Пронзающие небо

— В мире и злобы, и боли хватает. Кому же будет легче ещё от этого? Отпустите этого несчастного человека… Он так беден, слеп…

— Да, да — я очень беден! — жалобно залепетал Карп. — Постояльцы, такие постояльцы!.. Одно разорение…

Йорг медленно опустил кулак, и выдохнул из широченный своей груди целый поток раскалённого гневом воздуха, потом, глядя куда-то поверх Карпа проговорил:

— Посмотри на эту девушку и запомни — только благодаря ей, ты, подленькая душонка, остался сегодня жив. Да, да — посмотри повнимательнее, запомни её. Я уверен — она самое прекрасное, что ты видел…

— Да, да — я очень рад… — вытирая дрожащей рукой со лба пот, пробормотал Карп.

— Филиппа мы забираем с собой.

— Забирайте, забирайте — очень мне нужен этот негод… несчастный мальчик.

— За простой нашей команды ты не получишь ни гроша.

— А?.. То есть как — это ж…

— Иначе к судье!..

— Да, да… О-ох, разорение! О-ох, беда! — с этими восклицаниями Карп выскользнул в коридор.

— Ну вот… — с некоторой усталостью вздохнул Йорг. — Теперь, трусливая душонка, забьётся в какую-нибудь трещину — как таракан, истинно! — и будет там сидеть, дрожать — выждать, когда же мы уплывём… Ладно — перед отплытием "Чёрного Ястреба", у меня ещё много дел, а уж скоро светает…

Йорг уж повернулся, собирался выйти, но вот остановился, положил руку на плечо Ярослава, пророкотал одобрительно:

— А ты показал себя молодцом — заступился за товарища, не испугался боли. Из тебя хороший моряк вышел бы…

— Капитан! — не дослушав его, в сильном волнении воскликнул Ярослав, побледнел, пробормотал. — Вы должны понять — я сейчас так волнуюсь. Сейчас — такой важный момент… А вдруг вы… — он опустил голову, но вот собрался, и уже чётким голосом, глядя прямо в глаза Йорга отчеканил. — Плавать по морю — моя главнейшая, единственная мечта. Ради Моря любимого, оставил я родительский дом… Впрочем — здесь всё лучше изложено…

И Ярослав протянул Йоргу футляр, в котором лежала бумага, прочитанная Дубравом и Вами, ещё в Дубграде. Капитан раскрыл футляр, повертел в руках бумагу, и проговорил в некотором смущении:

— Дело в том что я…

— Давайте я прочитаю. — Дубрав принял из его рук лист и очень выразительным, передающим чувства Ярослава голосом, зачитал те кривые буковки.

— Вот морской дьявол! — воскликнул Йорг, и дружески хлопнул Ярослава по плечу — однако ж не рассчитал сил, и мальчик, не поддержи его Оля, повалился бы на пол. — Дьявол! Дьявол! — восторженно ревел Йорг. — Это ж вылитый я в пятнадцать лет. Беру тебя в команду… И первое твой плавание будет тяжелейшим… — лицо капитана несколько омрачилось. — По видимому, придётся померяться силами со Снежной колдуньей. Ну ничего — ты я, вижу рад?!..

— Рад?! Рад ли я?! Да я… я весь горю!.. А можно я сейчас пойду с вами?! Разве ж я смогу теперь оставаться на месте?!.. Лететь!.. Эх, почему у меня нет крыльев?!..

Ярослав весь сиял, по щекам катились слёзы счастья, вот он порывисто бросился обнимать Филиппа, а тот отшатнулся, и тихо прошептал:

— А как же я?.. Куда я пойду? Что мне делать? Чем жить?.. Я ведь никого-никого здесь не знаю. Но… я всегда мечтал о море! Ах, как бы я хотел взойти на палубу и стать матросом… — и тут неожиданно он пал на колени, и слёзно взмолился. — Пожалуйста, пожалуйста возьмите меня с собою…

— Ну вот — час от часу нелегче! — вздохнул Йорг. — …Ты с коленей то подымись — возьму я тебя юнгой, возьму. Будете два друга — так легче освоитесь. Всё — теперь пойду — итак уже непростительно много времени потерял.

Когда тяжёлые шаги Йорга смолкли в отдалении, Ярослав обратился к Филиппу:

— Эх, что же ты! Нет, право — не понимаю, как ты мог столько выдерживать?! Рядом, может в десяти минутах ходьбы — море, которое ты любишь, а ты годами прозябаешь в этой вонючей дыре, терпишь побои этого сумасброда!.. Я бы в первый же день бежал!.. Нет — ты, право, расскажи, как ты вытерпел?..

— Сам не знаю… Он запугивал меня… Говорил, что, если сбегу — меня очень быстро поймают, вернут к нему, и тогда уж он — всю шкуру спустит!..

— Эх ты — поверил ему! — жалостливо воскликнул Ярослав. — Да где ж такие законы, чтобы вольного человека к мучителю возвращать? У нас же нет рабов!

— Откуда ж я знал…

— Да дело даже и не в том, что ты не знал. Пусть бы даже тебе и грозила расправа — неужели она могла тебя по настоящему испугать? Ради нескольких часов Свободы, единения с Морем и жизни не жалко…

Постепенно завязался разговор. Филипп поведал ещё некоторые подробности мрачного своего существования в трактире, Ярослав рассказал о себе, а потом перешли и на историю Алёши и Оли. Филипп проникся этим — ему ведь только пару раз доводилось слышать чудесные истории, а так — всё ругань да ругань. И он принимал всё это, как чудеснейшую сказку, которая здесь, рядом, до которой можно дотронуться. Слушая, Филипп забывал о собственных горестях и обидах, участвовал в каждом из приключений — глаза его мечтательно пылали; временами он даже перебивал Ярослава — заявлял, чтобы он сделал, в том или ином случае…

Вскоре появился Йорг, на этот он был облачен в весьма нарядный, хоть и без излишеств, темно-зеленый костюм, черные кожаные штаны, и черные скрипящие сапоги, за пояс была заткнут длинный изогнутый клинок, убранный в золоченные ножны. Костюм этот, гораздо лучше, нежели вчерашняя мятая и грязная рубашка, подчеркивал богатырские плечи и торс капитана.

Ярослав бросился ему навстречу, восклицал:

— Что — мы идем? Да ведь? Вы ведь говорили, что отплытие сегодня…

Йорг был весел и говорил, обращаясь ко всем:

— А почему, вы думаете, я сегодня такой веселый, такой нарядный? Все потому что сегодня я выхожу в море, засиделся я в этой дыре, — он пнул ногой кабацкую стену так что она задрожала, а с потолка посыпалась грязь.

Они оставили кабак, вышли в пустынный двор, Вихря вывел Филипп. Откуда то выбежал, весело махающий хвостом, Жар.

…Вскоре они уже ехали на телеге по оживленной, широкой улице. Чем ближе они подъезжали к пристани, тем больше становилось народа: кого тут только не было! Толпа шумела — говор, смех, иногда и плач… но над всем этим стоял всё возрастающий величественный гул…. Ярославу странным казалось, что все эти люди так беспечно разговаривают меж собой, смеются над какими-то повседневными радостями или же даже плачут над повседневными же бедами, странным было это их невнимание к пению моря, которое так явно уже было слышно, казалось они все должны были замереть, как это он сам сделал, забыть обо всем и вслушиваться, и вслушиваться в это пение могучей стихии…

Оля сидела рядом с Алёшей, положила теплую ладошку ему на руку, и тоже вслушивалась, она молчала всю дорогу, и только когда они выехали на набережную и перед ними появились покачивающиеся на волнах малые, большие и кажущиеся просто огромными корабли, она проговорила едва слышно:

— Как красиво оно поет! Быть может, если бы все-все люди собрались вместе они тоже смогли бы спеть так…

Алеша слышал ее и смотрел… Вот перед ним, над огромными гранитными глыбами набережной возвышается тёмный деревянный корпус корабля, он покачивается то вверх то вниз и пенные брызги прорываются меж его бортом и бортом ближайшего судна, они, разбиваясь о гранит, взмывают вверх, и хрустальным каскадом тут же опадают на камни набережной. Солеными брызгами наполнен был воздух и еще слышны были крики чаек: все это заглушало людской рокот…