«Прощание славянки»

— Я не хочу тебя видеть.

— Почему?

— Где ты должен быть сейчас?

— Здесь, — сказал я.

— Ты должен быть в Африке. Ты опять меня подвел.

Он хотел закрыть окно, но я сказал:

— Я на секунду. Открой.

— Зачем?

— Я хочу взять свою кредитку. Я ее заработал за пять лет.

Он подумал немного.

— Только на секунду, — и назвал мне код парадной.

В квартиру он меня не пустил. Ждал меня на площадке в трусах у своей железной двери. Только я вышел из лифта, он сразу же протянул мне кредитку:

— Сопьешься с такими деньгами.

Я оправдался зачем-то:

— Я их честно заработал.

Он звонко цокнул фиксой.

— Тогда гуляй, рванина… Все?

Изнутри меня трясло, будто на телеге везли по кочкам, и я сказал:

— Ты следующий, Костя. Не я, а ты…

Он посмотрел на меня угрюмо, как доктор.

— Тебе лечиться надо, Ивас-сик. Серьезно лечиться. На все твои деньги. Я понятно излагаю?

Он заглянул в коридор своей квартиры и открыл передо мной железную дверь.

— Иди на кухню. Я сейчас. Тихо!

Я вошел на знакомую темную кухню и рухнул на угловой диванчик. Щеки горели. Мне казалось — они светятся в темноте. Пришел Константин в спортивном костюме, зажег свет и плотно закрыл за собой дверь.

— Садиться я тебя не приглашал.

Я извинился:

— Хреново мне что-то…

Константин встал передо мной.

— Всем от тебя хреново. Очень хреново. Всем. От тебя. Я понятно излагаю?

— Ну, извини, — сказал я.

Константин подошел к плите и включил кофеварку.

— Чашку кофе. И проваливай.

— Спасибо, — сказал я.

Пока он колдовал с кофеваркой, я вертел в руках пластмассовую кредитку. Кредитка была незнакомая. Не моя бело-красная «Visa», а какая-то голубая. Он, наверное, перепутал в темноте.

Константин поставил на стол чашки и какие-то сухарики, потом оценил меня взглядом и достал из холодильника коньяк с библейской горой.

— Лечись.

Когда я доковылял до стола и сел, он опять оценил меня.

— Но это тебе не поможет. Тебе поможет только хорошая клизма из битого стекла, — он разлил по рюмкам коньяк, — и я тебе ее сейчас поставлю!

Когда мы выпили по рюмке и запили кофе, он сказал:

— Тебя, Ивас-сик, нужно бить. Серьезно бить. Долго и больно. Но тебя почему-то все жалеют… Адик тебя жалел. И я тебя жалею. За что — не знаю. Ты мне, падло, чуть юбилей нашего национального гения не сорвал. А я тебя все равно жалею…

Он обернулся к холодильнику, снял сверху газеты, нашел нужную.

— Газеты сегодняшние читал?

Я покачал головой.

— Я был на Каменном. У генерала. Меня только что выпустили.

— Знаю. Я звонил ему, — сказал он недовольно и положил передо мной сложенную пополам газету,— Поинтересуйся. О тебе шутит пресса. О тебе.

На видном месте под рубрикой «Скандалы» я сразу увидел небольшую заметку. «Пьяный историк-патриот вызывает на дуэль элегантного потомка Дантеса». Фамилия журналистки была знакома. В какой-то компании я видел ее с мужем. Муж — художник, кажется — представил ее обществу так: «Моя третья жена, а ваша четвертая… власть!» Она хохотала довольно. С юмором была семейка. И статейка была написана с юмором. Кончалась она так: «В собственном доме Александра Сергеевича пьяный историк-патриот доказывал пушкинистам, что Дантес являлся шпионом НАТО. Был бы жив француз Пушкин, самый европейский человек России, он бы не Дантеса вызвал на дуэль!»

Примерно в таком роде… Особенно смешно было описано, как я, пьяный, прямо с трибуны вызвал на дуэль красавца француза… Жванецкий просто… Про «философические таблицы» и мои выкладки — ни слова. На них ее юмора уже не хватило…

Я посмеялся с трудом. Константин сказал мрачно:

— Ты не смейся. Ты спасибо скажи этой дуре.

— За что?

— За что?! — рассердился Константин.— Она же спасла тебя, кретина!

— От чего спасла? — не понимал я.

Константин мне сурово объяснил:

— От смерти! От моральной смерти и от физической. Пушкинисты были готовы тебя морально убить. Опозорить тебя на все культурное мировое сообщество за то, что ты нашего национального гения к красно— коричневым патриотам причислил. А Жорик был готов тебя физически убить за то, что ты его предка шпионом назвал. Он каратист, он черный пояс имеет, ему это сделать, как два пальца обоссать. А тебя он может убить и одним пальцем. Я понятно излагаю?

Константин аккуратно сложил газету еще раз и протянул ее мне.

— Ты этой дуре жопу целовать должен. Она тебе охранную грамоту выдала. Носи эту статью, как документ. Если кто залупнется, сразу газету доставай: «Извините, вот тут черным по белому написано, что я в тот момент в драбадан был. И за пристрастие свое к зеленому проклятому змию, нашей, как говорится, национальной болезни, готов публично перед всеми извиниться». Я понятно излагаю?

Константин налил по второй и поднял рюмку.

— А извиняться тебе придется. И перед литературной общественностью, и перед Жориком. Я это ему обещал.

— А Натали? — спросил я.

— Что Натали?

— В статье про нее ни слова.

Константин поставил рюмку.

— Этой дуре объяснили, что Натали взревновала Жорика. И погорячилась немного. Просили ее не трогать. Дура все поняла. Она сама от Жорика в отпаде, — он погрозил мне пальцем. — Пей, алкаш неисправимый.

Мы выпили по второй. Мне стало ужасно тоскливо.

— Костя, а ты видел сегодня Натали?

— Только что их на вокзал проводил.

У меня упало сердце.

— Она уехала? Уже?

— Они все уехали. В Москву.

— Зачем?

— Главный-то праздник в столице. Разве столица такое мероприятие кому-то уступит? За такие деньги они тебе докажут, что Иисус Христос на Арбате родился! Ну, давай по последней и разбежались. Завтра мне рано вставать.

Он налил по последней и поднял рюмку.

— И все равно я рад, что с тобой, лопухом, познакомился. Что-то в тебе есть, Ивас-сик… Не зря тебя Адик жалел. Последнюю выпьем за память. За то, что она умеет не только все помнить, но и все забывать. Я понятно излагаю?