Пронзающие небо

— Выведите меня! К морю! Скорее же!..

И тут золотистым туннелем осветил ему дорогу Чунг. Алёша, постоянно заваливаясь вперёд, что было сил побежал по этому пути, изворачивался от углов, от протянутых к нему рук… А ему вопили испуганно:

— Извольте помедленнее! Мы не можем так быстро!..

Алёша не помнил как, но он всё-таки вырвался из этого хаоса в хаос меньший — на улицу. Вокруг по прежнему топорщились острейшие углы построек, по прежнему проносились в безумном, каменном упоении массы, несущие острые камни, но над всем этим, хоть и тёмное, хоть и безжизненно застывшее, но всё же с плавными изгибами, напоминающее об ином, истинном небе, нависало небо тёмного мира. Некоторое время Алёша простоял, созерцая его, а тут уже подкатилась тяжело дышащая толпа, нахлынули перебивающие друг друга голоса:

— Не извольте так быстро! Поучите нас ещё хоть немного своей Божественной милостью! Хотя бы ещё одно чудо явите!..

— О, нет! Нет же! — в ужасе воскликнул Алёша, и закрыл лицо ладонями. Немедленно укажите мне, как пройти к морю!..

Испуганные возгласы:

— Как вам будет угодно! Вы только не гневайтесь…

И вот они повели Алёшу по улицам. Навстречу дул ледяной ветер, но он был не сильнее чем вьюга в привычном мире — для созданий с изъеденными лицами — это и вовсе было полным безветрием, и они хвалили погоду, замечая, что она должно быть, вызвана пришествием Бога, и одновременно отмечали, что, по всем приметам, в скором времени должна разразиться сильнейшая буря. Алёша старался не глядеть по сторонам, постоянно поторапливал своих провожатых, и всё шептал и хрипел: "Побыстрее бы уж… побыстрее бы…"; но всё же невольно замечал, что навстречу, словно бы и не замечая удивительную процессию, движутся бесчисленные кривые, угловатые фигурки, согбенные под тяжестью носилок, на которых высились острые груды камней тёмно-бурого цвета. Эти камни разносились по многочисленным боковым улочкам, и там мириады молоточков вбивали их в мириады углов, наращивали, подгребали один под другим, делали всё более хаотичными, противными естеству.

Алёша припомнил, что и в ином мире, на улицах Орёлграда, когда приближались они к пристани, видел подобное, и он выкрикнул сквозь сковывающий лёд, сквозь давящую на плечи холодную тяжесть отчаянья:

— Скажите — ведь эти бурые камешки везут с иного берега моря?..

— Да-да! С южной оконечности!.. А с севера это редкость — это как дар! — и тогда Алёше указали на груду светло-серых, исходящих холодом камней, которые бережно несли на необычных, круглых носилках.

— Ну, понятно, понятно. — горько усмехнулся Алёша. — Иллюзии! Горький, безумный сон! Вся ваша жизнь проходит в перетаскивании камней, у вас, оказывается, какие-то торговые отношения — камни чёрные меняются на бурые, на белые; быть может — ещё на какие-то?!.. Вы есть единый организм, который упал на это плато, и который судорожно скребётся окаменевшими, обмороженными руками, лепет из камня некое отражение своего бреда, агонии — это продолжается века — это жутко!.. Помочь вам?!! — он согнулся от очередного ледового приступа в груди, и, после тяжелейшего, мертвящего кашля, ему всё-таки удалось выпрямиться. — Я уже почти в таком же бреду как и вы… Что я могу?!.. Ну, раз вы считаете меня Богом — я Бог ваш приказываю: оставить всё и идти со мною ко Вратам…

Разом несколько голосов рассудительно заявили:

— После смерти, душа каждого из нас отправляется ко Вратам…

— Нет — не правда. — устало возразил Алёша. — Вновь и вновь возрождаетесь вы здесь, потому что даже и представить не можете, что за этими воротами. Все вы здесь — в этих каменных формах… Так пойдёте ли?

— Разве же по морю ходят? — в голосах никакой радости — видно, оставлять привычное существование им вовсе не хотелось. — Если вы настаиваете, мы могли бы построить громадный флот, но — это заняло бы многие-многие годы…

— Понятно! — с горечью воскликнул Алёша. — Стало быть, так никогда и не соберетёсь… Так и останетесь здесь! Так же, как и те, на улицах Дубграда — шумящие о своих делишках, на брегу вечности. Вы — их уродливое Зеркало.

И тут он понял, что стоит на берегу моря Мёртвого мира. Собственно, при слове «море» сразу представляется некий необъятный, наполненный водами простор. Здесь же никаких вод не было. Была непроницаемо-чёрная, простирающаяся до клубящегося мраком горизонта, гладкая каменная поверхность. Составляющие её камни были гладко отточены, и точно друг другу подогнаны — так что скорее это походило на исполинскую мостовую. Пристань представляла чёрную выпирающую бессчётными шипами глыбу, и среди и шипов и наростов высились не менее угловатые, высеченные конечно же из камня механизмы, из их глубин вытягивались, тросы, на которых были закреплены «корабли» — покривлённые коробки, под тяжестью которых несколько прогибалась поверхность каменного моря. Конечно, в «корабли» эти загружали, и из кораблей этих выгружали — конечно, камни и только камни. Когда какой-нибудь из «кораблей» был разгружен, и загружен обратно местными камнями, некие измождённые человечки усердно начинали крутить некие ручки в механизмах, и «корабли», издавая устрашающий скрип, ползли, на уходящих к горизонту, к дальним берегам, к таким же пристаням и механизмам, тросах.

— Что ж вы у меня плавности форм учились, когда она и у вас есть?! Над головой — хоть и мёртвое небо, а всё ж… А эти камни — поглядите на их гладкость!.. У них учитесь!

Алёша спрыгнул на каменную поверхность моря, выдернул из неё несколько камешков — показал стоящим на брегу. А там вновь все попадали на колени, и слышались восторженные, дрожащие от благоговения голоса:

— Он ходит по воде! Взгляните только — он ходит по воде! Чудо! Чудо! Взгляните на него!..

— Ох, да нет тут никакого чуда… — отмахнулся Алёша. — Каждый из вас может ходить точно также. Ведь, насколько я понимаю — ваши тела ненамного тяжелее моего.

— Только Боги могут ходить по этой поверхности…

— Предрассудки! А ну, пусть один из вас прыгнет! Не бойтесь — я не дам утонуть.

Нашёлся некий смельчак — прыгнул. При его падение разлетелись каменные брызги, и несколько из них ударили Алёшу в лицо — в глазах мрак, искры — он едва не лишился сознания, а тут нахлынули безразличные к чужой смерти голоса:

— Он утонул! Этого и следовало ожидать!..

Алёша быстро стёр кровь, огляделся — действительно, того неведомого уже не было — он погрузился под каменную поверхность, которая ещё слабо колыхалась от его падения. Алёша горестно вскрикнул, пал на колени, усиленно принялся разгребать камни — в кровь ободрал пальцы, совсем истомился, но смог раскопать лишь совсем небольшую ямку, которая, тут же затянулась, а с набережной по прежнему восторженно вопили:

— Только Бог может ходить по водам! Бог пришёл, Бог озарил нас, и он уже уходит! Прощайтесь поскорее с Богом!..

Алёша не слушал их — шипел на Чунга:

— Ну, и что же ты не помог ему?!.. Тоже мне — дух всемогущий!..

Чунг спокойно золотился над его головой — никак не реагировал на эти восклицания. Впрочем, Алёша вскоре и сам успокоился, и даже и позабыл о том безвестном, ушедшем на дно. Он кричал, всё увеличивающейся толпе знати:

— Ну что — не можете, стало быть, покинуть своё существование?! Страшно?! Слишком привязались к этим уродливым каменным формам, да?!.. Ну и оставайтесь!.. Молитесь теперь на меня! А вам то всего лишь и надо было — поверить, что — это не вода, а камни. А-ну вас!

Алёша махнул рукой, повернулся, и, как можно спешно в тяжёлом своём состоянии, зашагал прочь. Но вот окликнул его один выделяющийся среди иных отчаянностью голос:

— А как же я?! Возьмите меня! Помните — ведь это я вывел вас из лабиринта!

Тут и Чунг подал голос:

— Советую тебе идти или, если угодно — плыть, вместе с «кораблём». Вспомни — сейчас совершенно безветренная по их меркам погода, а впереди — шторм. Корабль — хоть какое-то убежище; один на этих просторах — ты попросту будешь разодран на части.

Алёша резко развернулся — и выкрикнул, борясь с беспричинными, леденящими приступами леденящей злобы:

— Хорошо — поплыву на судне! И ты… если тебе так угодно быть со мною — беру тебя с собою…

Итак, он вернулся к пристани, и, цепляясь за многочисленные режущие руки выступы, взобрался на уготовленное ему судно — это судно имело светло-серый цвет, и отдавало волнами холода, так что нетрудно было догадаться, что оно связано с северным берегом. Коробка эта имела в поверхности своей прорези, из которых высовывались и неотрывно глядели на него лица, настолько иссечённые ветром, что в них уже не осталось никаких человеческих черт — они напоминали бесформенные каменные глыбы. Из недр «корабля» несло невыносимым смрадом, а потому Алёша отверг предложение забраться в одну из этих прорезей, а взобрался на самую крышу, где не без труда нашёл свободное от шипов место, и уселся в него — тут новые восторженные выкрики с пристани:

— Чудо! Все видите новое Божественное чудо?! Он сидит на парусе!..

Алёша не нашёлся, что тут ответить, и только склонил голову, ожидая, когда же начнётся «плавание». Наконец крики с берега достигли такого предела, что он вынужден был зажать уши — тут же шипастая эта коробка резко дёрнулась, и Алёша едва не напоролся на один шипов — потому ухватился в эти наросты обеими руками, и дальше сидел так, пытаясь сохранить равновесие при довольно сильной качке. «Корабль» вначале двигался едва ли быстрее идущего человека, но постепенно скорость нарастала, и вот уже несётся он как хороший скаковой конь. Встречный ледяной ветер хлестал нещадно, тоже усиливался, звенел в ушах, и различались уже в его звоне зловещие заклятья; какие-то тёмные — толи вихри, толи духи носились над каменной поверхностью, а сама поверхность уже не была гладкой, но дыбилась, и издавала оглушительный грохот. Неожиданно часть шипастой поверхности откинулась в сторону, и из люка этого выглянул прежний Алёшин проводник — он истово принялся его благодарить, а сам неотрывно глядел — как это он сидит на "парусе".