Прощайте, колибри, хочу к воробьям!
Шрифт:
– Но, насколько я помню, «Иоланта» одноактная опера?
– В первом отделении он дирижирует «Симфоническими танцами» Рахманинова, а «Иоланта» во втором.
– И сколько времени это может занять?
– Насколько я понимаю, месяца два.
– И вы все время будете там торчать?
– Не думаю. У Фархада очень плотный гастрольный график, и я, вероятно, буду ему нужна не только в Амстердаме. Но там будет видно.
– Он такой красавец, ваш Фархад…
– И что?
– Да ничего, – смутился опять Костя.
В этот момент зазвонил телефон.
– Извините, Женечка!
Он встал и вышел из кухни.
Он мне нравится,
Константин закончил разговор, но не спешил вернуться на кухню. Он был растерян. Эта женщина жутко нравилась ему, в ней была какая-то удивительная простота, но именно это его и настораживало. И ведь я ей вроде бы тоже нравлюсь, так почему бы сейчас не подойти, не обнять, все сразу стало бы ясно… Я что, боюсь? Глупо, до чего же глупо! Но факт, боюсь. Боюсь отказа? Или боюсь ненароком обидеть? Черт знает что! Я уж и не помню, когда терзался такими мыслями. Лет двадцать пять назад. И так не хочется с ней расставаться… Кто знает, а вдруг она ждет от меня каких-то действий и обидится, если не дождется?
– Костя, куда вы пропали? – раздался вдруг ее голос.
– Я не пропал! Просто позвонили, надо было найти одну бумагу…
Она сидела, держа на руках Пафнутия, а тот с совершенно блаженным видом ластился к ней и громко пел.
– Мне, наверное, пора, – как-то неуверенно проговорила Женя.
– Нет, Женя, не уходите! – Он подошел сзади и положил руки ей на плечи. Оба вздрогнули. Ага, есть контакт, подумал он и нежно коснулся губами ее волос.
– Женя, Женечка, вы сводите меня с ума, – шепнул он.
И вдруг Пафнутий громко зарычал. Каким-то утробным басом.
Костя невольно отпрянул.
– Это еще что за номер? – фыркнул он. – Ты не кот, а венецианский мавр! А ну, пошел отсюда!
– Костя!
– Нет, ну что это?
– Костя, неизвестно еще, на кого он рассердился, полагаю, на меня, – со смехом сказала Женя.
Кот удалился с явно обиженным видом.
– Нет, Женя, это он решил не подпускать меня к вам, вступился за вашу честь, скотина!
– А ведь он прав, Костя. Зачем спешить?
Я на днях надолго уезжаю, и не стоит…
– Да, может быть… Но… А знаете что, пойдемте в боулинг?
– В боулинг? – крайне удивилась Женя.
– Ну да. Поиграем, разомнемся после пельменей, а потом я отвезу вас домой. На такси, я же пил.
– А что? Я с удовольствием! Давно не была в боулинге. И вообще люблю…
– Вот и чудесно!
– Только сначала я сниму Пафнутия на фоне этого дивного панно.
– Ради бога!
Но Пафнутий куда-то запропастился. Обиделся.
– Костя, пообещайте мне, что как-нибудь снимете Пафнутия и пришлете снимок мне.
– А меня вы снять не хотите? – засмеялся он.
Он вдруг залился краской.
– Ну почему же… Давайте, сниму вас на фоне панно.
– А без панно неинтересно?
– Костя, вы кокетничаете?
– Тьфу ты черт, в самом деле может создаться впечатление… Просто я от вас немножко дурею, Женя!
А сам подумал: после боулинга я поеду ее провожать, и тогда, может быть… Ведь если бы не Пафнутий, все могло бы уже состояться… Или нет? Конечно, нет! Она же ясно дала понять, что не стоит спешить, то есть хочет держать интригу. Чтобы я ждал, мучился. Но я не буду мучиться. С какой стати? Была бы честь предложена!
Он почему-то вдруг рассердился непонятно на кого, скорее всего на себя.– А где тут у вас боулинг?
– Да в нашем же доме, но с другой стороны.
– Здорово!
Она хорошо играла, пожалуй, не хуже, чем он.
А он-то думал, что будет ее учить, показывать, как лучше брать шары… А она наслаждалась, ей было весело, она раскраснелась, глаза сверкали…
– Привет, Костян! – подошел к нему сосед с восемнадцатого этажа, с которым они, бывало, выпивали вместе, ходили на футбол и в боулинг.
– Привет, Феликс!
– Твоя дама классно играет! Познакомишь?
– Женя, это Феликс! Мой сосед. А это Женя, моя подруга!
– Классная у тебя подруга! Супер! Где вы так научились, Женя?
– В городе Кармель, штат Калифорния, – засмеялась Женя.
– Вы там живете?
– Жила одно время.
– А вы кто по профессии? – полюбопытствовал Феликс.
– Импресарио!
– Импресарио? А разве еще есть такая профессия? Мне казалось, это теперь называется – продюсер или агент…
– Да, но мне больше нравится импресарио! Мало ли как сейчас что-то называется… Когда-то боулинг назывался кегельбаном.
– Правы! Но играете вы классно, импресарио! – засмеялся Феликс и быстро слинял.
– Ну что, Женечка, передохнем? Выпьем чего-нибудь?
– Да. Я хочу мохито!
– А я, пожалуй, выпью текилы.
Они выпили, поиграли еще, а потом Константин вызвал такси и повез Женю домой.
Я провела чудесный день, мне было весело, по-настоящему весело, я чувствовала себя молодой, привлекательной и даже, кажется, чуточку влюбленной. После того как Пафнутий объяснил нам, что сегодня не нужно спешить, Костя даже в машине не пытался лезть ко мне, вел себя в высшей степени корректно. И мне это понравилось. У моего подъезда он вышел, довел меня до дверей и спросил:
– Женечка, вас не надо провожать?
– Куда провожать?
– В аэропорт.
– Да нет, спасибо, Костя. Не нужно.
– А звонить вам можно?
– Можно. Буду рада. И спасибо за чудесный день. Ваши пельмени выше всяких похвал! И берегите Пафнутия. Это просто чудо природы.
– Да уж, чудо! Кайфоломщик! – засмеялся он. И уехал.
Утром в день отлета мне почему-то подумалось, что Костя все-таки приедет в аэропорт. Но он не приехал. Я даже не ощутила разочарования. В самом деле, в будний день в Москве ехать в Шереметьево, просто чтобы увидеть женщину, это, наверное, абсурд. Можно запросто всюду опоздать – и в аэропорт, и на работу. Так что все правильно. На секунду мне стало грустно, никто не провожает, никто не встретит…
Но я ошиблась! В Амстердаме, едва я вышла с багажом, ко мне подошел мужчина.
– Госпожа Истомина?
– Да! – удивилась я.
– Рад, душевно рад! Я Мирон, я, собственно говоря, художественный руководитель проекта, Фархад не смог вас встретить, ну а я не счел за труд… Это все ваши вещи? Отлично! Идемте!
Я вспомнила, что Фарик как-то упомянул о нем. Сказал, что очень креативный товарищ. Он был совсем небольшого роста, ниже меня, но крепкий и плотный, эдакий боровичок-здоровячок, лицо простое и приятное, хотя он ни разу даже не улыбнулся. Но в нем чувствовалась какая-то значительность и даже, как ни дико, определенное мужское обаяние. Ну надо же!