Прорвемся, опера! Книга 4

— Скажу чётко, — тихо произнёс я. — Сафронов много мутит, но недолго ему осталось, скоро закроем. Но он привлекает к себе всех, кого можно. И вот парней этих, кого он набрал — не трогай, они под моим присмотром. С пути сбились немного, лапши он им навешал, но мы собираемся образумить, назад забрать. Тем более — стреляли по нам тогда не они, сам понимаешь.

— Пока не они, — заметил Артур. — Сафронов этот — хитрожопый, он к каждому подход находит. И вам, ментам и чекистам, официально с ним не справиться, а неофициально вы не сможете, я в эти ваши байки про «Белую Стрелу» не верю, или меня самого вы бы давно уже прикопали. Но, — он остановился, — пока не лезу, жду, ещё есть, кому вопросы задать. Правда, долго в стороне стоять не смогу, братва вопросы начнёт задавать.

— А кто тебя туда направил? — спросил я.

— Васильев, ты слишком пользуешься моим расположением, — он засмеялся. — Ладно бы ты шашлычка захотел или коньячку, так приходи, нальём на любой точке и денежку не возьмём. А вот вопросы наши оставь нам.

— Но явно, что послали не просто так. Повёлся ты снова на чужую провокацию.

Он развёл руками и медленно побрёл вдоль рядов могилок. Попытки разобраться с недругом он не оставит, поэтому закрыть Сафронова надо побыстрее, во избежание лишней крови. Если бы не этот маньяк ещё…

И другие вопросы, которые никуда не уходили.

Я завернул за очередной памятник и наткнулся на Устинова. Василий Иваныч с удивлением уставился на меня.

— О, Пашка, а я тут ходил на могилку к своему, — торопливо сказал он, показывая рукой куда-то в сторону. — Да ехать уже пора.

— Ты же говорил, не ходишь на неё, а к памятнику ездишь, — вспомнил я.

— Ну, убраться-то иногда надо. Ладно, погнал я, я сегодня Шухова на отгул задушил… собака, всё давать не хотел. Надо пользоваться, теперь нескоро даст.

Я проводил его взглядом, а Устинов, чем-то смущённый, торопливо уходил, высоко поднимая ноги, чтобы не застревать в снегу. И чего он убежал? Вернее, от кого?

Помню, что у Василия Иваныча сын погиб в Афгане, и старый опер пару раз в год приходил к памятнику десантникам в городе, помянуть и убраться. А на могилу не ходил, ведь она пустая, тело не найдено, и, скорее всего, в гроб положили разве что личные вещи покойного.

Я прошёл чуть дальше. Снег здесь был не убран, следы свежие, их как раз оставил Устинов. Вот и памятник со звездой и фотографией, которую я видел у Василия Иваныча дома, с крепким парнем-десантником на ней. Устинов Владимир Васильевич, как гласила табличка.

И чего старый сюда приходил? Встреча с информатором? Но вскоре я понял, зачем он приходил и от кого он бежал.

Только собрался уходить, как заметил, как в эту сторону шла молодая женщина в шубе, с двумя детьми, пацанами, одного она вела за руку. Лицо знакомое, её я тоже видел на фотографии.

Это дочь Устинова, которая с ним больше не общается, и его внуки. Приехала. И он сам, похоже, хотел увидеть её, но не решился, передумал и ушёл. Опять напьётся вечером, наверное. Плохо, возраст-то у него уже не тот, на пенсию уйдёт не в этот год, так в следующий. И тогда точно сопьётся от скуки, тем более, на этот день в той, первой моей жизни, он тоже уже был мёртв.

Помирить бы их, пусть хоть с внуками возится на пенсии.

— А вы знали Володю? — спросила дочь, останавливаясь у оградки.

— Не особо. Но я хорошо знаю вашего отца, — начал я.

Судя по тому, как скривилось её в целом симпатичное лицо, я понял, что говорить с ней будет ещё сложнее, чем с Сафроновым. Но я всё равно не отступлюсь.

Глава 14

Как же звали дочку Устинова? Кажется, он как-то обмолвился, что Маша, но почти ничего о ней не рассказывал. Да и вообще, Василий Иваныч о личном при молодых распространяться не любил, а его друг Якут не из тех, кто сплетничает — вот и знал я о семейных делах Устинова совсем немного.

Но здесь и ежу ясно — в семье что-то не так. Особенно это видно по лицу молодой женщины.

— Поздравляю, — сухо сказала она, когда я представился коллегой её отца. — Со старым алкашом весело, наверное, работать?

— Ну, знаете… спец он толковый. И человек — надёжный, — попытался сгладить я.

— Не хочу я про него говорить! — вспыхнула Маша, резко, с болью.

Пацан постарше, целившийся снежком в ворону, замер с занесённой рукой. А самый младший тут же заплакал. Маша наклонилась к нему, начала утешать, сдерживая злость и усталость в голосе.

— Сейчас, у дяди посидим и поедем снова на вокзал, — спокойным голосом сказала Маша. — Мороженого вам куплю. Говорю же, за день всё успеем и вернёмся.

— Сникерс хочу, — потребовал старший.

— На сникерс денежек нет. Куплю вам пломбир в стаканчике на двоих, поделишься с братом.

— У него горло опять заболит, ему нельзя, — нашёлся хитрый пацан.

— Делиться надо, — отрезала мать и снова перевела взгляд на меня. — Знаете, какой на самом деле он человек, этот ваш коллега? Знаете, чего он тогда Володе наговорил спьяну, что тот аж как ошпаренный из дома выскочил и на вокзал ушёл? Сыну родному такое сказал… А Володя тогда на побывку приезжал, радовался, что домой вернулся. А папаша пил, плевать ему было, только скандал закатил, когда ему за водкой не сходили… Вот и умотал Володя потом в Афганистан… И всё, не видели мы его больше. Говорят, что убили, а тело даже не вернули, там где-то так и лежит… мы в гроб книги положили его, вещи ношеные, чтобы хоть как-то могилку обозначить. Читать он любил, а его самого больше и нет…

Она достала платок и вытерла глаза. Да уж, обида у неё на отца старая, и всё из-за проклятой синьки.

— Отец что же, к вам каждый год приезжает? — спросил я.

— Да приезжает чего-то… зачем-то. Не пускаю на порог. Пошёл он.

Маша промокнула глаза ещё раз и убрала платок, а потом перешагнула через оградку и собралась было прибраться, но убирать было нечего. Мусора нет, старые пластиковые цветы поправлены, под памятником стояла стопка с водкой, накрытая кусочком чёрного хлеба, совсем свежего. Маша её тут же вылила.

— Володя не пил никогда, — сказала она и выдохнула. — На папашу насмотрелся и не пил. Но… убрался тот всё-таки.

— Он каждый год памятник убирает, в городе, — я смахнул снег со стоящей рядом лавочки и сел. — Сюда, говорит, ездить не любит. Раз в год, оказывается, при всём параде туда ездит… вернее, сначала к вам, в область, потом возвращается сюда. И помогает всем в этот день.

— Раз в год и не пьёт, — Маша хмыкнула. — На него похоже. Только раз в год и может потерпеть.

— Зря вы так… Человек-то он хороший, сколько раз нас выручал, — продолжал я. — А если он уж для коллег столько делает, то для семьи-то вообще в лепёшку расшибётся. Наговорил тогда спьяну… видно, что жалеет до сих пор… Но что теперь, вечно на него злиться? Он уже немолод, здоровье не то. А вам хоть какая-то помощь, детей-то, вижу, вы одна растите…

Тут я сказал наудачу, но, судя по её изменившемуся лицу, угадал. А то будь у неё муж, поехала бы одна с двумя детьми в другой город, по зиме и всего на день? Оставить их не с кем, вот и всё. Да и одежда, хоть и чистая, зашитая, но старая, младший донашивал за старшим, новую купить не на что.

— Так и тянет меня на алкашей всю жизнь, — она улыбнулась и достала зеркальце, чтобы посмотреться в него перед уходом. — Один ребёнок от одного отца, второй — от другого, с тем мы даже расписаться не успели. Оба папаши — алкаши, детей заделали и сразу на шею мне вскочили, водку им покупай да корми. Едва отбилась. Вот одна теперь. А где непьющего-то сейчас найдёшь? Перевелись мужики…