Прости себе меня

— Прости, мам, — Дани качнула больной головой, — прости. Простите, пожалуйста.

— Мы с тобой вечером поговорим обо всём. Ясно? — Теперь пальцем размахивали перед лицом Даниэлы. — И про то, как ты молча ушла в ночь; и про то, в каком состоянии ты вернулась. И про Егора...

На имени Гордеева она сделала особый акцент. С нажимом. Будто предупреждала, что по поводу этого ползучего гада, будет особый разговор...

Дани тяжело сглотнула ком, стоявший в глотке. Ощутила дрожь в ногах. И боль с новой силой сдавила череп.

— Я поняла, — кивнула, отводя взгляд в сторону.

Туго соображая, Дани всё же поняла, что родители просмотрели камеры. Скорее всего. Иначе откуда им знать, в каком состоянии она вернулась домой?

Мама больше не произнесла ни слова. Сгребла с тумбы ключи от машины и вышла за дверь. А Даниэла, простояв возле лестницы пару минут, всё же решила подняться к себе.

Зашла в свою спальню и, покосившись на своё отражение, скривила лицо. Выглядит она паршиво. Ужасно...

Дани опустилась на край кровати и устало провела кончиками пальцев по светлому покрывалу. Рюкзак бросила на пол и покосилась на свои ноги. Светлые брюки были выпачканы. Да... она ведь вчера упала... чёрт!

Ладони?

Девушка взглянула на них. Непонимающе захлопала ресница, глядя на йодовую сеточку на на коже.

Что?.. Да быть такого не может!

Глава 49

Эту паранойю нужно просто пережить. Не акцентировать на этом своё внимание. Не заострять. Не дёргаться от каждого шороха и не ждать подвоха там, где его нет.

Но...

Дани подошла к окну, и плотнее задёрнув шторы, замерла на месте. Вдоль позвонков пробежал холодок, цепляя каждый тонюсенький волосок и будоража воспалённое воображение. Девушка прижала к груди полотенце и обернулась. Настороженным взглядом прошлась по собственной спальне.

Что за чёрт?

Полчаса ведь ещё не прошло? Он же не мог попасть в дом вот так просто?

Нахмурившись, Дани перевела внимание на настольные часы. Нет... это страх. Он стал привычкой. Вредной и медленно уничтожающей её.

— Егор? — позвала его, топчась на месте. Крепче стиснула пальцы на махровых краях, — это не смешно!

Ждала, что он вот-вот появится. Откроет дверь в её комнату и скажет что-то глупое и бестактное. Лучше так. Пусть лучше смотрит ей в глаза, чем испытывает её выдержку, скрываясь за поворотом. Это омерзительное чувство, что за тобой кто-то наблюдает...

Даниэла тихо подошла к двери и, опустившись на колени, туже стянула на груди полотенце. Склонилась, заглядывая под дверь и бесшумно выдыхая...

Никого.

Чёртова паранойя.

Она ведь говорила! Уверяла себя, что всё под контролем. Но нет. Это под кожей. В крови. В голове. На подкорке. Гордеев есть зло. Подлость — его второе имя. Хотя, есть ещё парочка...

Девушка распахнула дверь и выглянула в коридор. Звенящая тишина. Её глаза против воли закрылись, и Дани, сделав шаг назад, глубоко вздохнула. Так, что под рёбрами всё скрутило и затянуло в тугой и болезненный узел.

Дышать стало тяжелее обычного.

Успокойся, Дани.

Успокойся и прекрати эту панику.

Девушка сделала несколько шагов назад и, поторапливаясь, сбросила с себя полотенце. Натянула свежее бельё на все ещё влажное тело и взглянула своё отражение. Серая тень...

Сегодня, наконец, всё закончится? Они поставят жирную точку в этих ненормальных и больных отношениях. Это и отношениями-то не назовёшь.

Сырники? Не много ли он хочет? Пусть скажет спасибо за то, что она вообще с ним разговаривает.

Спасибо...

Внезапно перед глазами возникло лицо его друга. Тима. Вчера он говорил, что Дани напрасно винит Егора во всех бедах. Выгораживал дружка? Зачем? Ведь даже сам Гордеев никогда не отрицал того, что история с фотографиями — его рук дело. Тогда для чего эти сказки сейчас?

А что по поводу леса? Тоже не виноват?

Бред какой-то. За идиотку её держат.

Дани убрала полотенце и, закутавшись в тёплый халат, прошлась по мокрым волосам расчёской. Поставила телефон заряжаться и спустилась вниз.

Сырники...

Шёл бы ты подальше со своими сырниками.

...

Егор выключил воду и, соприкоснувшись лбом со стеклом, глубоко вдохнул влажный воздух. Уголок его губ дёрнулся, поднимаясь, а плечи едва заметно дёрнулись. Эта ночь, хоть и была беспокойной, но оно того стоило. Ксенакис... упёртая маленькая овечка. Еле стояла на ногах, но всем силами старалась держаться от него на расстоянии. Да, получалось хреново, но она пыталась. Его руки всё равно находили её. Всё равно придерживали и не давали ей потерять равновесие. Когда в гараже Муха запнулась второй раз, Егор успел подхватить девчонку. Взвизгнув, та обхватила его шею и держалась за него, как за спасательный круг. А опомнившись, снова затрепыхалась, отпихивая парня. Едва не зацепив отцовскую машину.

Прошагала вперёд и, распахнув вторую дверь, скрылась в мастерской. Чем-то загремела. А потом всё стихло.

Гордеев закурил и вышел на улицу. А пока глотал никотин, Ксенакис успела заснуть. Он застал её на диване. Подложив под щёку ладони, Муха сопела, отвернувшись от него.

Он нашёл какой-то потёртый плед и укрыл девушку. Как истукан стоял над ней. Вслушивался в дыхание и, кусая собственные щёки, чувствовал, как напрягаются мышцы на груди и шее. Непривычно. Вот так, стоять и просто смотреть. Не касаться её. Не подминать под себя и не пробовать на вкус её нежную кожу.

Но вот она: реальность. Бьёт обухом по голове и заставляет задерживать дыхание каждый раз, когда Муха делает очередной вдох.

Ему ничего не оставалось, как опуститься на пол и положить затылок на край крошечного, почти детского диванчика. В её ногах, мать вашу.

Не спал. Очень долго пялился в потолок. Изучал стеллажи и их содержимое. Было бы интересно понаблюдать за тем, как она возится здесь. На прошлый новый год она подарила его родителям рождественский венок, полностью украшенный винными пробками. Странный выбор, но смотрелось действительно красиво.

Ксенакис что-то бормотала во сне, но он ничего не смог разобрать. Но ей явно снилось что-то хорошее. Потому что он видел её улыбку. Да уж… как улыбаться ему, она давным-давно забыла.

Пытался понять, что он вообще здесь делает? Почему сторожит её не такой уж и чуткий сон? Какого хера сидит у её ног как пёс?

Что изменилось? Признавать свою слабость перед ней не хотелось. Но и продолжать врать самому себе тоже не было никакого желания.

Она ему нравится. Очень. Сука.

И сейчас он даже готов простить ей то, за что ненавидел последние лет десять.