Прошлое и будущее

— Так вы сегодня вечером поете?

Я только что сообщил ему об этом, но все же старался сохранять спокойствие.

— Через час. Когда со мной такое случается, мой врач колет мне камфору или черт его знает что еще, и я могу быть уверен, что выступление состоится.

— А почему вы его не вызвали?

— Да потому, что мы находимся в пятистах километрах от моего дома!

Поскольку он, явно не слушая меня, рылся в недрах своего саквояжа, то опять процедил сквозь зубы:

— Надо было вызвать своего лечащего врача.

Я был готов его убить. Пришлось повторить:

— Один укол решил бы все проблемы.

— Об этом не может быть и речи, я никогда не делаю уколов, пропишу вам таблетки. Через час будете петь, как тенор.

Вот это как раз было бы лишним.

Затем он забеспокоился по поводу гонорара. Оно и понятно, ведь никого не пускают играть в гольф бесплатно.

— Мой менеджер в соседней комнате, он рассчитается с вами.

Он оставил мне несколько пилюль и рецепт, упаковал все свои пожитки и снова повторил:

— Так вы, значит, поете?

Затем, довольный собой, очистил поле. Через час я вышел на сцену. Голос у меня был хриплый, но я кое-как выпутался из этой неприятной ситуации. Публика еще помнила меня в самом начале карьеры, когда мой голос звучал, словно из лавки старьевщика, — некоторые даже отсылали назад в магазин только что купленные пластинки, думая, что им продали подержанный товар. Так что они почти не заметили разницы.

Очень своеобразные услуги

Она вошла в комнату, где стояла кровать, на которой я корчился от боли. Довольно миловидная, немного полноватая, блузка подчеркивает тяжелые груди, каждая из которых словно специально создана для того, чтобы к ней тянулась мужская рука, короткая облегающая юбка едва доходит до бедра. Говорила она только на своем родном языке и еще на русском, который при коммунистическом режиме был обязательным. Используя несколько известных мне слов языка Пушкина, а также то немногое, что смог воспроизвести из международного языка мима Марсо, я кое-как объяснил причину ее присутствия у моего изголовья. У меня была «бетховенская» проблема, так я называл защемление между четвертым и пятым позвонками, от которого довольно часто страдал. Меня немного удивило, что она не принесла с собой складной лежак для массажа. Я разделся, оставив только плавки, хотя она требовала снять и их. Наконец она жестом попросила меня лечь на живот. Устроившись поудобнее, вылила мне на спину какую-то маслянистую жидкость и начала гладить низ спины, время от времени делая легкие шлепки в районе ягодиц. После пятнадцати минут расслабляющего, но совершенно неэффективного массажа, сделала знак перевернуться. Я чувствовал себя, как рыба на сковородке. Обмазав мою грудь и живот маслом, с приятной улыбкой обхватила меня ногами, чтобы удобнее было справиться с задачей. Ее грудь качалась в двух сантиметрах от моего лица, и взгляду открывался маленький белоснежный треугольник узких трусиков. Ее это, по всей видимости, совершенно не смущало, и она все время что-то говорила, не заботясь о том, понимаю я что-то или нет. Закончив работу, если это можно назвать работой, спросила, хочу ли я чего-нибудь еще. Чего-нибудь еще? Чего, спрашивается, я еще мог хотеть, если не избавления от боли! Услышав в ответ «ньет» и видя перед собой то, что, по ее мнению, свидетельствовало о полном отсутствии энтузиазма, скорчила недовольную гримасу и пошла мыть руки. На вопрос «сколъке», назвала чрезмерно завышенную сумму, которую я, несмотря ни на что, заплатил, потребовав взамен квитанцию. А она как раз забыла прихватить с собой квитанционную книжку, но пообещала завтра же занести мне в гостиницу расписку, да так и несет ее по сей день. Потом ушла, как и пришла, — легкомысленная, одетая во все короткое, оставив меня наедине с моими страданиями и подозрением, что ко мне приходила не «кинезитера- певтка», а «кинезитерадевка», которая собиралась облегчить не мои боли, а кошелек. На следующий день я имел дело с настоящим массажистом, который не стремился доставить удовольствие, зато за более разумную цену очень помог мне.

Сестричка

Только не подумайте, что я забыл об Аиде, моей маленькой старшей сестре. Нет, она всегда со мной, молчаливо присутствует в моем сердце, а с музыкальной точки зрения ее помощь просто бесценна. Нас объединяют общие воспоминания, но она лучше помнит события и людей, некоторых из которых я уже забыл. У нас с Аидой разница в семнадцать месяцев, и нас воспитывали практически как близнецов. Мы играли в одни и те же игры, любили одни и те же вещи. Когда мне купили матросский костюмчик, Аиде захотелось носить такой же. Всегда, особенно в раннем возрасте, она относилась ко мне покровительственно. Считала, что должна заботиться обо мне, и выполняла взятую на себя миссию очень ответственно. Мы были еще совсем малышами, но нас можно было спокойно оставить одних дома, со мной ничего не могло случиться. За исключением одного момента. Сестра следила за тем, чтобы я не умер от голода, поэтому постоянно кормила меня всем, что попадалось под руку — будь то сахар, куски мяса (это тогда, когда у меня еще не было зубов), монетки или пуговицы. А я доверчиво, словно страус, заглатывал все, что она мне давала. Чтобы ее порадовать, я безропотно глотал даже прописанные ей лекарства, испытывая при этом огромное счастье от такой заботы о себе. Поскольку она звала меня «арпарик», что на армянском языке означает «братик», то и я тоже звал ее «арпарик», думая, что именно так и надо обращаться друг к другу.

Аида брала уроки игры на фортепьяно, меня отдали учиться скрипке. Я не любил скрипку. Сестра играла на фортепьяно, и мне бы тоже хотелось играть на нем. Пропилив несколько месяцев смычком по струнам несчастного инструмента, я решил, что никогда не стану скрипачом. Помнится, в тот день, когда мне купили скрипку — я тогда был еще очень мал, — я встал на углу улицы Шамполион возле дедушкиного ресторана, чтобы помучить струны на свежем воздухе. Наверное, прохожие думали, что я — несчастный маленький цыганский ребенок, которого послали заработать немного денег. Насколько помню, я не заработал ни единого гроша, а ведь это могло стимулировать меня к продолжению занятий! Так что, если я не стал великим скрипачом, виноваты в этом только прохожие! Иегуди Менухину в любом случае не пришлось бы опасаться соперничества с моей стороны.

В 1957 году, вернувшись из Канады, Аида представила мне молодого композитора армянского происхождения, который избрал себе немыслимый артистический псевдоним — Дайрен Веб. К счастью, он скоро отказался от него и вернул свое настоящее имя. Я особо не был знаком с Жоржем Гарварянцем, поэтому мне казалось, что он сочиняет рок — н-роллы. Слышал только одну его песню, которую он написал для Эдди Митчелла, «Даниела» — кстати, песня была великолепная, только не в моем стиле. Поэтому, когда Аида предложила дать ему возможность положить на музыку какой-нибудь из моих текстов, я решил, ничего им не говоря, устроить что-то вроде прослушивания, доверив ему один посредственный текст, в успех которого сам не очень-то верил. Он сочинил мелодию, которой мои стихи были просто недостойны, и после этого я решился доверить ему тексты, более соответствующие его уровню. Жорж был необыкновенно щепетилен, постоянно сомневался в достоинствах своей музыки. Когда я, закончив работу над новым текстом, не мог найти подходящей музыки, то всегда обращался к нему. Он сочинил для меня настоящие шедевры: «Париж в августе», «Нет, я ничего не забыл», «И все же», «Старомодные развлечения», «Аве Мария» и многие другие. Кроме композиторского дара, Жорж был наделен необыкновенным чувством юмора и талантом пародиста.

Итак, Аида играла на фортепьяно и, когда я порой садился за клавиатуру, находила мои аккорды недостаточно хорошими, да что там говорить, отвратительными! У нее всегда был идеальный слух. Она всегда присутствовала на моих записях, исправляя меня, если какая-то нота казалась ей не очень правильно взятой или слово произнесено недостаточно отчетливо. Уверен, что многие мои песни так и не были бы исполнены, если бы не ее настойчивость. Среди песен, которые я по совершенно непонятной причине упорно отказывался включить в свой сценический репертуар, были «Мама», «Надо уметь», «Как грустна Венеция». В то время я принял решение больше не участвовать в гонке за первым местом в хит — параде, не записывать «симплов», а полностью посвятить себя записи виниловых альбомов. Аида, пластинки которой пользовались некоторым успехом, несмотря на свой талант и блестящее начало карьеры, в одночасье решила бросить все и последовать за Жоржем Гарварянцем, за которого только что вышла замуж, и полностью посвятить себя профессии жены. Жорж не мог сочинять музыку, если Аиды не было в пределах видимости. Она всегда сидела рядом с пианино, разгадывая кроссворды.

Если ему случалось в процессе сочинительства забыть какую-то мелодию, он всегда мог рассчитывать на то, что Аида, обладающая необыкновенной музыкальной памятью, подойдет к пианино и тут же наиграет ее, а потом снова вернется к своим кроссвордам.

Пресса

Хвалебных статей в мой адрес в прессе было не так уж много. Если честно, то поначалу их вообще не было. Предприятие по уничтожению Азнавура бесперебойно работало на протяжении многих десятилетий. В этой области пресса не знала ни забастовок, ни безработицы! И уж, конечно, я был некрасив, хуже того, на меня просто невозможно было смотреть, а голос — так вообще невыносимый. И вдобавок ко всему я писал песни, не пользовавшиеся популярностью, на темы, никому не интересные, высосанные из пальца. Имея столько недостатков, оставалось только пойти да повеситься. И тем не менее публика начала привыкать ко мне, пластинки распродавались очень неплохо, а залы чаще всего не пустовали, особенно в районах южнее Лиона.

Спокойные, они все время рядом. Что волноваться, это вы в мученьях, Паникуя И умирая от волнения На сцене перед публикой Дрожите. А эти люди мрачно Подстерегают вас во тьме, Вооружившись ручками, Любой ваш шаг, любое слово Для них — лазейка. В вашей броне всегда отыщут брешь, Найдут больное место Те, кто уполномочен Писать статью — Я это знаю, никогда Не окунут перо В святую воду одобрения. Что остается вам, Несчастным, уязвимым Одиноким простофилям — Вас больше нет. Так откажитесь от надежд И пасть заткните.

Несмотря на это, большинство радиостанций, а в особенности пресса, воротили от меня нос и, более того, кидали в меня камни. Я не подавал виду, что замечаю их нападки, хотя очень болезненно все это переживал. И ни разу не взялся за перо или телефонную трубку, чтобы пожаловаться на какой-либо журнал или отдельного журналиста. Я сохранял бесстрастие и даже старался не читать статьи о себе. Нескромные снимки, творения французских или итальянских папарацци, никогда не заставляли меня вмешаться и, наняв адвокатов, требовать компенсации за нанесенный ущерб и вмешательство в личную жизнь. Нет, я замкнулся в себе, так как считал, что авторы этих разгромных статей кусают локти, видя, что не имеют никакого влияния на отношение ко мне публики и развитие моей карьеры. Я не реагировал ни на что: полемика только усложнила бы мою и без того нелегкую жизнь. Я думал: «В конце концов, каждый занимается своим делом!» Удары ниже пояса, как и удары по физиономии, закаляют характер, а что в результате остается в памяти? Статью забудут, как только выйдет следующий номер, а песни, записанные на пластинки и диски, передаваемые по радио, продолжают звучать день за днем, и день за днем звучит голос их исполнителя. Сказать, что проблемы с прессой оставляли меня равнодушным, было бы веселеньким эвфемизмом. Но я глотал все это и с головой погружался в работу, зная, что никакие их усилия не смогут одолеть меня, работающего по пятнад- цать — восемнадцать часов в день. Накапливая горечь и злобу, я бы заработал язву желудка, а то и инфаркт. Какой смысл заводить судебный процесс против преследований средств массовой информации, действующих через какое-то подставное лицо! В любом случае я рисковал проиграть. Как тяжело, как все это тяжело…