Прошедшие войны

— А ты своих братьев, сестру, мать, бабушку помнишь? — спросил Цанка, вставая из-за стола.

— Да так, смутно, — махнул небрежно рукой Гелани, а теперь Геннадий.

— Они все умерли.

— Да?.. Жалко… Ну пойдем… Ты где-нибудь погуляй до вечера, а то в доме кое-какие вещи. Ну, сам понимаешь. Эти женщины твари… Ты сходи в кино. Здесь классный фильм в кинотеатре.

— А где Артур? — уже в подъезде спросил Цанка.

— Он в садике… Славный мальчуган… Слушай, дед, мне конечно не удобно, дай, пожалуйста, еще червонец — потом я обязательно рассчитаюсь.

— А ты что, зарплату не получаешь?

— Да жена, дура, ее вместо меня получает… Ну я так имею кое-какую халтуру. Просто сейчас не сезон, туговато.

— Десяти рублей нет, только двадцать пять, — сказал Цанка, заглядывая в бумажник.

— Ну и славненько, как раз что-нибудь еще куплю… Вечерочком посидим. Пошли, я тебе покажу, где остановка троллейбуса.

В седьмом часу Цанка позвонил в дверь. Открыла Оксана. Она была более приветливой, улыбчивее.

— Заходите, заходите. Вы столько всего навезли вчера — просто неудобно… А у нас здесь ведь нет фруктов. Все дорого… А мед какой!.. У Вас свои ульи?.. Как прекрасно… Летом обязательно к Вам в гости приедем… Проходите на кухню, я Вам борщ налью, холодец дам. Все свиное, жирное, просто прелесть… Что? Не едите свинину? — удивилась Оксана. — Странно. Ну чайку тогда… Видно, простыли Вы, кашель, ой, и нос… Да-а — это, видно, грипп.

Цанка сидел на кухне, пил чай, когда раздался звонок.

— Опять напился, свинья, — услышал он голос Оксаны, — у него отец нашелся, а он…

— Ну не шуми, дорогая, перестань. У Владика был день рождения… А я тортик купил, две селедочки, ну и бутылочку прихватил.

— Где взял деньги? Опять в долг?

— Нет, гость дал.

— Ну заходи, он ждет тебя на кухне.

Геннадий жадно ел борщ, холодец, потом перешел на селедку. Все это запивалось водкой.

— Что ты не ешь, не пьешь? — обращался он к Цанке. — У меня жена так готовит, просто объедение.

Цанка молчал, только в упор глядел на сына. «Как он похож на Басила» — думал он, и сердце у него ныло от чего-то навсегда потерянного, прошлого, родного и красивого. Ему было очень плохо. От селедки ворчал желудок, выпирала под ребром печень, озноб продирал все тело.

— Иди-ка сюда, — крикнула Оксана мужа, и дальше Цанка невольно слышал ее монолог. — Хватит пьянствовать. Детям и мне пора отдыхать… Я не шумлю. Я у себя дома… Сам молчи… Ты мне надоел — днем пьянствуешь, а ночью храпишь… Никакого от тебя толку, импотент облученный… Я сказала нет, это не гостиница и не проходной двор. Нечего вшей разводить, да еще и гриппом дети заболеют… Давай, давай, и ты с ним, если хочешь, проваливай, на все четыре стороны… Всё…

…На вокзале вновь негде было сесть. У Цанки все болело. Он беспомощно облокотился о стенку, в бессилии сполз на каменный пол и отрубился. Его разбудил милиционер. Требовал документы. Арачаев полез во внутренний карман, а паспорта и бумажника не было. Только осталось удостоверение ветерана войны. В дежурной комнате милиции он написал заявление о пропаже, его тотчас отпустили, обещали найти воров, говорили, что сам виноват.

После этого Цанка был в отчаянии: все тело ломило; текли сопли; мучили озноб и страшная вялость. Он не знал, что делать и как быть — без денег, без паспорта, в чужом городе. Подумал о сыне и с ужасом прогнал эти мысли. Он беспорядочно бродил по большому вокзалу, и смятение все больше и больше овладевало им. Кругом были люди, но ему казалось, что он в бескрайней пустыне Кызылкум или в бесконечных снегах Колымы. Так он проходил до рассвета, и вдруг ему показалось, что он услышал родную речь. Он бросился за двумя молодыми людьми. Они действительно оказались чеченцами. Цанка в двух словах объяснил им свою ситуацию (конечно, о сыне не говорил), земляки ему тотчас купили билет на поезд до Грозного и еще дали деньги на дорогу.

— Чем еще мы можем помочь? — говорили они ему неоднократно. — Не стесняйся, говори, пожалуйста.

— Спасибо, родные, спасибо, — прослезился старик. — Храни вас Бог!

После поездки Цанка два месяца болел. Вся округа приходила его проведать и заодно поздравить с обнаружением родного сына. Он всем рассказывал о Гелани небылицы, выдавал желаемое за действительность, потом во время молитв просил Бога простить его ложь и вернуть сына на путь трезвости. А по ночам он плакался жене:

— Ты знаешь, эти изверги так его одурманили, что он ничего не помнит, ничего не знает и не хочет знать. Он верит только газетам, радио и жене. Остальное его не интересует… Просто чудовищное воспитание! Они сделали из него мумию!.. Превратили в абсолютно беспомощного человека… Он без души, он страшен!..

Однако, несмотря на массу противоречивых чувств по поводу Гелани, в целом Цанка был несказанно рад, что сын нашелся. «Эх, — думал он, — были бы живы и остальные дети, а где живут, с кем живут и как живут — было бы неважно».

Каждую неделю он посылал письма в Свердловск. Почти каждый месяц Густан отправляла Гелани посылки с сушеным курдюком, медом, орехами. Вначале ответы от найденного сына приходили редко, его письма были скупыми, однообразными и весьма отчужденными. Потом как-то Гелани попросил отца помочь материально. Сумма была внушительная. Цанка, не задумываясь, выслал деньги в Свердловск телеграфом. И после этого случилось чудо: с Урала пришло трогательное письмо, в котором Гелани впервые назвал Цанка отцом. Старый Арачаев по несколько раз в день скрыто от всех читал это послание сына, и всегда плакал. Вскоре Гелани стал писать, что он хотел бы приехать в родные места, что в ближайшее лето он обязательно прилетит на Кавказ вместе с сыном. Радовался Цанка этому несказанно, всем рассказывал о своем счастье, всегда приукрашивал действительность, и при этом улыбался всем лицом. «Шутка ли, через столько лет нашел сына, да какого сына — морского офицера, подводника!.. Не посрамил сын честь фамилии — вырос достойным человеком» — думал он и говорил всем так же.

Эти выдуманные для самого же себя сказки Цанка как-то скрашивали в душе другое горе — сын Мадлены Руслан рос неприкаянным, нервным, обидчивым. Несмотря на все заботы и искреннюю любовь Густан — Руслан ее не уважал, даже ненавидел. Чуть что — называл ее мачехой. Так неприязненно он относился и к своим младшим сестрам и брату. Болела из-за него душа старого Арачаева, не знал он, что делать с ним.

С детства вобрал Руслан материнский артистизм, сарказм и надменность. К тому же рос он тщедушным, не в породу арачаевскую. Часто Цанка смотрел на него и думал, что может и не от него вовсе родился этот тип. Однако эти дурные мысли тщательно скрывал, относился к полусироте с особой озабоченностью и вниманием. Густан тоже лезла изо всех сил из кожи, пытаясь угодить Руслану, все для него делала, стремилась угождать во всем. Пытаясь хоть как-то задобрить вечно недовольного пасынка, она скрыто от мужа давала Руслану деньги, покупала самую лучшую и модную одежду. Думая, что сын обделен, то же самое делал и отец. В результате от природы себялюбивый Руслан стал постепенно самовольным, а потом это переросло в самодурство. Издевался он над всеми, никого за людей не считал, особенно мачеху. Единственно кого боялся — это отца, но и здесь нет-нет, а возникали тревожные эксцессы, и Цанка знал, чувствовал, что недалек тот день, когда сын преступит грань дозволенного, сделает нехорошее злодеяние. Как-то влиять на сына, перевоспитывать его было невозможно, очень поздно, да и часть корней была с червоточиной.

Особенно самовольничал Руслан, когда отца не бывало дома. Тогда он всласть наслаждался разнузданностью, оскорблял Густан, издевался над младшими сестрами и братом. При этом мог громить посуду, всё переворачивать, кричать, вести себя крайне непристойно. Только появление отца приводило его во внешне уравновешенное состояние. Однако Цанка знал, что это все до поры — до времени, что настанет день, когда Руслан начнет своевольничать и при нем.

И такой день настал. Руслану шел семнадцатый год, и он стал все более и более хаметь, даже тогда, когда и отец бывал дома. Правда, при этом Цанка напрямую не участвовал в этих сценах, только слышал крик и брань сына — будучи в саду, в сарае или у себя в спальне. Как только Цанка появлялся на виду, Руслан замолкал и, зло ворча, ретировался. Однажды старый Арачаев спал в полдень, когда услышал очередной скандал сына. Он в гневе вскочил, выглянул в окно и неожиданно обмер от удивления, сам себе улыбнулся, а потом стал хохотать. В своем сыне он узнал внешнюю копию своего дяди — Баки-Хаджи. Руслан был таким же маленьким, головастым, и так же махал руками, и даже визжал в гневе так же.

С детства Руслан мечтал пойти по стопам матери и стать великим артистом. Часами он простаивал перед зеркалом, кривлялся, паясничал. Когда отца не было дома, распевал различные арии и восторгался своим голосом.

После окончания школы Цанка поддался капризам сына и уговорам Густан и повез Руслана в Москву для поступления в театральный институт. На первом же экзамене молодое дарование провалилось. После этого отец и сын спешно возвратились в Грозный и, благодаря авторитету старого Арачаева, отпрыска удалось впихнуть на исторический факультет Чечено-Ингушского госуниверситета.

С этого дня в жизни пожилого Арачаева начались сплошные неприятности. Дело в том, что Руслан жил не как все студенты в общежитии, а на собственной квартире, доставшейся ему в наследство по завещанию умершей бабушки Миланы. (Квартира Мадлены досталась дочери.) В роскошно обставленной квартире Руслан устраивал кутежи, стал пить, курить. В неделю два раза поочередно Цанка и Густан ездили в Грозный для контролирования поведения молодого студента. Всё было бесполезно. Первую же сессию Руслан провалил. Пришлось старому Арачаеву бегать по университету, унижаться, просить за сына. После этого для контроля за поведением сына Цанка поселил в квартиру Руслана взрослого односельчанина, дальнего родственника. Сын возражал, плакал, даже угрожал, но отец свое решение не изменил, а более того, усадил в квартиру еще одного студента из Дуц-Хоте. Кутежи закончились. Однако, несмотря на это, вторую, летнюю сессию Руслан вновь провалил.