Прорабы духа

Грузинский храм

У храма, где погода голубая,

я деревце ореха посадил.

«Тимотес, — повторяю я. — Убани,

ты — самых синих фресок монастырь».

Я через год вернулся.

Древо это растет наклонно, ствол перекося.

Оно тянулось к фресковому свету,

чей синий пересилил небеса.

Три синих

(Послесловие к трехтомнику)

Прощайте, три тома,

Вы синими родились.

Прощайте, три дома —

Жизнь — Смерть — Высь.

Бог, видно, прошляпил,

на вас ледерин не учел —

одел вас в оставшийся штапель,

ошибочной сини клочок!

Прощайте, три синих!

Кого я на вас подпишу?

Непереносимо,

что кто-то идет к стеллажу.

Спустя сто лет точно

возьмет гениальный сопляк,

сверкнув голубою пощечиной,

надписанный мной экземпляр…

Ты знаешь лишь черное небо,

космические корабли.

Возьми его в синих брикетах,

как я его видел с Земли.

Потомок, возьми три тома

земных надежд и потерь, о

сыпавшемуся золотому

не верь. Только синему верь.

За это небо невнятное,

за высь

кормящиеся мной стервятники

за подписку дрались.

Пацан, в наших днях отрытых

найди свою мерку крыл,

как в лермонтовских палитрах

Врубель себя открыл.

Я жил в проклятых трясинах,

но небо я синим знал.

Прощайте, три синих!

Кто тройкой Россию назвал?

Зачем-то ведь Бог прошляпил,

одну звезду не учел —

одел ее в зрячий штапель,

такой одинокий зрачок!

Вы нас обогнали, сирых.

На телеэлементах гальюн.

Но поют ли вам Сирин,

Алконост, Гамаюн?

Когда ты их вынешь с полки,

то щелка небытия

откроется ровно настолько,

сколько жизнь занимала меня.

Куда вы, томы, девались?

Не дрейфь. Ты ищешь не тут.

Три синие адидаса

Москвой-рекою бегут.

Мужик, пробежимся с ними?

И что означает синь?

Я думаю — это Жизнь.

Прощайте, три синих!

~~~

Иду я росой предпокосной

словить электричку скорей.

Паслен и кукушкины слезы

обплачут меня до колен.

И долго еще эти травы,

темнея каймою внизу,

как будто по матери траур,

на брючинах серых ношу.

~~~

Вижу, как сон, — ты стоишь в полукруге

новых подруг девятого дня.

Сосредоточенно, но не в испуге,

будто в обиде, не видишь меня.

А по спине под луной купоросной

льется волос распущенных вал.

Мало я знал тебя простоволосой.

В детстве проснувшись, в пучке заставал.

Ты была праведница, праведница!

Кто ты теперь? Дай мне знать как-нибудь.

Будто с заминкой какой-то не справишься.

Я не решился тебя спугнуть.

Видно, стояла перед астралом.

Или русалка какая, шутя,

меня разыгрывала, отсталого!

Еще секунду я видел тебя.

—

Темной тревогой вздрогнуло тело —

мать пролетела.

Милое дело. Обычное дело.

Мать пролетела — жизнь пролетела.

—

Прощай, прощай! Кружись над краем плачущим,

где ветви елей, воздух уколов,

поднимут указательные пальчики

спадающих широких рукавов.

~~~

Музе

В каждой веточке бусинка боли

сверху листиком оснащена.

Золотые, как будто бемоли,

сыплет осень на нас семена.

Они впились в твой шарф полосатый,

зацепились в твоих волосах.

Тебя сделали музою сада.

Я не знаю, в каких ты садах.

~~~

Ушла душа. Земле до лампочки.

С тобой с Земли исчезли ландыши.

Поэтарх

I

Как бы ни ярился сегодняшний Плутарх,

но ко мне явился

Поэтарх.

Он был в летах

предвоенного Пастернака,

дух, ищущий форму, сполох мрака.

Он шел, прогнув горизонт за Мамонтовкой.

Я его чувствовал потрохами.

Державин и Пушкин, строя памятники,

были первыми поэтархами.

А в глубине золотого взгляда

Данте сидел, архитектор ада.

Электричеством тряхануло.

Он сказал мне: «Литература,

мысль изреченная — утомлена.

Тебе трудно. Мне архитрудно.

Я — поэтическая архитектура.

Я тебя выбрал.

Выстрой меня».

Жизнь моя кончилась с этого дня.

Струны, как стропы, струились сверху,

снизу же — ни опор, ничего.

Поэтическая атмосфера

сферу поддерживала его.

Живу в лачуге патриархальной.

Поэтархальны мои запросы.

Латунный шарик-модель порхает,

поддутый трубкою от пылесоса.

И распускаются над ним нити.

И в небе откликнутся струны арф.

В это мгновение —

извините — ко мне является Поэтарх.

II

Зачем посещаешь меня, Поэтарх?

Что-то не так? Что-то не так?

Зачем освещаешь мой темный этап?

Ты жадное солнце. Я жалкий пятак.

Моя ли вина, что в подлунном краю

две силы боролись за душу мою?

Небесна — одна,

а другая — земна.

Несоединимое соединю.

Две музы летели — добра или зла —

и каждая правду свою несла.

Одна на лире сводила с ума.

Другая сработала лиру сама.

Я юность в земную науку вдолбил.