Пророчество

Голос молодого человека, почти никогда не поддававшегося эмоциям, исполнился такой горечи, что я призадумался над характером его отношений с этим Патриком. Фаулер тяжко переживал потерю друга, и я почувствовал внезапный прилив сочувствия к этому закрытому, почти неизвестному мне человеку, который по необходимости сделался для меня главным доверенным лицом. Мы мало что знали друг о друге. Быть может, под маской спокойствия и сдержанности Фаулер скрывает глубокие раны.

— Я должен как можно скорее доложить обо всем Уолсингему, — подытожил я. — Только он сможет защитить меня от людей Говарда. Но нынче вечером я убедился, что один живым не доберусь. Подниметесь со мной по реке?

Он помедлил. Не очень-то он похож на бойца — неужели струсил?

— Не следует нам часто появляться вместе… — задумчиво произнес Фаулер, но тут же передумал, поднялся и отряхнул одежду. — А с другой стороны, кто же еще может вас проводить. Сейчас возьму плащ и фонарь. Деньги на лодку есть?

Я кивнул. Он вышел в другую комнату, предоставив мне впитывать остатки тепла перед тем, как придется вновь погрузиться во всепроникающий лондонский туман, который ухитряется залезть под одежду, добраться до костного мозга, так что человека дрожь пробирает изнутри.

Под плащ Фаулер подвязал пояс со шпагой. Мы молча спустились к Паддл-варф, неся перед собой фонари, от которых, впрочем, было мало проку. Луну полностью скрыли от глаз тучи, город, как мертвеца, окутало саваном тумана и тишиной.

— У нас против Дугласа нет ничего, кроме слов леди Ситон, — заметил я, приближаясь к безлюдной пристани. — Он может на это возразить, что пресекшимся титулом мог воспользоваться кто угодно.

Фаулер наклонился, высматривая движение на реке, выкрикнул: «Лодка, эй!», и мы стали вместе ждать, возымеет ли его призыв действие.

— У нас нет выбора, — сказал он мне. — В Шотландии Дуглас не раз ускользал от правосудия, но там суд покупают и продают. С Уолсингемом он еще дела не имел. Уж секретарь ее величества добывать признания умеет.

Я промолчал. О методах могущественного министра, члена Тайного совета нам обоим было чересчур многое известно. Уолсингем умел успокаивать свою совесть: я слышал от него, что лучше подвергнуть пытке невиновного, чем рисковать жизнями многих англичан из-за нераскрытого заговора. В этом я решительно расхожусь с Уолсингемом, и ему об этом известно. Я также сомневаюсь в ценности сведений, добытых у человека, чьи руки и ноги выдергивают из суставов. Родившись и проведя детство и юность в стране, где правит святая инквизиция, я чересчур хорошо знаю, что от боли и страха человек скажет все, что угодно, лишь бы угодить палачам и положить конец пытке. Однако Уолсингем сумел как-то договориться со своими разумом и совестью.

Фаулер повторил призыв, и вскоре из мрака донесся тихий плеск воды и вынырнул расплывавшийся в сумраке свет. Лодка уже причаливала, как вдруг Фаулер обернулся и схватил меня за руку:

— У меня есть идея: доставим в Уайтхолл самого Дугласа. Я давно его знаю. Он носом чует неприятности. Пока мы доберемся до Уолсингема да пока министр отрядит людей на поимку Дугласа, тот уже обо всем проведает и растворится в воздухе.

— Как же мы уговорим его ехать с нами? Он что-нибудь заподозрит.

Фаулер призадумался:

— Скажу, что его вызывает Мендоза, это Дугласа заинтересует. Он знает, что Мария все больше доверяется Мендозе, пренебрегая беднягой Кастельно. А Мендоза постоянно торчит в Уайтхолле.

— Ну, не знаю, — протянул я, усомнившись в этой затее.

Мне показалось, что Фаулер слишком много личного вкладывает в поимку Дугласа, хотя в одном он прав: пока мы доберемся до Уайтхолла да пока оттуда пришлют людей, пройдет несколько часов.

— Подумайте, насколько лучше будет, если мы притащим его самого к Бёрли, — шепотом настаивал Фаулер.

— Вам куда, джентльмены? Ловите! — Лодочник кинул с носа канат, и тот с влажным шлепком плюхнулся на пристань. Я поднял его и подтянул лодку ближе.

— На тот берег, — опередил меня Фаулер. — Высади нас у Сент-Мэри-Овери.

— Ага! В Саутуорк собрались, джентльмены? — В свете фонаря лукавое подмигивание превратилось в гримасу горгульи.

Я осторожно спустился вслед за Фаулером в лодку. Подушки на сиденье впитали из вечернего воздуха влагу и сырость и тут же намочили мне штаны.

— Вы там не один шиллинг оставите, бьюсь об заклад! Смотрите, чтоб вас винчестерская гусыня не пощипала, — добавил лодочник, хихикая и подмигивая, и оттолкнулся веслом от пристани.

— Гусыня не пощипала? — с удивлением обернулся я к Фаулеру.

Тот слегка улыбнулся:

— Это выражение означает подхватить сифилис. Винчестерская гусыня — шлюха. Номинально этот район находится под юрисдикцией епископа Винчестерского, а он разрешил открывать там бордели.

Я сощурился, высматривая в тумане южный берег Темзы. Саутуорк, район вне городских стен и не подчиняющийся уставу Лондона, превратился в скопище борделей, игорных домов и таверн, где устраивались незаконные бои как между животными, так и между людьми. Словно плесень, он разрастался вдоль южного берега, и там же с лодок торговали контрабандным добром и подпольной литературой, там пираты, разбойники, шлюхи, странствующие актеры и католические священники терлись бок о бок с чиновниками, юристами и придворными, переправлявшимися через реку, дабы вкусить незаконных наслаждений. Кастельно, едва я появился в посольстве, велел мне держаться подальше от Саутуорка, там, говорил он, чужестранцу горло ради забавы перережут, особенно человеку с моей средиземноморской внешностью. Я таких районов и в Италии навидался во время своих странствий, так что предпочитал последовать его совету. Неудивительно, что именно там Фаулер вздумал искать Дугласа. Лодочник развернул судно и поднял весла, чтобы плыть по течению, а меня охватило недоброе предчувствие. На одной из центральных улиц города, средь бела дня, чуть ли не на глазах у патрульных, убийца не побоялся напасть на меня, так стоит ли под покровом ночи соваться в самый опасный из пригородов? Это же явная глупость!

Я покосился на Фаулера, сидевшего сбоку от меня; он смотрел на воду, профиль решительный, сторожкий, как у хищной птицы, взгляд не отрывается от дальнего берега, одна рука свободно касается рукояти шпаги. По крайней мере, на этот раз есть кому прикрыть меня со спины, подбодрил я себя и снова задумался, кто же тот спасший меня арбалетчик.

Пристань Сент-Мэри-Овери узкая и скользкая. Отдав лодочнику шиллинг, я последовал за Фаулером; одной рукой он опирался на влажную ограду пристани, в другой — нес фонарь. Тут один неверный шаг, и плюхнешься в черную воду. Мы выбрались на открытое место — под ногами зачавкала грязь — и увидели две уходившие к югу узкие улочки с двух— и трехэтажными домами по сторонам. Домишки так накренились друг к другу, что чуть не сталкивались крышами, словно шепчущиеся заговорщики. На многих домах предписанная законом особая окраска — это бордели. Фаулер указал вправо, и я последовал за ним по пятам, так близко, что едва не натыкался на него в тумане. Холодно, однако людей полно: шумная молодежь, парни шагают в ряд, обнимая друг друга за шею, и орут похабные куплеты, переделанные на свой лад солдатские песенки; женщины в кричащих нарядах, обычно по двое, слишком раздетые по такой погоде, и более зловещие фигуры — те стоят под арками, закрыв капюшонами лица, высматривают, ждут подходящей минуты.

Где шлюхи и кости, там всегда спрос на выпивку и закуску, так что на узких улочках полно таверн, из каждой несутся ароматы жареного мяса и подогретого пива. Если б моя жизнь не подвергалась опасности, я бы с наслаждением погрузился в атмосферу Саутуорка: здесь чувствуется тайная дрожь, мы все в ночи становимся товарищами в поисках беззаконных наслаждений.

На полпути Фаулер нырнул под арку в узкий проход, который вывел нас в тупичок, окруженный с трех сторон домами. Возле здания слева лениво прислонилась к стене девица в полурасстегнутом платье. Кокетливо наматывая локон на палец, она пьяноватым взглядом осмотрела нас с головы до пят, прикидывая нам цену, но Фаулер и глазом не повел в ее сторону, а сразу распахнул дверь в таверну. Мы оказались в пивном зале с закопченными балками под низким потолком. Освещение скудно, зато крепко воняет табаком и немытыми телами.