Пропавшие сокровища

Юноша и девушка приблизились к церкви Иоанна Предтечи, где вчера ночью они видели монастырского сторожа. Дверь была приоткрыта. Постояв минуту, Тася и Волошин вошли в церковь.

Маленькая и миниатюрная извне, она показалась им просторной внутри. Но насколько нарядным и радостным был ее внешний вид, настолько строгой и суровой она казалась внутри… Темные древние иконы, почерневшая позолота, меланхолический блеск бронзовых подсвечников, коричневый тон деревянного аналоя - все это ясно показывало, что создатели церкви обращаются к вошедшему на языке аскетизма и смирения.

В глубине виднелся небольшой алтарь. Маленькие оконца, похожие на бойницы, опускали на пол лучи солнца.

Волошин взглянул на Тасю.

–  Ну, как?

–  Жутко… - поеживаясь, ответила девушка. Молча она озиралась по сторонам и вдруг взгляд ее ожил: она хотела разглядеть в полутьме художника, написавшего икону, скромного монаха, стоящего где-то позади своего складня…

–  Это какой-то ученик Андрея Рублева!
– взволнованно сказала Тася.
– Это колыбель нашего русского изобразительного искусства!

–  Может быть, - ответил Волошин.
– Но для меня, Настенька, икона есть прежде всего икона, то есть монета религии. У нее две стороны. Об одной вы судите правильно. А вторая сторона ее та, что это все-таки мистика и метафизика. Это фетиш, которому поклонялись люди веками. Это агитпропаганда феодалов и князей церкви, подменивших живое слово христианского гуманизма сухой догмой и фетишизмом… «Смирение во имя бога и суровая постная жизнь на земле во имя прекрасной жизни на небе, после смерти!..» Вот что говорили народу своими иконами эти вдохновенные иконописцы. И говорили они порой так сильно, что народ, готовый взбунтоваться, смирялся, глядя на их иконы, и терпел вечный пост…

Тася задумчиво смотрела на складень.

–  Вы со мной не согласны?
– спросил Волошин.

–  Нет, почему же?.. Согласна. Это тоже правда. Смотрите, какой здесь интересный пол!

Волошин стал разглядывать пол. Составленный из небольших разноцветных плит ярких и темных тонов, он являл собой замысловатый и в то же время вполне законченный орнамент. Простой домотканный ковер закрывал центральную часть орнамента и длинная дорожка от паперти до алтаря разрезала его надвое.

Волошин нагнулся, взялся за ковер и стал его скатывать.

–  Что вы делаете?
– с изумлением спросила Тася.

–  Хочу посмотреть весь пол.

Скатав ковер. Волошин принялся за дорожку. Через три минуты мозаичный пол предстал перед Тасей во всем своем великолепии.

–  Хорош? Неправда ли?
– спросил Волошин.

–  Очень!
– с восторгом подтвердила Тася.
– Если бы его можно было зарисовать…

–  Рисовать я не умею, но…

Волошин осмотрелся и выбежал из церкви. Через минуту он вернулся со стремянкой и поставил ее поближе к центру, потом взобрался на нее и взял в руки висевший в футляре фотоаппарат. Тася поняла, что он хочет сфотографировать этот замечательный пол.

Щелкнув несколько раз затвором и осветив вспышками «Блица» церковь, Волошин слез с лестницы, отнес ее на место и вновь разостлал ковер и дорожку.

* * *

Целый день Тася и Волошин бродили по обширным монастырским дворам, опускались в страшную подземную монастырскую тюрьму, поднимались на крепостные стены.

Взявшись за руки, как школьники, они ходили и смотрели, смотрели и обменивались впечатлениями,вспоминали все, что они узнали в Вологде, об этом русском чуде, гордо стоящем над водой озера, о сказочном «граде Китеже», затерявшемся в северных лесах. Стоя на зеленом холмике пятого двора, Тася сияющим взором окинула монастырские строения, видневшиеся вдали: белые кельи и старинные палаты, трехэтажные стены с бойницами. Она прислушалась: вокруг стояла тишина, лишь издалека доносился сигнал одинокой машины, гудели шмели и шептались березы.

–  Как странно!
– сказала Тася.

– Лишь три дня назад мы были в Москве, в самой пучине бурной современной жизни, и вот попали сразу в тринадцатый и четырнадцатый века, в феодализм,…

–  Ваня! Вытаскивайте свою тетрадку и прочтите, что вы там еще записали в Вологде об этом монастыре?

Волошин покорно достал из-за пояса общую тетрадь и, развернув, стал читать, как псалтырь:

«Русский север среди своих исторических памятников насчитывает несколько монастырей, из которых наибольшее значение имеют монастыри-крепости, бывшие проводниками не только религии, но и московского влияния, проводниками идеи объединения вокруг Московского государства всей русской земли»…

–  Нет!
– прервала его Тася.
– Вы мне это уже говорили… Найдите в своей тетрадке про монаха, который ушел из московского Симонова монастыря в четырнадцатом веке и поселился вот здесь, на этом холмике, в диких лесах…

–  Святой Кирилл?-насмешливо спросил Волошин.- Настенька! Чего доброго, вы здесь молиться начнете…

–  Ах, Ваня!
– со вздохом сказала Тася.
– Ну, зачем вы шутите? Я хочу понять этого человека. Кто он? Почему ушел из Москвы в глушь? Ведь он там архимандритом крупного монастыря был. Знать московская под благословение к нему подходила. В чем же дело?.. Что ему в этих диких северных дебрях понадобилось? Ответьте мне.

Волошин оглянулся, внимательно посмотрел на крохотную деревянную избушку отшельника, укрывшуюся под сенью берез и безмятежно стоящую здесь уже почти шестьсот лет…

–  Церковники называют его святым… Ну, что ж, пусть называют. Это их личное дело… А я думаю, Настенька, что этот человек был мыслителем, философом. Вот я выписал в Вологде одно место из его философского трактата «О падающих звездах»… Послушайте, что написал этот умный русский человек шестьсот лет назад, сидя у лучинки вон в той крохотной избушке.

–  Да, да! Читайте!
– воскликнула Тася и затихла в ожидании.

«…Одни говорят, что это падают звезды, а другие, что это злые мытарства. Но это и не звезды и не мытарства, а отделение небесного огня, насколько нисходят они вниз, расплавляются и опять сливаются в воздухе. Поэтому никто не видел их на земле, ибо всегда они рассыпаются в воздухе»…

–  Удивительно! Ведь это же учение о метеоритах, - тихо сказала Тася.

–  Да… Он точно и ясно охарактеризовал небесное явление в те годы, когда никто не смел и не умел так думать. И при этом заметьте, Настенька, никакой мистики и метафизики. Это чистейший материализм.

–  Но что заставило этого человека бежать сюда?
– опросила Тася.

–  Думаю что для подобных размышлений в те годы северные лесные дебри были самым подходящим местом,-ответил Волошин.

Тася и Волошин продолжали свою прогулку по древней русской крепости, любуясь этим изумительным памятником старины. На монастырских дворах попадались благоухающие заросли полыни и васильковые островки…

Совсем иначе воспринимали монастырскую обстановку Кортец и Джейк Бельский. Они приехали в монастырь на неделю раньше, чем Тася, Волошин и профессор Стрелецкий, и Джейк успел уже обнаружить ход в подземелье, в погребе под самой высокой крепостной башней-Кузнецкой. Но оказалось, что ход этот завален кирпичом и грунтом. Директор монастыря-музея Янышев объяснил «московскому» и парижскому гостям, что обвал произошел вследствие подкопа почти 350 лет назад во время осады монастырской крепости польскими и литовскими интервентами… Чтобы расчистить ход в подземелье, требовались большие земляные работы, но Джейк уже договорился с местным райисполкомом о рабочих, о транспорте. Расходы брал на себя «Музейный фонд», за представителя которого Джейк себя выдавал.