Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в.

В заседаниях комитета уже с начала 80-х гг. принимали участие представители домов милосердия, детских приютов, нередко владельцы ночлежек. Параллельно этому процессу постепенно происходит подчинение Врачебно-полицейского комитета городским властям. По Положению 1908 г., он состоял под началом особого лица, назначаемого министром внутренних дел, но по представлению санкт-петербургского градоначальника. В формировании членов комитета принимала участие городская Дума. Избранные ею лица имели совещательный голос. В комитет официально входили также инспектор врачебного управления, главные врачи Алафузовской и Калинкинской больниц и, как уже было сказано выше, члены Российского общества защиты женщин. Кроме того, имелся штат постоянных работников: с 1908 г. здесь работало двадцать надзирателей и восемь участковых врачей. Любопытно отметить и доходы персонала Врачебно-полицейского комитета. В начале XX в. врач, к примеру, получал в год 900 руб., надзиратель — 360 руб. [179] В целом же город считал возможным выделить на нужды надзора над проституцией 24 000 руб. в год. В дальнейшем решено было увеличить эту сумму до 11 4600 руб.

179

См: Врачебно-полицейский надзор за городской проституцией, с. 8.

Контингент служащих Врачебно-полицейского комитета формировался из различных источников. Врачебный персонал в основном набирался из медиков Калинкинской больницы. Чиновники имели прямую связь с Министерством внутренних дел. Агентами и надзирателями работали или низшие полицейские чины или вольнонаемные, нередко из бывших лакеев и отставных унтер-офицеров [180] . В годы первой мировой войны, когда Петроград буквально захлестнула волна проституции, не столь многочисленному штату служащих Врачебно-полицейского комитета стало трудно справляться со своими обязанностями. Это, в частности, отмечалось в записке к отчету о деятельности комитета за 1914 г.: «Надзиратели ввиду обременения комитета канцелярской работой и невозможностью за отсутствием средств приглашать посторонних лиц привлечены, в ущерб их прямым обязанностям, к канцелярским занятиям и, кроме того, несут дежурства в трех смотровых пунктах комитета, сопровождают женщин из этих пунктов в Калинкинскую больницу и часто вызываются в суд в качестве свидетелей. Надзиратели комитета, несущие службу на улице с утра до позднего вечера, служат по вольному наему и получают всего тридцать рублей в месяц» [181] . Кроме того, шесть человек из состава надзирателей были призваны в армию, и их места остались вакантными. Однако за последующие предреволюционные годы штат Врачебно-полицейского комитета не увеличился. Может быть, из-за этого организация, призванная, по словам ее же служащих, «охранять общественное здравие санитарными мерами», не смогла уже осуществлять свою задачу, тем более что деятельность Врачебно-полицейского комитета находилась под огнем критики демократически настроенной общественности. Правда, произошло это не сразу.

180

См: Покровская М. И. О жертвах общественного темперамента. СПб., 1902, с. 12.

181

ЦГИА СПб., ф. 513, оп. 162, д. 109, л. 162-163.

В 50—80-х гг. XIX в. петербургский обыватель был довольно мирно настроен по отношению не только к административно-врачебным организациям, но и к полиции. Общий стиль городской жизни отличался размеренностью. Нарушающие этот порядок уличные женщины, за которыми охотились в первую очередь агенты Врачебно-полицейского комитета, в понимании петербургского обывателя, являлись персонами, достойными порицания. Считалось, что только проститутки переносят венерические заболевания. Письма с подобными жалобами поступали и во Врачебно-полицейский комитет, а в пункты осмотров проституток жители окрестных улиц обращались еще чаще. Довольно характерным примером может служить письмо обывателей Большой Мещанской, просивших в 1889 г. убрать с улицы заведение мадам Жозефины, судя по всему, публичный дом средней руки, так как «в сточных водах скапливается большая зараза от мытья девиц» [182] . Врачебно-полицейский комитет в данной ситуации представлялся радетелем за интересы здоровья горожан, а его агенты — желанными фигурами, которые освобождают город от «заразы». И это было не так уж далеко от истины. Многогранная деятельность комитета говорила сама за себя, но все-таки главенствующим оставалось медико-профилактическое направление, эффективность которого не вызывает сомнений и сегодня. Современники тоже довольно высоко оценивали работу врачей, привлекаемых для осуществления надзора за проституцией. Об этом, в частности, говорилось на Первом Всероссийском съезде по борьбе с сифилисом в 1897 г. [183]

182

ЦГИА СПб., ф. 569, оп. 17, д. 83, л. 6.

183

См: Штюрмер К. Л. Проституция в городах // Труды Высочайше разрешенного съезда по обсуждению мер против сифилиса в России. Т. I. СПб., 18 с. 13-18.

Однако под влиянием демократических настроений в начале XX в. стало уже «неприличным» осуждать проститутку, и общественный статус Врачебно-полицейского комитета заметно снизился. Его агентов нередко приравнивали к филерам. Общественность почему-то сосредотачивала свое внимание в основном на административно-розыскных функциях организации. Немаловажную роль сыграли в этом и прогрессивные российские писатели. С каким презрением писал А. И. Куприн в «Яме» о враче Клименко! По его характеристике, это «старый, опустившийся, грязноватый, ко всем равнодушный человек…», который никогда не думает, что перед ним живые люди, а «он является последним и самым главным звеном той самой странной цепи, которая называется узаконенной проституцией» [184] . Суровый приговор служащим Врачебно-полицейского комитета вынес в романе «Воскресение» Л. Н. Толстой. Ему явно не симпатичны «находившиеся на государственной службе чиновники, доктора-мужчины, иногда серьезно и строго, а иногда с игривой веселостью, уничтожая данный от природы для ограничения от преступления не только людям, но и животным стыд, осматривали женщин и выдавали им… патент на продолжение преступлений, которые они совершали со своими сообщниками в продолжение недели» [185] .

184

Куприн А. И. Соч. В 6-ти тт. Т. 5. М., 1958, с. 291—292.

185

Толстой Л. Н. Собр. соч. В 14-ти тт. Т. 14. М., 1953, с. 14.

Пренебрежение такого рода близко к свойственному российскому городскому менталитету негативному восприятию всех административных структур, деятельность которых носит регламентирующий характер. Однако оснований для подобного отношения не было. Ведь именно из числа служащих Врачебно-полицейского комитета вышли крупные исследователи-практики, осветившие проблем проституции в России. В их ряду следует прежде всего назвать A.И. Федорова, П. Е. Обозненко, К. Л. Штюмера. Они делали огромное и важное дело — налаживали систему надзора за распространением венерических заболеваний в городе. Действительно, все положения о Врачебно-полицейском комитете включали в себя в первую очередь подробные описания организации медицинского надзора за проституцией. Административно-карательные функции носили подчиненный характер. Это отчетливо видно из документов, регламентировавших надзор Врачебно-полицейского комитета в 40—60-х гг., и из позднейших законодательных актов. Для примера стоит привести циркуляр министра внутренних дел от 26 октября 1851 г., который очерчивал следующие — в порядке важности — направления организационной работы Врачебно-полицейского комитета:

1) «составление списков публичных женщин»; 2) «врачебное освидетельствование этих женщин»; 3) «лечение выявленных больных»; 4) «выяснение у больных мужчин, где заразились»; 5) осмотр «на предмет болезней всех задержанных полицией представителей низших классов» [186] . И в дальнейшем на первый план выдвигалась медико-охранительная сторона деятельности Врачебно-полицейского комитета. Об этом, в частности, свидетельствует отчет комитета за 1914 г., где выделялись основные аспекты его деятельности: «1) производство медицинских осмотров женщин, состоящих под надзором комитета и так называемых «комиссионных»; 2) наблюдение за аккуратной явкой проституток на врачебные осмотры; 3) принятие мер к розыску и доставлению в комитет проституток, уклоняющихся от явки на осмотр; 4) подчинение надзору женщин, занимающихся промыслом разврата; 5) освобождение проституток от врачебных осмотров и от подчинения комитету; 6) привлечение к судебной ответственности» [187] . К суду привлекались следующие лица: «а) проститутки, уклоняющиеся от явки на медосмотр; б) содержатели незаконных притонов; в) женщины, занимающиеся промыслом разврата, но не желающие подчиняться надзору комитета».

186

Штюрмер К. Л. Указ, соч., с. 13.

187

ЦГИА СПб., ф. 513, оп. 162, д. 109, л. 162.

Этот документ, относящийся к последним годам существования Врачебно-полицейского комитета, позволяет обратить внимание читателя на чрезвычайно важный аспект взаимоотношений института продажной любви и общества, а именно на проблему правовой ответственности за проституцию. Как известно, до создания в Санкт-Петербурге Врачебно-полицейского комитета блуд в России являлся уголовным преступлением, что было даже зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 г. Последнее, в частности, предусматривало наказание за открытие публичного дома — сначала в виде штрафа, затем тюремного заключения от 6 месяцев до 1 года. Лица женского пола «за обращение непотребства в ремесло» подвергались аресту от 7 дней до 3 месяцев, «смотря по обстоятельствам, более или менее увеличивающим или уменьшающим их вину».

Таким образом, существование Врачебно-полицейского комитета на первых порах как бы входило в противоречия с действующим законодательством. Л. А. Петровский, предвидя данный юридический нонсенс, неоднократно обращался к Николаю I с просьбой о смягчении преследования проституции. Предполагается, что это ходатайство было негласно удовлетворено. Однако закрепленная российским законодательством ответственность за торговлю любовью формально просуществовала почти до конца XIX в. и была отменена лишь в 1891 г. постановлением Уголовного кассационного Департамента Правительствующего Сената. Наказание за превращение «непотребства» в ремесло заменялось ответственностью за несоблюдение правил о регистрации проституток. Тем самым лишь закреплялось уже осуществлявшееся на деле терпимое отношение к институту проституции в России, и прежде всего в Санкт-Петербурге. Последнее вовсе не означало, что официальные властные структуры покровительствовали развитию системы продажной любви, как это долгое время пытались представить либерально настроенная интеллигенция в России того времени и тем более идеологи и исследователи советского периода. До конца XIX в. параллельное существование двух, как бы взаимоисключающих друг друга юридических норм — наказания за блуд и положения о регламентации — создавало дополнительные гарантии их действенности. Иными словами, женщина оказывалась перед выбором: свобода, чреватая опасностью уголовной ответственности, или регистрация с ограничением гражданских прав, но гарантированным освобождением от наказания. Вероятно, поэтому в 40—90-х гг. надзор за проституцией осуществлялся довольно успешно.

После отмены положения о привлечении к ответственности за торговлю собственным телом вопрос о регламентации заметно осложнился. Вставшая на путь профессионального разврата женщина выбирала уже не между наказанием уголовного или нравственно-социального толка, а между полной свободой и ущемлением в правах. Конечно, то обстоятельство, что зарегистрированная проститутка становилась парией в российском обществе, не вызывает сомнений. Как уже говорилось, с момента установления надзора женщина, занимавшаяся торговлей любовью, лишалась паспорта.

Известный российский врач Б. И. Бентовин, неоднократно упоминавшийся выше, писал: «Всякий знает, как важен для каждого русского гражданина этот своеобразный habeas corpus. Человек беспаспортный, по народному воззрению, в сущности, даже не человек. Таким образом, для проститутки нравственное значение этой меры как самого отвержения от гражданской жизни очень важно…» [188]

Дело заключалось не только в нравственном ущербе для женщины, а в явной ее дискриминации в гражданских правах после официальной регистрации во Врачебно-полицейском комитете. Особа без паспорта не могла скрыть своего занятия от окружающих, изменить место жительства и тем более профессиональное занятие. Профессор Московского университета А. И. Елистратов, известный юрист, доктор полицейского права, специализировавшийся в области изучения проституции как социального и правового явления, отмечал, что «желтый билет», заменяющий паспорт, закрывает продажной девице вход в чистую семью!» [189] Можно, конечно, поразмыслить о том, насколько справедливы были подобные довольно жесткие меры по отношению к проститутке. Однако совершенно ясно, что именно они влияли на социальный статус продажной любви. Официальная принадлежность женщины к институту проституции на среднем уровне общественного сознания петербуржца и XIX, и начала XX в. являлась признаком позора и всячески порицалась. Сами публичные женщины считались распространительницами дурных нравов. Своеобразным свидетельством этого могут являться письма во Врачебно-полицейский комитет. С просьбой о запрещении пребывания проституток на территории Измайловского полка обращались в 1895 г. директора 10-й гимназии ремесленного училища цесаревича Николая. Просьбу свою они мотивировали дурным влиянием как на нравственность, так и на здоровье вверенных им воспитанников [190] . Позже, в 1905 г., в комитет обратились жители Большой и Малой Дворянской улиц, мимо домов которых еженедельно проходили на освидетельствование проститутки. Авторы письма требовали оградить детей от контактов с девицами, отпускавшими «двусмысленные шутки и неприличные остроты» [191] . Обыватели были настроены весьма агрессивно по отношению к публичным женщинам и незадолго до революции. Сетуя на их засилье в одном из домов в районе Кузнечного рынка, анонимный, но весьма возмущенный жалобщик писал в 1915 г.: «Противно смотреть даже низшему обществу и рабочему классу, а не то что аристократии» [192] . Представление о проституции как о позорном занятии — весьма стойкий стереотип городского менталитета конца XIX—начала XX в. Способствовал сохранению этого стереотипа, скорее всего, не уровень нравственности петербуржцев, а систему правовой дискриминации женщин, занимавшихся продажей своего тела.

188

Бентовин Б. И. Торгующие телом, с. 105.

189

Елистратов А. И. О прикреплении к проституции. Казань, 1903, с.

190

См.: ЦГИА СПб., ф. 44, оп. 2, д. 138, л. 68.

191

См.:ЦГИА СПб., ф. 630, оп. 1, д. 529, л. 241-242.

192

Там же, оп. 11, д. 555, л. 1.

Рост общедемократических тенденций в стране в XX в. мало чем изменил данную ситуацию. Но это не означало, что юридические нормы, регулирующие положение института проституции в российском обществе, никак не трансформировались. В марте 1903 г. был принят закон о мерах к пресечению торга женщинами. Появление этого документа явилось следствием общеевропейских тенденций в отношении к проблеме продажной любви. В 1899 г. в Лондоне состоялся конгресс, поставивший вопрос об ограничении торговле «живым товаром». Ряд решений конгресса нашел отражение и в российском законодательстве, но касались они, естественно, лишь международных аспектов. В конце 1909 г. Государственный Совет и Государственная Дума одобрили новый закон, касавшийся проституции. В нем много положений, заметно расширявших права публичных женщин, но, конечно, не в общегражданском, а в специфическом, в определенной степени профессиональном смысле. Следует отметить, что эти нововведения основывались на действовавших ранее подзаконных актах, касавшихся прежде всего функций Врачебно-полицейского комитета. Это относилось, в частности, и к вопросу о праве проститутки не обслуживать мужчину без указания причин отказа. В целом же законы 1903 и 1909 гг. рассматривали проблемы проституции в контексте государственного надзора над ней, а следовательно, функционирования Врачебно-полицейского комитета. Не посягали законодатели и на публичные дома, что было вполне естественно, так как контроль за продажными женщинами легче всего осуществлялся именно в этих заведениях.