Пропавшие без вести
Шрифт:
Вечером в секции было тише обычного. Все работали над историями болезни. По временам кто-нибудь из молодых врачей подзывал другого; склонившись вдвоем, а то и втроем над бумагой, они тихо советовались. Потом, завершив работу, оделись, вышли все вместе прогуляться, а через полчаса, возвратившись, без песен, без разговоров легли.
С утра, перед завтраком, как всегда, Гладков принимал истории болезни на умерших. Он просматривал их, не читая, и ставил визу.
— Бойчук! Забыли кривую температуры и пульса, — сказал он, даже
— Не забыл. Только уж больше я по фашистской «кривой» не поеду! — дрогнувшим от волнения голосом отозвался Саша, уставившись прямо в лицо Гладкова злыми глазами.
Гладков посмотрел на него в удивлении и придвинул ближе к себе исписанные листы.
— Что такое? «Температура не измерялась из-за отсутствия термометров»! — возмущенно прочел он вслух. — Для чего и кому это вы сообщаете?! Бойчук! Что это значит?
Гладков вскочил, возбужденно перебирая листы историй болезни. Лицо его пошло красными пятнами.
— «Умер от длительного, систематического голодания», — с возрастающим возмущением читал он. — Кто вам разрешил так писать?! — закричал Гладков, отбросив бумаги. — Вы что, идиот?! Я не намерен за вас попадать в концлагерь!
Дрожащей рукой он снова схватил всю пачку историй болезни с явным намерением разорвать.
— Дмитрий Васильич, если вы разорвете документы с моей подписью, то будете сами писать и подписывать, — остановил Бойчук. — Голод есть голод, и нечего дурака валять! Фальшивок писать для фашистов не буду!
— Что значит фальшивок?! — истерически выкрикнул старший врач, не замечая того, что все без исключения врачи тесно окружили его и Бойчука. — Все пишут! Приказ есть приказ!
— Бефель ист бефель, — повторил по-немецки Славинский. — Только эта фашистская поговорочка не для советских врачей!
— Что-о?! И ты выкинул то же? — крикнул Гладков, лихорадочно роясь в пачке бумаг, чтобы найти документы, поданные Славинским.
— Представьте себе, и я! — присоединился Величко, бросив перед старшим врачом и свои бумаги.
— Значит, вы все предпочитаете лесорубами быть или в каменоломни поехать?! — с угрозой сказал Гладков.
— А вместо нас немцев пришлют! А вы у них будете старшим врачом! — возразил издевательски Маслов.
Баграмов из своего угла наблюдал за молодежью, которая в этот момент держала экзамен на зрелость и выдержку. Гладков обвел мутным взглядом лица окружавших его врачей и прочел в них лишь общую неприязнь и вражду к себе. Он не успел просмотреть всех историй болезни и даже как бы боялся теперь их читать, не зная, сколько еще в них таится таких сюрпризов.
— Осип Иванович, дорогой, — вдруг обратился Гладков к Вишенину, памятуя его удачное вмешательство, когда в прошлый раз разразился скандал из-за песен, — урезоньте хоть вы-то нашу зеленую молодежь! Ведь губят свои молодые жизни!
— Приказ для меня есть приказ, дисциплина! — готовно ответил Вишенин. — Лбом стену не прошибешь! Мы — рабы…
Да, рабы, — повторил он печально. — Я, санитарный врач, получаю для кухни заведомо тухлое мясо, и признаю его годным, и должен признать. Иначе совсем никакого не будет…— И вы, Леонид Андреевич! Уговорите вы молодых, — продолжал Гладков, обратясь к самому пожилому из всех, доктору Соколову, мягкая речь которого, чуть переваливающаяся, шаркающая походка, несколько старомодная и церемонная предупредительность в обращении с людьми и весь его облик «чеховского интеллигента» позволяли Гладкову надеяться, что Соколов сумеет подействовать умиротворяюще на «взбунтовавшихся».
Гладков выжидательно смотрел на него, как бы моля о поддержке.
— А лично я с ними вполне согласен, Дмитрий Васильич, — неожиданно заявил Соколов. — Молодежь пристыдила нас с вами, старых русских врачей.
Гладков отмахнулся от него, как в испуге.
— А вы? А вы? — переводя глаза с одного на другого, допрашивал Гладков окружавших его врачей, чувствуя, что ни в ком из них не находит поддержки.
— Бросьте, Гладков! Никто больше не станет брехать по вашей указке! — ответил за всех Куценко. Он досадливо потянул свой ус, повернулся к Гладкову спиной и, сутулясь, ушел на койку.
— Саботаж?! Штабарцт обвинит нас всех в саботаже! — воскликнул Гладков. — Имейте в виду, я вынужден доложить об этом штабарцту!
Схватив фуражку, на ходу натягивая шинель, он побежал из секции, но задержался в дверях.
— Списки больных на выписку приготовили? Помните: послезавтра выписка. Значит, после обеда сегодня проводим комиссию, — распорядился он.
— Слушаюсь, Дмитрий Васильич! Списки будут к обеду! — как ни в чем не бывало, даже весело, ответил Бойчук. Как секретарь «комиссии», он был обязан составлять эти списки.
Гладков еще мгновение замялся, как бы что-то обдумывая.
— И вот еще что: пока я считаю ваш отказ привести в порядок истории болезни просто… детским упрямством. До обеда даю вам время одуматься, — добавил он, неизвестно к кому обращаясь, и хлобыстнул дверью барака.
— К поварам помчал завтракать, сердце свое подкрепить! — с насмешкой заметил Маслов, через окно глядя в спину Гладкова.
— Спасибо вам, Леонид Андреевич, что поддержали. Он нас одних сожрал бы, а теперь уж не по зубам! — сказал Соколову Женя.
— Да что вы, что вы, голубчик! Мне просто стыдно! Я должен был первый так поступить… или вот Осип Иваныч, — кивнул Соколов на Вишенина.
Тот вспыхнул.
— Нет уж! Осип Иваныч не лечащий, а санитарный врач. Он тут ни при чем! Меня вы оставьте в покое! — И, торопливо одевшись, Вишенин вышел.
Бойчук обратился к прочим врачам:
— Что же, товарищи, война так война. Немедленно давайте на выписку всю полицейщину, которая маскируется под больных. Старшой, не старшой — все равно! Да, кстати, всю секцию господина Гладкова!