«Прощание славянки»

— Израилем?! — воскликнул косматый. — Ишь чего захотел!

— Палестиной. Так она тогда называлась, — уточнил я.

— И когда же это, по-вашему, произойдет? — ехидно вопросил косматый.

— Это не по-моему, — поправил я его. — Это предсказал, как правильно заметил Игорь Михайлович, неизвестный средневековый автор…

— Нестор! Пимен! Фалалей! — бушевал косматый эрудит.

Критский вынужден был встать и постучать ручкой по хрустальному стакану.

— Леня, успокойся. Поимей «историческое сознание», к которому ты так страстно призывал. Что ты так расстроился? Ярослав Андреич, насколько я понимаю, имеет в виду далекую историю. Не так ли?

— Да,— подтвердил я.— Человек, переписавший этот катрен, отметил его 1841 годом…

— При Николае Палкине? — возмутился эрудит. — Крепостничество, шпицрутены, Аракчеев! И все это на Святую землю?! Бред!

— Ле-ня! — неожиданно грозно рявкнул «пожилой ангел». — Ты мешаешь мне!

И эрудит мгновенно замолк. А Критский улыбнулся мне подбадривающе.

— Ну-ну, Ярослав Андреевич… Почему же именно в 1841 году вся эта, так сказать, фантасмагория должна была произойти? Я вас внимательно слушаю.

Он меня слушал действительно очень внимательно. И я приободрился.

— Не просто в 41-м году. В центурии даже назван месяц — июль!

— Скажите, какая точность! — удивился Критский.

— Действительно, точность необыкновенная для средневекового астролога, — согласился я.

— Что же произошло в июле тогда? Дай Бог память! — потер свой высокий, благородный лоб Критский.

— Могло произойти, но не произошло! — я полностью освободился от волнения,— Восьмого, если не ошибаюсь, июля 1833 года Россия подписала с Турцией Ункяр-Искелесийский мирный договор, названный так по месту подписания в местечке Ункяр-Искелеси, недалеко от Стамбула. Русская армия стояла рядом в Андрианополе, а Черноморский флот — в Босфоре, под самыми стенами Стамбула. Турецкий султан Махмуд II действительно напоминал тогда тифа, потерявшего клыки. Египетский султан Махмед-Али, вассал турецкого, поднял восстание против своего сюзерена. Его поддержала Франция. Махмуд II попросил помоши у своего недавнего врага, у России. По условиям мирного договора Россия получила беспрепятственное право прохода через проливы в Средиземное море. А море это в то время являлось ключом всей европейской политики. Кроме того, Турция обязывалась быть союзницей России на случай войны, закрывать проливы для любого неприятеля России. Договор был подписан на восемь лет. И как раз в июле 41-го года истекал его срок…

— А при чем тут Святая земля? — не выдержал эрудит.

Я вежливо объяснил ему:

— Сразу после подписания этого договора Франция стала усиленно налаживать с Россией отношения. Вопрос как раз касался раздела Палестины между православным медведем с ветхой книгой в лапах и католической Францией… Франция предлагала России поделить Святую землю после смерти дряхлого султана. Я сам удивлен, как точно в средневековом катрене описана тогдашняя ситуация… Это просто поразительно… Если бы это произошло, мы бы с вами сегодня жили совсем в другом мире!

— И что же? — перебил меня Критский. — Почему же этого не произошло? — он пристально посмотрел на меня. — Как вы считаете, юноша?

Я был увлечен явным подтверждением моей недавней догадки.

— Помните конец пророчества? «Только бессонный звездочет может загнать медведя обратно в берлогу… Месяц июль — срок последний…» И звездочет не дремал!

— То есть? — встал за столом Критский.

Меня уже не нужно было подстегивать вопросами, я завелся:

— Все восемь лет, начиная с 1833 года, вся европейская политика была направлена на срыв этого договора! А когда Франция захотела проявить самостоятельность и поделить с Россией Палестину без санкций Европы, интриги звездочетов обрушились и на нее! Мы тут с большим удовольствием выслушали очень яркое выступление мсье Леона о случайной, сказочной прямо, встрече старого дипломата и молодого бедняги француза. Хочу напомнить только, что встреча эта произошла как раз осенью 1833 года, как раз в начале борьбы за срыв договора и за разрушение наметившегося союза России и Франции. Помните, Пушкин осенью 33-го года написал своей «смуглой мадонне» из Москвы, что на Кузнецком мосту вновь появились французские вывески?… Впервые с пожара Москвы. Впервые с 1812 года. Осенью 33-го года Россия и Франция протянули навстречу друг другу руки. Но, согласно пророчеству, звездочеты не могли этого допустить…

— Одну минуту, Ярослав Андреевич, — перебил меня Критский,— Объясните, пожалуйста, кого это вы называете «звездочетами»?

Ему ответила взволнованная Натали:

— Это моя ошибка, мсье. Я неправильно перевела. Да? К этому слову можно подобрать много значений. Да? Волшебник, маг, жрец, член тайного ордена… Да?

— Скажите, — хитро улыбнулся Критский, — и вы, юноша, решили теперь с этой очаровательной мадемуазель восстановить, так сказать, разрушенный тогда «звездочетами» российско-французский союз? Не так ли?

Натали ему улыбнулась.

— О нет, мсье. К сожалению, это не в наших силах. Да? Мы просто хотим разоблачить одну очень большую ложь. Да?

— Какую ложь? — нахмурился Критский.

И Натали просто и прямо сказала то, что я так и не рискнул сказать звездному залу:

— Ложь о возвышенной, страстной любви Жоржа Дантеса и Натальи Гончаровой…

Зал возмущенно зашумел. И Натали тут же поправилась:

— Сначала Жорж был безумно влюблен. Да? Это правда. Но его приемный отец строго объяснил ему, что он играет с огнем. И практичный Жорж тут же «излечился», как он сам написал Геккерну. Да? Это было в марте 36-го года. Да? А в июле Жорж уже считается женихом очень красивой и очень богатой, совсем молоденькой девушки Маши Барятинской. Да? Сам барон Геккерн принимает участие в сватовстве. Да? Это была бы очень выгодная партия. И для Жоржа, и для барона. Брат Маши, будущий фельдмаршал и покоритель Кавказа Александр Барятинский, считается лучшим другом наследника российского престола Александра Николаевича. Да? И вдруг все срывается. Да? По вине Жоржа. Маша Барятинская очень расстроилась. Да? Она ревнует Жоржа к Наталье Гончаровой. Неизвестно почему Жорж неожиданно снова оказывается рядом с госпожой Пушкиной. Да?…

Критский воздел вверх крахмальные крылья.

— Что же тут непонятного, золотце мое?! Старая любовь не ржавеет, так сказать… Романтика в некотором роде. Таков был век минувший…

Натали резко обернулась к нему.

— Это легенда, мсье. Век уже был совсем не тот. Да? Мой учитель очень удачно сравнил Жоржа Дантеса с героем новой французской литературы, с Растиньяком. Да? Подумайте сами, разве мог Растиньяк-Дантес отказаться от богатства, славы, положения при дворе, от всего того, что обещал ему брак с влюбленной в него Машей Барятинской, ради опасного романа с замужней женщиной, матерью четырех детей?… Жорж Дантес не был романтиком! Да? Он был… как это по-русски? Он был — человек копейки! Да? Жорж Дантес никогда бы не отказался от выгодной партии с Барятинской. Да? Но барон Геккерн, усыновив его, полностью подчинил его себе. Дантес вынужден был исполнять волю своего приемного отца! Да?

Критский молитвенно сложил руки на груди.

— Помилуйте, золотце мое! Неужели вы хотите сказать, что Дантес был, в некотором роде, агентом барона Геккерна?

Натали сурово посмотрела на меня и кивнула Критскому:

— Да.

Критский взволнованно затрепетал крахмальными крыльями.

— В таком случае получается, что барон Геккерн, полномочный посол Голландии, является… как бы это помягче… вульгарным шпионом?! Это, голубушка моя, очень серьезное обвинение. Такими вещами не шутят!

Натали не успела ему ответить. В президиуме поднялась полная сердитая «пушкинистка», на которую указывал эрудит. Взволнованным прокуренным голосом она с мольбой обратилась к залу:

— Господа, я прошу прекратить глумление над светлой памятью великого поэта! Что вы делаете?! То доказывают нам, что Пушкин гомосексуалист, что он ревнует молодого Дантеса к своей жене и поэтому вызывает его на дуэль!…— дама сердито посмотрела на всклокоченного эрудита, на глазах у нее появились крупные слезы. — Теперь и того пуще! Оказывается, Дантес иностранный шпион! Помилуйте! Но при чем тут Пушкин?!

— Пушкин жертва, — твердо сказала Натали.

Эти слова рассердили даму еще больше, она закричала прокуренным голосом:

— Остановитесь! Мы не позволим вам чернить имя Пушкина в этом святом для нас месте, — полными потными руками она обвела маленький зал в бывших Бироновых конюшнях. — Не позволим! Постеснялись бы, мадам!…

— Мадемуазель. Да? — поправила ее Натали.

— Тем более! — сожгла ее взглядом «пушкинистка». — А еще француженка! Стыдитесь!

Зал взорвался аплодисментами. Я подумал, что, слава Богу, спектакль закончился и мы можем уйти наконец со сцены. Но Натали подняла руку, и зал утих.