Прорабы духа
Шрифт:
Своей золотою свободой обил.
Я дом спалил и развеял прах.
Тебе недостаточно, Поэтарх?
А вдруг. Агасфер, обманул глазомер?
Модель удавалась на первых порах.
Врага пригвоздил, чтобы серой не пах.
Но где же разгадка твоих атмосфер?
Где воздуха взять в загазованный час?
Не помню, не помню, в столетье каком
поэт розу с жабой хотел повенчать?
Повис между полом и потолком.
Бил мой молоток. И стучал в потолок
сосед. Я был бог. Я обшивку толок.
Сломав
Спустился сосед: «Возьми мой молоток».
Он принял глоток и ушел в потолок.
А рядом стояли года и дни,
и чьим-то прообразом были они.
И зданье сирени в махровых цветах
воздвиг неведомый Поэтарх.
Я дверь отворил. Я прошел на балкон.
Он был на уровне облаков.
Попробовал воздух — был крепок, как пол.
Та дверь была меньше. Я дальше прошел.
Я шел по открытым дверям анфилад,
в мужском туалете мыл руки Пилат.
Мерцали таблички и справа и слева:
«Власть», «Слава», «Котельная атмосферы».
Спросили, дыша фимиамом и серой:
«Чего тебе?»
Я сказал: «Атмосферы!»
Откройте! Я не был большим человеком,
но я атмосфера двадцатого века,
глоток городской, загрязненном донельзя,
но все же поэзии.
Меня очищали, ловили ушами,
но все же дышали.
Как врач, говорю, проходя общежитие:
дышите! дышите! дышите!
Как мне хочется во всех сферах
поэтической атмосферы!
Дома, в обществе ли — душевных
поэтических отношений.
Хочет даже шавка ошейная,
даже волк, политически серый,
человеческого отношения,
поэтической атмосферы.
Кто-то в точку опоры верил.
Для меня она — атмосфера.
Все таланты, но Демосфену,
погибают без атмосферы.
Воду горную лет на тыщи
запечатывают в консервы.
Так хранится в четверостишии
глоток пушкинской атмосферы.
Дайте каждому атмосферы
от рассвета и без отсева —
сердцу малому, странам целым,
без предвзятости осовелой.
Чтоб дышала донизу сверху
поэтическая атмосфера.
Если нет ее — задыхаюсь.
Я хочу, чтобы ей дышал
ею поддерживаемый над хаосом
поэтический земной шар.
III
Но помнится, я поломал молоток.
Спустился сосед и с обшивкой помог.
Сказал мне:
«А твой «Пахтакер» — молоток».
И шарик повис, как в стакане желток.
Спустилась соседка — дай шар подержу —
и помолодела, как сняв паранджу.
И кот на помойке сказал: «Покажу
я стрелочку компаса в желтом глазу».
Сокурсник нашел и помог в монтаже,
ошибка в душе, а не в чертеже.
Да здравствует дружба, которой талант
нас держит невидимый, но Атлант!
Я мистику бросил. Прошел на балкон,
он был на уровне облаков.
Попробовал воздух — был
крепок, как пол.Над городом я, как по трапу, прошел.
По стрелочке компаса передо мной
я вышел, где жмурился шар золотой.
Уже в конце трапа по арфам в дверях
почти понимал, что вхожу в Поэтарх.
Сидела там ты — непрощенный мой грех,—
тетрадку стихов под себя запихав,
и щеткою волосы впопыхах
от шеи зачесывала наверх.
И пели в них струны небесные арф.
Так вот чьей моделью ты был, Поэтарх!
Упала тетрадка. Но не Петрарка
был автор первого Поэтарха:
ПАМЯТНИК
Я прожил, как умел. На слове не ловите!
Но, видно, есть в стихе свобода и металл,
я врезал в небеса земные алфавиты.
Мой памятник летал.
И русский и француз, в Нью-Йорке и на Дальнем
пусть скажут:
«Был поэт, который кроме книг,
не в переносном смысле, а в буквальном
нам памятник воздвиг».
Я бросил тетрадку. Все бабьи дела!
По куполу, вывинтив ножку стола,
я врезал! Я рушил ошибку. Сбивал
обшивку. И сыпались звезды в провал.
Свобода вылупливалась из скорлупы.
Лупи за прозренье, за глупость лупи!
Кретину треногому в пах угодил.
Он рухнул. Конструкции выли — добей.
Сочтемся, кастрюлька, тебя я родил.
Шло самоубийство идеи моей.
Все перекроив, я упал, как дурак.
Вокруг невредимо стоял Поэтарх.
«Готовы?» И я понимал, что летим,
и сразу все стало внизу золотым.
Несло в неопознанном измерении,
где чувства реальней, чем море и время.
Над огородами пролетали мы —
уроды делались идеальными.
Под нами раскаивались убийцы
и все обнимались и сразу любились.
Где раньше чернели неурожаи,
как отсветы шара пшеницы лежали.
Мы плыли по ненависти столетий,
и дикие лебеди бредили Ледой.
Из смертных морей, кто устал через край,
мы брали в ковчег, точно зайцев Мазай.
Соседи. И кот. И сокурсник верный.
И враг, отложивший баллоны с серой.
От светлых дел и печальных дел
по шару своя набегала тень.
Две силы летели — добра или зла? —
и каждая правду свою несла.
Одно полушарие золотое,
другое — легкое, теневое.
Одна, как песнь, ушла за водою,
другая тайно осталась дома.
Одно полушарие золотое,
другое — легкое, теневое.