Пронзающие небо
Шрифт:
Когда Дубрав дёрнул рычаг вверх, палуба неожиданно накренилась; колдунью дёрнуло назад, но и старец не мог ухватиться за руль, потому что руки его были совершенно отморожены, он заскользил вниз, и… ударился, спиной удержался на мачте — в нескольких метрах от него висела, зло ухмылялась своим, веющим снежинками ликом, Снежная колдунья:
— А ты оказался порезвее, нежели я думала; порезвее, нежели можно было ожидать от твоей старости. Ну ничего — теперь то уже всё кончено…
Но колдунья ошибалась: те ветры, которые выбивались и из неё и из паруса, которые так били, леденили измученного старца, сослужили-таки Дубраву службу: старец уже не мог двигать руками, не мог достать ничего из карманов, и сам ветрило разрывал одёжду, ворошил
И как же она тут заорала! От этого вопля все избы в деревеньке передёрнулись, затрещали, меж тем как корабль поднялся уже на целых полверсты. От этого вопля Дубрав сразу же перестал что-либо слышать, и в могучем вихре его оторвало от мачты, стремительно, словно снежинку, понесло куда-то… Потом он понял, что летит вверх, а Снежная колдунья, мечется рядом, всё вопит, жаждет избавиться от этого непереносимого ей весеннего жжения…
Вокруг клубились снеговые увалы, но вот они разошлись, и открылась бесконечная глубина звёздных небес, и были они не такими, какими с земли представлялись, но успокоёнными и нежными, и полноликая Луна плыла в светлой своей печали, и взирала огромными, дивно-серебристыми очами на происходящее внизу.
Ярослав уже перескочил последние ступени, и вылетел во двор.
Чудодейственным образом двор разросся ещё в несколько раз, и уж никак не мог бы уместиться на той поляне, которую увидели, выехав из Тёмного леса, Алёша и Оля; также и изба — это был уже настоящий замок с несколькими громадными, мутными окнами, из которых выплёскивался зловещий бордовый свет, и передвигались неясные, уродливые контуры. К громадной двери вела длинная лестница, такая ветхая, что, того и гляди обрушится — и она отчаянно скрипела под ногами, лапами, щупальцами и иными отростками беспрерывно всходящих по ней …
Под несуразным этим замком, в полумраке виделись два толстенных столба — куриные лапища, и Ярослав, глядя на них, усомнился, удастся ли ему покачнуть избу хоть немного… И тут понял, что окружен чудищами. Они вопили:
— Вот он — перевозчик! Сбежал!!!.. А чувствуете — от него человеческим духом несёт?!.. А я ещё раньше почуял, только вот думал — может, съел уже кого? А я говорю — это заговор! А ну покажись!.. Смотрите, смотрите — это колдун! Ч-Е-Л-О-В-Е-К!!!
К Ярославу разом потянулось с несколько десятков разнообразных отростков, но он взмахнул обломком железного шеста (между прочим, вылит он был из такого тяжёлого металла, что и десять здоровых мужиков не смогли бы его приподнять хоть немного. Ярослав обходился с этим орудием без всякого труда — и вот уже, завывая в ужасе (дело то невиданное!) — самые настырные из чудищ разлетелись в стороны; весть в несколько мгновений перекинулась по всему двору: "На Праздник Большой Луны пробрался какой-то человек, должно быть, могучий колдун, и теперь, неизвестно ещё что натворит!!!" Бывшие поблизости чудища разбежались — боялись потерять тела в столь драгоценную для них ночь. На Ярослава стали натравливать кого потупее да посильнее — это были безголовые каменные истуканы, один из которых незадолго до этого пытался удержать мчащего на свободу Вихря. И вот — они собрались, и начали надвигаться поступью столь тяжёлой, что при каждом их шаге земля сильно вздрагивала; на их массивных плечах, сидели, испуганно прячась при каждом Алёшином движении некие краснопёрые птицы, и вопили отчаянно тонкими голосами:
— Сдавайся! Всё равно ты разоблачён! У тебя нет никаких шансов одолеть нас! Так тебе выйдет поблажка — смерть будет не такой мучительной!.. Может быть…
Безголовые истуканы передвигались довольно медленно, однако, когда Ярослав принялся колотить по протянутым к нему громадным, похожим на неумелую, черновую работу
скульптора ручищам, то ничего этим ручищам не сделалось — только искры посыпались да скрежет прорезался. Ярослав-богатырь наносил страшные, способные раздробить гранитные глыбы удары, но вынужден был отступать, а со всех сторон неслись злобные, предвкушающие кровавую расправу выкрики:— А чародей то вовсе и не так силён!.. А ну, готовь сети, сейчас мы его… Да где ж сети то взять?! А у Яги спроси — у неё в хозяйстве чего только нет!..
Какой-то колючий шестиног поспешил по скрипучей лестнице, выпрашивать у Ягу сеть, а Ярослав, отбиваясь от надвигающихся ручищ, уже ступил под эту избу-замок; сразу густыми, холодными волнами нахлынула какая-то вековечная, промозглая сырость; здесь было душно, а в воздухе слышался некий, чуждый человеческому, древний говор, этого живого строения — но Ярославу было не привыкать — после того, что он видел в подземном царствии, и его уже мало что могло поразить. Безголовые истуканы, издав оглушительный, пронизывающий треск пригнулись, шагнули вслед за ним. Слышались разноголосые вопли:
— Окружай! Не давай ему уйти! У-ух позабавимся мы! Будут знать людишки, как ходить на наши праздники!..
Тогда Ярослав откинул в сторону шест, бросился к куриной лапище-колонне — и, не смотря на то, что фигура его клубилась по крайней мере метра в три высотою, не смог обхватить даже и незначительной её части. Да — силищи у Ярославы были огромные, но всё же недостаточные, чтобы вырвать эти, вросшие в землю, живые колонны — с титаническим усилием он дёрнул и изба слегка пошатнулась, раздались наполненные яростью и ужасом выкрики:
— А-а! Так вот что он задумал! Он избу выдрать хочет! Караул! Да хватайте же его! Бейте!..
Какие-то отчаянные, похожие на громадных, красноглазых ежей создания бросились на Ярослава, но он успел от них увернуться, и они со всего налёта впились своими полуметровыми, прочнейшими иглами в лапу-колонну. Произошло то, чего не мог сделать Ярослав — лапа была пробита, и плотным потоком брызнула из неё густо-чёрная, ядовитая, с шипеньем вгрызающаяся в землю кровь. Лапа избы сильно вздрогнула, и от её рывка разбежались по земле широкие, смрадным дымом бьющие трещины.
Как раз в это время, Оля, видя перед собой раскалённые, смерть сулящие длани, говорила негромким голосом:
— Нет — я пойду первой… А он пускай спит…
— Да — Её так её! Скорее! Уже в желудках урчит!..
Девушка прикусила нижнюю губу, пламень ещё ближе придвинулся к ней — вот сейчас должен был впиться в лицо, но тут изба передёрнулась и… язык пламени пронесся над Олиной головой, и уже без всякого порядка стал впиваться и в чудищ и в стены — разрослась плотная, невыносимая гарь.
Стены сильно вздрогнули, сначала разрослись до размеров небывалых, а потом сильнейшим рывком, в одно мгновенье сжались до размеров едва ли не первоначальных, так что все обожённые, пылающие, вопящие, мечущиеся чудища, были сбиты со всех тех многочисленных конечностей, на которых они передвигались — они полетели, столкнулись над Олиной головой, и так сильно было это столкновение, что они, оттолкнувшись друг от друга, словно мячики, отскочили обратно к стенам, и, словно тараны пробили их во многих местах.
В густых клубах дыма, можно было различить мечущиеся, воющие фигуры — они снова сшибались, приняв друг друга за врагов, сцеплялись в борьбе, или жалобы вопили; те, кто добирался до проёмов вываливался наружу.
Из всех чудищ, одна Яга не растерялась — во всяком случае не металась, но шагнула к печи, и, положив на неё свои уродливые ручищи, шипела какое-то заклятье — пыталась успокоить — но какой там! — после того, как чудища пробили стены, избу уже ничто не могло успокоить — она, судорожно дрожа, смогла вырвать лапы, и теперь то разрастаясь, то увеличиваясь, делала неверные шаги, вот-вот грозила рухнуть — внутри всё ходуном ходило; останки посуды перелетали то в одну, то в другую