Прости. Забудь. Прощай

— Разве ты виноват?

Они долго стояли, обнявшись, пока не прозвенел звонок сотового.

— Я спускаюсь, — сказал Геннадий в телефон.

Помедлил. Взял Ларису за руки.

— Машина уже ждет, мне пора.

Он поцеловал девушку в соленые глаза и, не оглядываясь, вышел.

Из окна она увидела, как Геннадий быстрыми шагами пересек пло-щадь перед корпусом и сел в ожидающий его внизу черный джип. Транспорт-ным средствам, кроме больничных, въезд на территорию был строго запрещен, и машина одиноко стояла у тротуара с включенными фарами… Минуту. Две…

Потом резко взяла с места и выехала за ворота…

Главврач сидел напротив Ларисиного отца в своем уютном кабинете и

щедро разливал коньяк в широкие бокалы.

— Через три дня можете забирать дочку домой, — говорил он светящему-ся от счастья родителю. — Она вне опасности.

— Сергей Иванович! Расскажите мне о вашем методе. Откуда возникла

такая необычная идея?

— Извольте. Еще в самом начале своей карьеры, студентом, я проходил

практику в роддоме. Для женщины потерять ребенка — это огромная психиче-ская травма, а уж возможность рожать… Лежала у нас одна с асфиксией плода и таким букетом заболеваний, что у Мухинской «Колхозницы» было больше шансов забеременеть и родить, чем у нее. Мы не могли помочь бедной женщине, и она угасала прямо на глазах. Ее никто не навещал. Счастье других ро-жениц и звуки кричащих младенцев только усугубляли болезненное состояние и, как следствие, кровотечения… Один из моих сокурсников сильно жалел эту молодую женщину. Каждое утро он стал оставлять на ее окне букет цветов, со-рванных тут же, в саду. При возможности заводил с ней беседу, угощал конфе-тами. Через три дня женщина попросила у соседок по палате зеркальце, а через неделю стала выходить на улицу. Она ждала встреч сильнее, чем морфинист заветного укола. Полюбила. Поправилась. А приятеля моего вскоре перевели в хирургическое отделение. Что уж там дальше с ней стало — не ведаю.

Для женщины потерять привлекательность — это хуже, чем потерять жизнь. Потому что быть привлекательной и есть жизнь для нее. Не имея возможности поделиться своей красотой с мужчиной, традиционно доминировать и восхищать ею, женщина угасает. После тяжелых травм, уродующих внешность моих пациенток, многие из них рано или поздно впадают в тяжелейшую депрес-сию. Для некоторых она заканчивается или прыжком с моста, или… внезапно появившимся интересом к фармакологии. Преимущественно — к количествен-ному аспекту сильнодействующих лекарственных средств.

Еще коньячку? Нет? Я выпью. А! Тогда вы тоже? Видите, я умею угова-ривать! У нас в городе есть свой драматический театр. Довольно скверный, но…

Вот это но и натолкнуло на идею…

— Один из актеров труппы в отличие от остальных играл великолепно.

Глядя на него, я каждый раз забывал, что нахожусь в провинциальном театре.

Не уверен, заметили ли это другие. А это, собственно, и… неважно для моего рассказа. Больше себе не наливаю. Красивый, молодой, талантливый. Роман-тические роли он проживал на сцене так, что невозможно было не поверить в его искренность.

— Первый раз, когда я поговорил с Геннадием и предложил ему работу, он со смехом отверг ее. Второй разговор произошел уже в моем кабинете. Из-за плохих сборов количество спектаклей было сокращено вдвое. Не надо быть Эйнштейном, чтобы догадаться, что и зарплата соответственно. Я услышал обё этом и позвонил… Но окончательно сомневаться он перестал только после того, как я провел его по палатам. Увидел потухшие глаза женщин, ожидающих казни жизнью по выходу из больницы, и согласился. Так Геннадий стал частью моего медицинского штата.

— Ко мне попадают в основном по рекомендации, вы и сами знаете. И еще те пациентки, за которых безуспешно брались психиатры со своими зомби-рующими пилюлями. Безнадежные случаи, в общем. Как ваш. Простите, конечно. В любой операции самый опасный и сложный период начинается после нее.

Большинство пострадавших не хотят никого видеть, хотя нередко и наоборот.

В этой критической ситуации необходимо пробудить и вызвать в них интерес к жизни. Только такой гениальный артист, как Гена, мог убедить полностью поте-рявшую веру в себя и будущее женщину, что он безумно влюблен именно в ее душу, и помятая, изуродованная оболочка не играет роли. Мы требовали и подробно изучали информацию на каждую прибывающую. Предпочтения, хобби, отвращения, вкусы, жизненная философия — все, что могло помочь найти ключ к сердцу этой женщины. Геннадий талантливо и с упоением играет тех, кем ему всегда хотелось быть — героев, таинственных, остроумных и великодушных.

Кстати, не только такой положительный тип нравится женщинам. Был случай, когда целый месяц Гене пришлось хрипло петь под гитару блатные песни и изо-бражать из себя криминального авторитета. Легендой для исчезновения стала его «поимка» и водворение в тюрьму на долгие годы… Придя в себя, женщины сразу торопятся уехать.

— Да! История! Спасибо еще раз, доктор! То, что давал слово о нераз-глашении, помню. Жизнь дочери для меня важней всего.

Гость замешкался, уходя.

— Последний вопрос. Неужели не нашлось ни одной женщины, которая бы не поверила, что Геннадий в нее влюблен?

Доктор улыбнулся и сказал:

— Как может женщина не верить в любовь!? Вы знаете хоть одну, которая думает, что недостойна ее? Все женское существо с самого рождения готовится к любовному трепету. Оно тянется к любви, как дитя к матери. Наш странный мир целиком покоится на хрупких женских плечах, я бы сказал, а не на трех слонах, как многие думают… Хотя вижу, что вы не совсем согласны… с последним, — улыбнулся доктор. — Если бы не женщины, мы, мужчины, уже давно перебили бы друг друга. Вот так, батенька! Подождите минуточку, я вас провожу. Он набрал номер телефона и сказал, наговаривая на автоответчик:

— Геннадий. Отдохни еще пару дней. В среду утром, пожалуйста, ко мне.

Прибывает новая пациентка. Очень тяжелый случай, коллега!

Последнее пари актрисы

Скорая помощь приехала быстро — минут через тридцать-сорок. Врач

с двумя помощниками энергично вошел в дверь, открытую просто одетой, но

очень красивой молодой женщиной.

— Куда идти?

Дама, жестом пригласив следовать за собой, повела их через прихожую, загроможденную массивными кожаными креслами и старомодной, с мно-жеством крючков, дубовой вешалкой. Затем они прошли в просторную гостиную.

Из нее — в маленькую, очень опрятную, почти без мебели комнату и, наконец, в

коридор, заканчивающийся полуоткрытыми двустворчатыми дверями.

— Она здесь.

Пропустив всех вперед, женщина осталась стоять на пороге, прижав

ладони к груди и глядя в полумрак полными тревоги глазами.

Больная лежала на широкой кровати, обложенная подушками. В комнате пахло лекарствами и старыми вещами. Высокий потолок почти терялся в

невероятной высоте. Тяжелые шторы на окнах плотно задвинуты. Слабый источник света, находящийся на столе, тускло освещал коробку из-под обуви, полную разных пузырьков и коробочек. Доктор подошел к кровати и поставил свою

сумку на стоящий у изголовья стул. Женщина часто и тяжело дышала. Глаза

закрыты. Лицо синюшной бледности, усиливаемой лампочкой искусственного

света из единственного горящего рожка старомодного торшера, блестело ка-пельками пота. Доктор взял женщину за левое запястье. Она тут же отдёрнула

руку и открыла глаза.

— Что вы тут делаете?! Я никого не звала!

— Ваша дочь позвонила, — спокойно объяснил он.

— У меня уже давно нет дочери, — произнесла больная хрипло. — Ухо-дите! Ирина! Я же просила, — недовольно сказала она.