Пропавшие без вести

— Так вот, понимаете, Леонид Андреич, — двинувшись дальше и снова взяв под руку Соколова, заговорил Емельян. — Ведь Гладков-то решил просить немцев освободить его от должности. Говорит, у него и здоровье неважное стало… Это он мне «по дружбе» сейчас признался, — иронически подчеркнул Баграмов.

— Понятно! — удовлетворенно сказал Соколов. — Секрета победы дознаваться не стану, хотя, по правде сказать, мне до смерти интересно… Но поздравляю! Думаю, что сожалеющих не найдется.

— Я тоже уверен в этом. Но… о «секрете победы» потом. А дело вот в чем… — Баграмов замялся. — Дело в том, что… Гладков сам заявит штабарцту, что вы, Леонид Андреевич, были бы вместо него самым лучшим старшим врачом, — отчетливо подчеркнул Баграмов. — Сам Гладков вас рекомендует штабарцту.

— Да что вы! Бог с вами! — отшатнулся Соколов. — Нет, я откажусь! С чего-то он взял, что я буду? Откажусь! Я, знаете, с немцами дела иметь не люблю, голубчик, — решительно возразил он. — Никак не могу!..

Резкий отпор Соколова не озадачил Баграмова.

— Ну давайте хоть посоветуйте, если уж так! — сказал он. — Кого же? Вишенина попросить? — как бы размышляя над сложным вопросом, задумчиво спросил он.

— Нашли кандидата, голубчик! — возмущенно сказал Соколов. — Ведь он собой только занят: как бы чего пожевать… Терпеть не могу его подбородок!.. А тут ведь думать о людях нужно! И трус он…

— Да, не храбрый, — согласился Баграмов. — Кого же тогда? Куценко?

Соколов задумчиво качнул головой.

— Опанас человек хороший и врач хороший. Администратор он никакой. Бугай! Напролом полезет. Либо молчит, либо попрет напролом… А тут ведь нужно «политику делать», иначе и сам пропадешь и людей загубишь… Не знаю, голубчик, право, не знаю, — заключил Соколов…

— Глебова? Молод ведь! — продолжал перечислять кандидатов Баграмов.

— Пожалуй. И немцы на молодого не согласятся…

— Выходит по-вашему, Леонид Андреич, что лучше Гладкова нам все-таки не найти никого! — сказал Баграмов, не скрывая иронии.

Соколов засмеялся:

— Хитрый вы человек, Емельян Иваныч!

— Ну, какая же хитрость, помилуйте! — в ответ засмеялся Баграмов. — Вы же сами пришли к необходимому выводу! — Он посмотрел серьезно и прямо Соколову в глаза. — Ведь это же нужно для наших людей! Для тысяч людей! Позаботиться, защитить, грудью встать за них и себя не жалеть. Вымирают ведь люди!

Емельян старался вложить и в свой взгляд, и в голос, и в самый смысл всю убедительность, на какую он был способен. Огромный врачебный опыт Соколова, его гуманность, его прямота и смелая честность делали его в глазах Емельяна незаменимым в роли старшего врача лазарета.

— Вы мне доказать хотите, голубчик, что я не имею права ползти в кусты? — сказал наконец Соколов. — А вот справлюсь ли я? Ведь тут оч-чень сложно! Тут не санбат, не эвакогоспиталь. Посложнее! — И шепотом он заключил: — Политика! Вот…

— Леонид Андреич, — снова заговорил Баграмов, — Красная Армия возле вас всегда ставила человека, с которым в трудных условиях вы могли разделить заботу, все вместе обдумать. Хотя он и не был врачом…

— Вот в том-то и дело, голубчик! В том-то и дело! — сразу понял его Соколов. — Там всегда был «такой человек», а тут ведь…

— А что, Леонид Андреич, если с этого дня таким вашим другом, советчиком буду я, например? — осторожно сказал Баграмов.

Он и сам удивился этим своим словам: ведь получалось, что он как бы навязывал себя старику в комиссары! Имел ли он право?! «А как же иначе! — сказал он тут же себе. — Раз уж затеял, то должен и груз делить пополам!»

— Ну что ж, Емельян Иваныч, — раздумывая, отвечал Соколов, — у нас на Тамбовщине так говорят: «Один ум — пол-ума, а два ума — ум!» Я согласен. Вместе — так вместе! Идемте обедать, — вдруг спохватился он.

Когда они возвратились в секцию, весь персонал был уже на работе.

Гладков после разговора с Баграмовым так и не зашел в барак. Он пообедал у поваров. Когда же врачи собрались перед ужином, после рабочего дня, койка Гладкова уже опустела и Соколов объявил, что Дмитрий Васильевич переброшен в лагерь деревянных бараков, в отделение желудочных и кишечных болезней, его же, Соколова, после обеда вызвал штабарцт и приказал быть старшим врачом лазарета при рабочем лагере каменных бараков…

После ужина комендант лазарета Краевец решительно подошел к Соколову.

— Леонид Андреевич, вы человек в администрации новый, не знаете отношений, — сказал Краевец, угрюмо сбычившись и, как будто собрался бодаться, выставив низкий лоб.

Ражий детина с красной, короткой, напруженной шеей борца, он широко расставил ноги.

— Разрешите, я вам кое-что объясню, Леонид Андреевич, — мрачно и таинственно сказал он.

— Пожалуйста, Николай. Если вы считаете полезным что-то мне объяснить, — согласился Соколов, — я прошу…

— Леонид Андреевич, не выписывайте старших, — приглушенно попросил Краевец. — От полиции нам, медсоставу, проходу не будет. Повара нас в ежовые рукавицы, а то и лично на вас донесут что-нибудь в гестапо!

Соколов развел руками:

— Немцы выписки требуют, Николай! Требуют! Они и нас с вами из лазарета прогонят, если мы никого на выписку не назначим… Что же делать-то, а?

— Леонид Андреич… А если другого кого-нибудь? Ну, мало ли можно кого… — с трудом подыскивая слова, глухо бубнил комендант.

— Так слабы ведь остальные! Немцы же только здоровых требуют, — продолжал Соколов. — Я удивился, осматривая старших: понимаете, некоторые из них даже упитанные! И вот еще в бывшей секции Дмитрия Васильевича люди… Ну прямо как будто не пленные… И чем их питали?!

— Леонид Андреич, а если пока воздержаться… ну хоть недельку… Их куда-нибудь здесь на работы успели бы, — настаивал Краевец. — О фашистском промплане забота нам, что ли! На работы каких ни попало можно послать! — явно обрадовался Краевец вдруг подвернувшейся новой аргументации.