, она поблагодарила Жара и, поборов отвращенье, освежевала тушку, развела костер… Вскоре жаркое было приготовлено. Тогда и солнце взошло над елями и Оля, вздохнув устало, разбудила Алешу…

Прошло еще полчаса и они взобрались на спину Вихря и поскакали вниз по склону, к заледеневшей глади озера, которая сверкала и золотилась в лучах зимнего солнца.

Оля прижимала к груди, баюкала малютку, шептала ему нежные слова; и малютка, хоть и не кричал — всё ж иногда лил слёзки; ведь он уже так давно не кушал! А чем его, крохотного, они могли накормить?..

Алёша смотрел на Олю, и всё не верил, что Она с ним, что он такой счастливец…

ГЛАВА 8 "НОЧЬ БОЛЬШОГО ПОЛНОЛУНИЯ"

Тишина непроницаемым покрывалом окутала улицы Дубграда. И хоть день выдался солнечным, ясным — пустынно было в городе, и та ледяная гора, по которой накануне так весело каталась детвора, стояла одинокой.

По безлюдным улицам нес Алешу и Ольгу вороной Вихрь…

Остановились возле тех роскошных палат, в которых прежде жил воевода. И всегда-то, в прежние дни слышался оттуда весёлый детский смех; теперь — такая же тишь, как и во всём городе…

Ни Алёша, ни Оля конечно не могли знать, что — это терем Ильи-воеводы; однако именно у него Алёша натянул поводья Вихря, и тот покорно остановился, опустил голову — получасовой галоп совершенно его не утомил — могучий конь дышал также ровно, как и во время ночного отдыха.