Прорицатель

И тогда он написал одну фразу, уже не думая о стихах. В тот момент он даже не боялся Близнецов, и не тревожился за маму и Атти, и не размышлял о Гэрхо или Ниисах, и не ненавидел Эйтона, и не сгорал от страсти. Он был спокоен, как то самое море перед ним — и всё это тонуло в нём, не умея насытить. Фраза была простая и ясная — намного проще и яснее, чем он предполагал; и в то же время она с поразительной точностью воплощала именно то, что он хотел сказать, о чём думал и из-за чего волновался. «О боги, чем я занимаюсь», — с отвращением подумал Мей и написал следующую фразу. И понял, что ему нравится.

ГЛАВА XXXIV

В один из дней на исходе весны Атти стояла за прилавком на рынке. Перед ней на потрёпанной скатерти лежал каждодневный скарб — вышивание, шитьё (в основном для детей), блюдо с вишнёвыми пирожками... Иногда над блюдом принимались кружить ленивые, объевшиеся мухи, и она отгоняла их веткой. Солнце парило беспощадно, так что Атти была несказанно рада навесу, создававшему тень. Впрочем, это было лучше, чем пронизывающий зимний холод. Атти безумно устала, её пошатывало от голода, и думать ни о чём не хотелось. На рынке царила сутолока — как обычно, драли глотки торговцы и торговки, шныряли беспризорники, женщины важно бродили от прилавка к прилавку; среди них Атти заметила Риэти — далеко, у лотка с кусками мыла. Выглядела она счастливой, и Атти с острой скорбью вспомнила Мея. Она давно уже почти не верила в его возвращение, хотя видела, что мама не теряет надежды.

Пару дней назад к Атти посватался подмастерье красильщика Вейра — неглупый прыщавый парень с кошельком сбережений. Мей был мельком знаком с ним. Она не нашла в себе сил ответить ему сразу, но по глазам матери видела, что отказать не сможет, — они обе и так понимали, что без мужской помощи и защиты просто умрут от голода, рано или поздно. То состояние, которое с господского плеча подарил им Мезор аи Декар, они разнесли в лечебницу, храм и нищим. Глупый поступок, конечно, но ни она, ни Кейла принять это не могли.

— Завернёшь мне два пирожка, красавица?

Не приглядываясь к подошедшему молодому человеку, Атти кивнула, будто очнувшись, и кинулась к блюду.

— Шесть медяков, пожалуйста.

На прилавок со звоном высыпалась горсть серебра. Атти изумлённо подняла глаза.

— Но это слишком... — и осеклась. Незнакомец смотрел на неё с тёплой и виноватой улыбкой. Веснушки, нос с горбинкой. Нет, этого не может быть. — Эйтон?

— Атти. Я скучал.

* * *

Время на острове Феалтах текло медленнее, чем привык Мей. Дни неспешно переваливались в ночи и обратно; он не считал их — может быть, потому, что чувствовал себя по-настоящему счастливым; его, разломанного, как будто склеили изнутри. Ему нравилось бродить в одиночестве и слушать море, нравилось вспоминать и строить планы... Он планировал, как вернётся в Город-на-Сини и добьётся влияния при градоправителе: его Дар — нешуточное преимущество для любого политика. Они втроём станут богаты, и у них появится свой дом — большой и удобный. Мама сможет больше не мыть посуду и начнёт одеваться, как леди, а Атти выйдет замуж за надёжного человека и будет счастлива. Наведается он и в Долину — поживёт там пару лет или хотя бы месяцев, доучится у Гэрхо, побеседует с Деос, покажет Отражениям свои сочинения — что они, интересно, скажут по этому поводу? Пусть даже ничего хорошего — всё равно интересно узнать. И Ниис хотелось бы навестить — отблагодарить лорда Тернегара с леди Амельдой чем-то более значительным, чем слова, сказать Маире спасибо за гелиотроп, послушать язвительные монологи Веттона, посмотреть на жену Таллиама... И ещё он обязательно разузнает всё, что сможет, о своём отце. А если получится — найдёт его.

Он, конечно же, знал, что всего этого может никогда не произойти, что он может умереть на этом пустынном острове, прячась от Близнецов рядом с женщиной, к которой привязан намного больше, чем это позволено, и которой не нужен.

Однажды Мей сидел со своими записями на любимом месте на берегу, вытянув ноги так, что периодически пальцев касалась вода. Где-то вдалеке раздавались крики чаек — хотя это были и не совсем чайки, но Мей не знал их названия. К нему подошла Анна и села рядом — Мей увидел пару её босых маленьких ступней рядом со своими костистыми ногами.

— Я подумала о том, что ты сказал о грехе, и всё-таки не могу с тобой согласиться.

— И почему же? Потому что я красильщик? — хмыкнул Мей, искоса взглянув на её точёный профиль.

— Глупо говорить так — ты же знаешь, что нет. Просто ты сказал, что грехом называется...

— Грехом перед богами и людьми, — машинально поправил Мей, вспомнив жреческую формулировку.

— Я не верю в богов... Но пусть так — перед богами и людьми. Так вот, им, по-твоему, называется всё, что не является естественным, правильным и положенным. Но откуда ты знаешь, что именно естественно и правильно?

— Это все знают. Нельзя отрицать, что убить или украсть — это грех.

— А убить по случайности или в битве за своих родных? А украсть во имя спасения чьей-то жизни?

Мей вздохнул. Он не представлял, что ответить, к тому же уже и не помнил, с чего у них начался этот разговор. Он положил тетрадь и перо на песок между ними.

— Не уверен, что здесь могут быть какие-то оправдания.

— Тогда и твой Дар — грех. Вряд ли кто-то в здравом уме будет считать его естественным.

— Вполне вероятно — невольный, но грех. Я вижу то, что не дозволено видеть людям, и никогда не утверждал, что меня это радует, — запальчиво сказал Мей.

— Ты невыносим, красильщик... А любовь, по-твоему, тоже может быть грехом?

Мей собрался было ответить «Вполне», но не решился. В голове у него вертелось множество возможных слов, и ничего не подходило.

— Вряд ли вообще кто-то может ответить на этот вопрос, — тяжело вымолвил он наконец. По водяной кромке полз пурпурный морской ёж, и Мей стал смотреть на это маленькое чудовище. Жаль, что Теиг не видит.

— И всё-таки? — тихо произнесла Анна. «Чего ты добиваешься?» — с тоской подумал Мей.

— Если даже и может, я не откажусь от неё. Я люблю тебя, и пусть боги и люди проклянут меня, если это грех.

В следующую секунду в воздухе что-то тонко просвистело, запахло жаром и копотью. Анна вскочила, хищно изогнувшись, и Мея поразила перемена в её лице — раздувшиеся ноздри, встревоженно раскрытые глаза. Она смотрела куда-то за его спину. Поднялся ветер, и песок змеисто зашевелился. Мей осторожно встал.

— Анна, что слу...

Не ответив ему, она коротко вскрикнула что-то на незнакомом языке. Мей оглянулся. Перед ним стояли Близнецы — единые в двух телах, смуглые, вихрями перелетающие с места на место и одновременно неподвижные, как вода. И Мей только сейчас понял, на чьи глаза похожи их — на глаза Анны, и примерно с той же долей безумной, волчьей желтизны. Он замер.

— Мы пришли, сестра, — их голоса звучали в унисон. — Мы пришли по твоему зову.

— Сестра?... — переспросил Мей. У него спазмом сжало горло. «Нет. Нет, нет, нет».

— Я не приводила вас.

— Нет, ты привела нас. Это так, брат? — спросил один из них.

— Так, брат, — ответил другой. — Исполнилось то, что нам предначертали. Открылся путь к сердцу видящего, и открылась наша дорога.

— Путь к сердцу? — слабо повторил Мей. Так вот в чём дело. Как можно было быть таким идиотом и не понять сразу — сначала эта история с Атти, а потом... Он просто баран, предназначенный в жертву, и принести её мог только человек, к которому он привязан — только тот, чей удар способен нарушить его защиту. Он никто, он пешка.

— Мей, выслушай меня.

— Я тебе верил, — всё рухнуло так быстро и так неправдоподобно легко. Всё это время Анна не охраняла его, а вела к гибели; вся её помощь — одна большая ложь, призванная лишь заставить его абсолютно довериться... И полюбить. Зато теперь не надо бояться — всё, что можно потерять, уже потеряно. — Что ж, делайте, раз пришли. Убейте меня.

Близнецы не шелохнулись — должно быть, ожидали приказа своей сестры — или повелительницы. Анна молча смотрела на него, и Мею вскоре надоела эта немая сцена.