Просто мы научились жить (2010-2012)

– Что именно?

– Пошла к ней после всего что случилось.

Она начала злиться.

– А с каких это пор вас это волнует? – Спросила срывающимся от злости голосом. – Вы не забыли, чьи вы друзья?

Рита кинула карты на коврик и хмыкнула.

– Подлость. Фу. Терпеть не могу.

Лека вскочила на ноги.

– Да что происходит, черт возьми? Какое право вы имеете меня осуждать?

Осеклась. Замерла.

– Подождите. А откуда вы вообще знаете, что произошло?

– Светка звонила, – сказала Рита, собирая карты обратно в колоду, – попросила, чтобы мы держали тебя подальше от Ди.

Она складывала карту к карте, ровняла стопку, а когда закончила – поднялась на ноги и кивнула:

– Я ответила, что не собираюсь этого делать. С подлыми людишками мне не по пути.

Лека смотрела на нее, раскрыв рот. Она боялась посмотреть на Таню. А Тони смотрел на нее сам.

– Мне тоже, – сказал он, вытягивая из-под Лекиных ног доску. – Тань, ты идешь?

Вот сейчас. Сейчас она встанет, скажет что-нибудь ужасное, и пойдет вслед за ними по пляжу – гордая и уверенная в своей правоте.

А я? А как же я?

Лека вся сжалась в комок, готовый разразиться безудержными слезами. Ждала.

– Дурак, – прозвучало вдруг снизу, и это было подобно самому громкому грохоту. Таня? Ангел выругался? Да так не бывает!

– Вы оба дураки, – продолжил ангел, и комок немножко разжался, – если дружба для вас – это пить пиво в лавбазе, то мне вас просто жаль.

Тони смотрел на нее во все глаза. Рита молча развернулась и пошла по пляжу. Тони последовал за ней. И стоило их спинам удалиться на несколько десятков метров, как пружина в Лекиной груди разжалась. Она кулем осела на песок и наконец разрыдалась.

О чем она плакала? О Женьке, которую больше никогда не увидит? О Диане, которую больше никогда не получится обнять? О себе, которая в одну минуту потеряла все, чем дорожила? Она не знала. Просто сидела на коленях, зажав руками лицо, и рыдала, выплескивая из себя всю боль, и горечь, от которых было больше некуда спрятаться.

Она чувствовала щеку Тани на своей спине, и была благодарна ей за это. Наверное, впервые в жизни она плакала не одна, а с кем-то, готовым разделить с ней эту боль.

– Это пройдет, – прошептала Таня, когда всхлипывания прекратились, и Лека сердито вытерла лицо ладонями, – дай им время. И себе тоже.

– Я такое дерьмо, Тань… – с отчаянием выдохнула Лека. – ты даже не представляешь себе, какое я дерьмо.

Она почувствовала, как овивают ее шею теплые руки, как прядь тонких волос щекочет щеку.

– Ты не дерьмо, – прошептала Таня, – ты дурочка. Разве было бы лучше, не проведи ты с Женей этих дней? Ты бы до конца жизни себе не простила.

– Я могла с ней не спать.

– Могла. Но решила иначе. И на это решение наверняка были веские причины. Почему ты сейчас-то о них забыла?

Лека повернулась, уткнулась носом в Танино плечо и засопела.

– Я обидела Диану.

– Чем? – Удивление в ее голосе было звонким и ярким. – Тем, что правду сказала? А зачем тебе человек, наказывающий за правду?

– Я сделала ей больно!

– Она сама себе сделала больно.

Странно было слышать такие вещи от ангелоподобной Танечки, но Лека цеплялась за ее слова, как утопающий держится за последний обломив корабля.

– Как это сама?

– Лена, она сама не понимает, чего хочет. Ты ушла, сказав, что тебе надо побыть с Женей и разобраться. Ты выгоняла ее при этом из вашего дома?

– Нет.

– Вот именно. Она ушла сама. Выбрала боль, понимаешь? А сегодня, когда ты пришла к ней, она выбрала злость.

– Господи, тебя послушать, так я вообще ни в чем не виновата, – улыбнулась Лека.

– А ты и не виновата. Посмотри на меня.

Лека подняла голову. Танины глаза смотрели спокойно и ласково.

– Ты шла за своими чувствами, за своими желаниями. Никто не виноват, что на какое-то время ваши желания стали разными. Было бы хуже, если бы ты стала ей врать. Но ты же не стала?

– Нет. Не стала.

– А раз так, то никто не виноват в случившемся. Просто так произошло, и все.

– Скажи это им, – обида вдруг поднялась из живота к груди и сжалась там в комочек.

– Зачем? – Удивилась Таня. – Тебе нужны такие друзья?

Леку знобило. Она слушала и понимала, что все это она уже знает, более того – она сама говорила похожее, только годы и годы назад. И сейчас, слушая все это из уст маленькой Танечки, только сейчас, глядя на ее уверенный взгляд, Лека начала понимать, что во всем этом как будто не хватает чего-то очень важного. Все верно, да, и все это правда, но как будто не вся правда.

– Да. Они мне нужны, – сказала вдруг Лека, пораженная. – И такие они нужны мне тоже.

Так вот в чем все дело? Может, в этом и была разница? Не пытаться прощать себя, а научиться вначале прощать других? Не требовать, чтобы ее принимали любой, а принимать их любыми тоже? Вот такими – глупыми, злыми, жестокими. Обиженными и расстроенными. Оскорбляющими и бьющими наотмашь.

– Я бы на твоем месте просто не стала с ними больше разговаривать, – Лека едва расслышала Танины слова. Они долетали до ушей отголосками эха.

Да, милая. Еще несколько лет назад я тоже не стала бы с ними разговаривать. Послала бы к черту и нашла себе новых. А потом еще новых. И еще. Потому что очень тяжело прощать, когда у тебя просят прощения, но еще тяжелее, когда не просят. Потому что легко дружить, когда в глазах друга ты идеален, и тяжело, когда он впервые в тебе разочаровывается.

А еще тяжелее признать, что тебе очень нужен кто-то, кому совсем не нужна ты.

– Я тебя люблю, Тань, – сказала Лека тихо, – спасибо, что ты осталась со мной.

…И полетели дни. Один за другим, растворяясь в ранних балийских ночах, и возрождаясь с первым лучом рассветного солнца.

Лека закончила фильм, отправила копию в Москву, и накрыла оборудование чехлами. Она чувствовала себя так, словно выложилась полностью, отдала фильму всю свою энергию, и теперь ходила по побережью печальная и пустая.

С друзьями не виделась – они не приезжали, а она не ездила туда, где могла их встретить. Даже Танечка, милая Танечка, проутешав Леку несколько дней, вдруг стремительно собралась и улетела в Санкт-Петербург, пообещав скоро вернуться и не собираясь сдержать слово.