Прости. Забудь. Прощай

— Я понимаю и согласен на все ваши условия.

День опять начался с отставленной в сторону тарелки. Над нетронуты-ми фруктами резвились мошки.

— Уберите. Я не буду.

Санитарка, которая мыла полы в палате, сказала в сердцах:

— Уморишь ведь себя. Нельзя так!

Лариса вздохнула и с притворным ужасом спросила:

— Насмерть???

Дверь открылась, и вошел главный врач.

— Как вы себя чувствуете?

— Хуже, чем баклажан, но лучше, чем кабачок. Хотя больше похожа на

брюссельскую капусту. Зачем вы спрашиваете? Знаете, что отсюда я уже не выйду. Попробуете силой кормить или через какие-то трубочки — выброшусь из окна. Вы каждый раз вздрагиваете, снимая бинты, а хотите, чтобы я поверила, что выгляжу сногсшибательно. Вообще-то, правда ваша. Редко кто, увидев, устоит на ногах! Скажете: живут люди еще и с худшими уродствами? Скажете ведь!!! А разве может быть что-то хуже, чем 27-летняя женщина, у которой вместо лица кусок мяса, встретившийся на скорости 80 км/ч с лобовым стеклом!!! Может? Может? Может?!!!

— Ниночка! Укол быстро! Я помогу.

Пелена спадала с глаз. Сознание медленно выныривало на поверхность. Сначала появилась способность различать предметы, а через несколько секунд — и звуки. Так просыпаются с заложенными ушами в полутемном само-лете, летящем много часов высоко над облаками.

У входной двери, прислушиваясь к звукам снаружи, опять стоял вче-рашний посетитель.

— Все прячетесь?

— А! Цветочек! Здравствуйте! Извините, я думал, вы спите. Позиция у

вас уж больно стратегическая. И видно все отсюда и слышно хорошо.

— Как сестра?

— До сих пор в интенсивной терапии. Поэтому и не пускает доктор. Ин-фекции боится. Строго здесь. Не то, что в обычных госпиталях.

— Я ничего в этом не понимаю. Меня привез отец.

Мужчина, казалось, слушал только то, что происходило по другую сторону дверей.

— Нет. Еще там…

— А что произошло с вашей сестрой?

— Автомобильная катастрофа. Какая-то блондинка врезалась в нее на перекрестке. Обе машины в стружку! Мне сказали, что это лучшая клиника ли-цевой хирургии и реабилитации в стране. Сестра у меня тоже одна… Я тут опять с вами посижу несколько минут. Не прогоните?

Прошло уже не меньше часа, а беседа все продолжалась.

— Я ведь еще с института мечтала о серьезном восхождении, — говорила Лариса. — Готовилась, тренировалась. Вы так интересно рассказываете, Геннадий! Как будто побывала с вашей группой на Памире! Самой-то уже не

придется, никогда…

— Правильно! Я бы лично вас с собой не взял.

— Это еще почему? — искренне удивилась Лариса.

— Потому что идешь только с теми, на кого можешь положиться. Кто, заболев, старается помочь здоровым. Кто не оставит друга, даже если сам еле-еле ползет! Знаю, вам плохо. Но вы живы, значит, полпути до вершины уже пройдено! Вот она, рядом… А вы: «Оставьте меня здесь…. я больше не могу…»

Лариса улыбнулась:

— Вот уж действительно нарисовали портрет. Я бы и сама с такой не

пошла. Давайте по яблочку?

Каждый раз, приходя к сестре, которую перевели из интенсивной к ста-бильным, Геннадий навещал Ларису. Он оказался настолько необычным человеком, что девушка не сводила с него глаз и могла слушать часами, если бы… они у них были. С ее головы сняли бинты, и девушка сразу привела свои от-росшие светлые кудри в порядок. Нижнюю часть лица закрывала теперь только марлевая повязка.

Появление Геннадия пробудило не только интерес к жизни, но и при-несло неиспытанное ранее волнение. Она томилась ожиданием его прихода и грустила, когда он задерживался. Ощущения были новые, но инстинктивно и безошибочно узнаваемые любой женской душой. Признаки казались такими же бесспорными, как тяга к соленым огурчикам через месяц после свадьбы.

Девушка и без всяких признаков понимала, что влюбилась в этого человека без памяти.

— Ты, правда, Аленький Цветочек… Добрая, нежная…

Они сидели рядом, взявшись за руки.

Лариса осторожно дотронулась ладонью до его губ.

— Молчи…

Потом бережно, еле касаясь, провела по его волосам и лицу… Он

взял ее тонкие, почти детские дрожащие пальцы и нежно поцеловал. Лариса со счастливой улыбкой закрыла глаза и прижала его голову к своей груди.

— Сергей Иванович! Я готова к серии лицевых операций, о которых Вы

говорили, — заявила Лариса, как только главврач переступил порог палаты.

— Не так это просто теперь, Ларочка, — сказал доктор, устраиваясь на

стуле рядом с ней. — Вы изнурили себя голодовкой и совершенно не подготов-лены к предстоящим испытаниям: как физическим, так и эмоциональным. Но если действительно серьезно решили, то…

Лариса схватила его за руку:

— Очень серьезно, очень!

— Значит, будем работать вместе!

— Гена! Почему у тебя нет жены?

— Это сложно, Лара! Я уже говорил, что…

Геннадий помолчал.

— Что у меня… мужская работа.

— Да, я помню. Точки горячие и еще что-то.

— Вот из-за этого «еще что-то» я не могу иметь семью. Я не принадлежу

себе. Не имею права даже говорить на эту тему.

— Значит, ты… никогда не…?

— Не женюсь, ты хотела спросить? Я на правительственной работе. В любой момент могу понадобиться. Понять такое невоенному человеку трудно.

— Ты можешь уйти из моей жизни, возможно, навсегда, и хочешь, чтобы я это поняла??? — Ларин голос дрожал и срывался. — Я поеду за тобой куда угодно! Геннадий молчал. Подошел к ней, маленькой, хрупкой, развернул лицом к себе и нежно обнял. Он держал это истерзанное операциями, неистово плачущее тельце в своих крепких руках и долго гладил по спине и волосам, пока девушка не притихла.

Потом он пропал на несколько дней и, когда появился однажды утром, сказал:

— Меня вызывают. Это надолго. Я пришел попрощаться.

— Я не спала всю ночь. Думала. Ты не хочешь взять меня с собой потому, что я безобразная? Прости, прости! Я такая дура! Такая дура! — она при-жимала его руки к губам и целовала. — Я хочу сказать, что люблю тебя и благо-дарна судьбе за нашу встречу. Я знаю, что такое любить. Меня теперь можно… в горы. Ты научил…

— Прости меня, Лара!

— Прощаю… Что я говорю! Это ты прости, что мучаю тебя!!!