Прорицатель

Конечно, Мея прельщала такая жизнь — эта абсолютная, завораживающе-пряная свобода и независимость. Он сам их выбрал. Но, покинув Город-на-Сини, он очень скоро начал ощущать, как это тягостно — быть словно быком, которого гонят куда-то жалящие оводы, или перекати-полем, которое не в состоянии сохранять неподвижность. Не иметь места, куда хотелось бы возвращаться. Хватало пары дней, чтобы любые впечатления наскучили ему.

Разумеется, он любил родных, с трепетом хранил и часто перечитывал каждое письмо от сестры, написанное коряво и с ошибками. Слава богам, они были счастливы. Совместными усилиями Мей, который пересылал в Город-на-Сини большую часть своих заработков от службы на высокопоставленных особ, и Эйтон, который арендовал помещение в Городе на свои сбережения и открыл преуспевающую лавку по торговле разным мелким скарбом, вытащили их из нищеты. Теперь они жили в другом доме — собственном; госпожа Кейла больше не была судомойкой, а Атти — торговкой. Атти вела именно такую жизнь, какой всегда хотела. Она искренне обожала Эйтона и ценила его робкую любовь, ей нравилась возня с хозяйством (хотя они даже позволили себе нанять кухарку), вечерние посиделки с соседками и, конечно, воспитание двух дочек-погодок — Кейлы и Инис. Мей так пока и не видел своих очаровательных племянниц. В каждом письме его просили приехать — и с каждым ответом он обещал сделать это, как только сможет, чувствуя себя последним подлецом. Он понятия не имел, когда наберётся сил для этого и наберётся ли вообще.

Первые месяцы после отъезда он провёл в Долине Отражений, продолжив обучение у Гэрхо; его встретили радушно, как в прошлый раз — и, как в прошлый раз, проводили без особых огорчений. Чуть ли не первым делом Мей заявил Гэрхо, что хотел бы научиться драться на мечах — ему некуда было деть накопившуюся злость. Гэрхо удивился, но не стал вдаваться в расспросы, и Мей где-то полсотни рассветов встречал, покрытый синяками и ссадинами, с тупой болью в мышцах и готовясь опять обливаться потом. Но ему нравилось — это отвлекало; можно было не думать ни о чём, кроме себя и противника, ни о чём, кроме того, куда в следующий момент поставить ногу и как лучше отбить удар.

Гэрхо ничего не спросил об Анне, и за это Мей был благодарен ему больше всего. Он только изредка посматривал на него с задумчивым сочувствием, когда забывал о своей обычной язвительности.

Мей ушёл из Долины осенью, исходил много земель, много видел — и не видел ничего. Города и деревни, замки, люди — уже немало, конечно, но ему вечно чего-то не хватало. Он старался ни к кому и ни к чему не привязываться, потому что каждый раз знал, что вскоре уйдёт; что-то непрерывно тянуло его дальше — может быть, Дар, а может быть, что-то, чему и не подберёшь имени.

В последнем своём видении, после которого Мей и решился покинуть Город-над-Пещерами, он видел лес. Там стоял тихий летний день, и солнце, видневшееся сквозь просветы в узорчатой листве, обильно поливало золотистыми лучами замшелую тропинку, залежи листвы, шершавые стволы и камни. Много было берёз — белых, тонких и как-то по-девичьи робко жавшихся друг к другу, но попадались и тёмные, пахнущие страшной сказкой ели, а в воздухе летал тополиный пух. В буйной поросли трав мелькали дикие цветы; где-то упорно стучал дятел и пронзительно верещали ещё какие-то птицы (Мей никогда в них не разбирался), а по его коже (сам он тоже был там) почему-то десятками ползали муравьи.

Это было самое дивное и одновременно самое странное его видение. Среди своих записей он обозначил его просто: «Лес», поскольку не знал, что ещё добавить. Но это не выходило у Мея из головы — он будто опять и опять видел себя там, среди агрессивно лезущей отовсюду пышной листвы и хвои, в прелой прохладе, под синим небом, которое, казалось, можно было рассмотреть сквозь молодые берёзовые листья — а заодно пересчитать в них прожилки.

В Городе-во-Льдах о таком буйстве зелени мечтать не приходилось, и он убедился в этом, когда вышел прогуляться. Наверное, здесь было интереснее зимой (особенно если учесть знаменитые ледяные скульптуры) — сейчас же он увидел просто множество каменных и (изредка) деревянных зданий, бедные проблески растительности, серое небо и не лучшего состояния дороги. Побродив немного без всякой цели, Мей узнал у прохожего направление и пошёл к одной из трёх городских площадей, на которых велись приготовления к ярмарке. Вот где было полно народу и царила суматоха: ставили помосты, велись ремонтные работы; его чуть не сбили тачкой с известью. Мей извинился и спросил:

— Вы не знаете случайно, какая часть отведётся под товары с юга?

Чернобородый коренастый мужчина пожал плечами и покатил свою тачку дальше. Мей вздохнул и собрался возвращаться в гостиницу, когда вдруг уловил среди говоров вокруг смутно знакомые интонации. Посмотрев в направлении голоса, он не поверил собственным глазам: молодой, изящно одетый светловолосый щёголь, беседующий, видимо, со здешним распорядителем, был ему очень даже знаком.

— Веттон! — окликнул он, испытывая противоречивые чувства. Молодой человек не отреагировал. Тогда Мей подошёл и с размаху хлопнул его по плечу. — Милорд!

Милорд, поражённый таким хамством, медленно развернулся, смерил его холодным взглядом, а потом узнал и расплылся в улыбке.

— А, тот самый парень из глуши! Не думал, что мы ещё увидимся... Я с Вами свяжусь, — бросил он собеседнику и энергично схватил Мея под руку. — На ярмарку, конечно? Где ты остановился?

— В «Коне в яблоках», — ответил Мей, с некоторым трудом вспомнив название своей гостиницы. Веттон озадаченно нахмурился.

— Ни разу не слышал. Верно, какая-нибудь дыра. Переезжай-ка ко мне в «Плющ», я всё равно здесь надолго.

— Спасибо, но «Плющ» мне не по карману, — вполне искренне сказал Мей. Веттон остановил его любимым величественным жестом.

— Плачу я, и это не обсуждается. Пойдём, заберём твои вещи... Расскажи, как ты провёл эти годы, — и, не дождавшись ответа, продолжил: — Я вот устраиваю кое-какие сделки — и, знаешь, это приносит доход получше нашего хлеба. Отец весьма доволен. Маира — помнишь её? — всё спрашивала о тебе первое время, потом примолкла. Не знаю уж, что ты ей там наговорил, но совсем задурил девчонке голову. Ей скоро замуж, а она всё сидит у окна и читает старые книги.

— Ты торгуешь своим Даром? — напрямик спросил Мей, уклонившись от разговора о Маире эи Ниис. Разумеется, он помнил эту девочку — и даже до сих пор хранил засушенный гелиотроп. Ему было светло и одновременно как-то стыдно вспоминать о ней, хотя он вроде бы ничем перед ней и не провинился.

— Иногда приходится, — многозначительно улыбаясь, сказал Веттон. — Его можно использовать очень ненавязчиво — так, что никто толком и не заметит... Но помогает прекрасно. Неужели ты нет?

— Я тоже, — признал Мей. — Нанимаюсь время от времени. Но сейчас я совершенно свободен.

«И почти совершенно без денег», — добавил он про себя.

— А история с этими... Близнецами? Ты всё ещё бегаешь от них?

Он мотнул головой.

— Нет... Нет, всё закончилось, — надо было срочно перевести тему. — Лучше расскажи мне...

— Ещё я слышал о твоей связи с Таисой эи Ронала. Это правда? Та самая леди Таиса, за рукой которой гоняется половина Обетованного! Когда я услышал, то не поверил. Как тебе это удалось, деревенщина?

— Сам не знаю. Давай не будем об этом, — поморщившись, отрезал Мей. У Веттона был талант заводить неприятные разговоры. По сути дела, они никогда не были друзьями; и, хотя Мей и рад был видеть его сейчас, но только как живое напоминание о счастливом времени, проведённом в Долине Отражений. Ему уже хотелось от него отделаться, и он жалел, что согласился остановиться в «Плюще». — Как поживают Таллиам с женой?

— Три месяца назад у них наконец-то родился сын; ликовала вся округа. Но тебе не удастся скрыть это от меня. Ты вообще знаешь, что к леди Таисе сватался и Керд — и был отвергнут, как все прочие?

— Понятия не имел. Веттон, пожалуйста... Это действительно грязная, глупая история, — Мей сам от себя не ожидал такой откровенной оценки; это сорвалось с губ прежде, чем он успел подумать, — и я не желаю о ней говорить. И вообще, мы почти пришли.

Они и правда приближались к той самой гостинице; на вывеске различалось почти выцветшее и крайне неумелое изображение коня.