Протоколы с претензией

А для старожилов Зеленого Дивана общение с уроженцами страны не составляет никакого труда. Они легко найдут нужные слова, переведут интонацию в положение Drive (буква D на коробке передач в вашей японской машине), отметят особенности сегодняшней погоды, сверят ее с политикой Еврейского Государства, ругнут тех, кто эту еврейскую погоду делает. Ругнут мягче, чем это делают тележурналисты, не признающие за еврейскими олимпийцами никаких человеческих качеств, или, наоборот, припечатают еще хуже: так, как журналисты себе позволить не могут. В общем, эта кампания умеет сплести тонкую паутинку человеческих отношений с окружением и по ней быстро передвигаться в обе стороны, создавая впечатление безобидности. Да, они уже не новички здесь, они уже давно не делят окружающих, как новые репатрианты, на наших, “русских”, и на “них”. “Они” в самом общем виде – это те, кто не хранит в памяти дату начала Великой Отечественной войны (1941). Они говорят на иврите и иногда пытаются заговорить по-английски (еще чего!), а войну начинают двумя годами раньше (1939), когда Российская Империя Большевиков, говорят они, делила Восточную Европу с Третьим Рейхом. Знания о Еврейском Государстве, в котором живет новый репатриант, он черпает порой из телевизионных программ Российской Империи, порой – из того, что пишут о нем писатели, наезжающие оттуда же. Я. с интересом заглядывает в литературные отпечатки этих посещений. Он сообщает Б., что репортажи русских гостей описывают то, что видели, избегая обобщений. Евреи, полуевреи и евреи на четверть, напротив, с обобщений начинают, ими же заканчивают, опираясь на природную скорострельность и ощущение сопричастности. Нелегко новому репатрианту различить детали в окружающем его новом мире, особенно, когда он смотрит на него сквозь очки, заплеванные его трудностями и обидами. Все “они” как будто на одно лицо, одинаковые, сытые, если и жалующиеся на жизнь, то только чтобы замаскировать истинное довольство своим положением. А ведь этот новый репатриант там, в Российской Империи, ни за что не спутал бы русского с грузином, например, тотчас отличил бы москвича: “Чего приехал? На бережке ка-а-амешки, ра-а-акушки собирать? Мы к вам раньше за колбасой ездили, а теперь – за деньгами, а скоро и за буквой “а” приезжать будем”.

Ничего, и он, этот новенький, станет когда-нибудь старожилом, и его вновь прибывшие заподозрят в глухоте и надменности. И он вскоре будет понимать, кто есть кто в этой стране. Поймет, например, что партия Экс-Социалистов, основа Лагеря Вечного Мира, – это партия предпринимателей, желающих защитить достигнутое. Она и была когда-то исключительно партией рабочих, крестьян и солдат, но с тех пор прошло много времени, бывшие рабочие открыли собственное дело, иногда даже продают его за многие миллионы, крестьяне устали, состарились, наняли таиландцев, солдаты стали полковниками. Нечего делать в такой партии вновь прибывшему. Женщины при виде его зевают, служащая в банке зевает дважды, один раз как женщина, другой – как служащая банка. Непривычно ему и пихаться грудью на заседаниях Центра Партии Горячих Патриотов. “Русских” там не видно, во всяком случае, по телевизору, даже если приблизиться к его экрану вплотную. Ходили, правда, слухи, что их бородатый лидер привел однажды на заседание триста своих казаков для единогласного голосования, но казачьи сотни были геройски отбиты. Но “русская” поддержка движению Патриотов ощущается сильно. Сказывается ли здесь ностальгия (“К топору зовите Русь!”), а может быть, тут больше неприязни к этим, – разводящим мягкими ручками с их змеистыми речами о мире (“хошь по морде, ублюдок?”). Личность главаря “русских” внушает безотчетный страх уроженцам Еврейского Государства. Его взгляд с экрана телевизора гарантирует им удавление быстрое, без боли и страха. Словно специально, чтобы еще больше запутать их своей непонятностью, у него два имени. Одно – мужское, а другое – женское, да еще и французское. Уж лучше бы он взял себе двойную фамилию, например Рихард-Вагнер.

Тем временем ветер на озере стих. Гладь и божья благодать... Как покойна поверхность воды! Как тих воздух! Искупаемся перед решительным натиском на шашлыки и спиртные напитки! И после – тоже, но уже с надувными матрасами, чтобы легче вернуться берег. Или лучше не надо – матрасы вымокнут и не просохнут до ночи, да и жизни лучше поберечь, чтобы самим и узнать, что же будет с нами дальше.

ПРОШЛОЕ И ПЕРСПЕКТИВЫ ЕВРЕЙСКОГО КАННИБАЛИЗМА

Всеобщая еврейская история подразделяется на досионо-сионистскую, сионо-сионистскую, а постсионо-сионистской не бывать! Досионо-сионистская история делится на библейскую и пустую. Пустая история – это такая, в которой не было ни библейской, ни сионо-сионистской. Что делали евреи в пустой истории? Маялись. Сами маялись, донимали других и подвергались побоям. Правда, во время пустой истории евреи учились. Они учились по библейской истории, а также у других народов. О библейской части истории рассказывает сама Библия, о сионо-сионизме у всякого когда-либо интересовавшегося им человека сложилось свое, совершенно определенное мнение. Мы вовсе не так самонадеянны, как кажется, и не претендуем его изменить, мы только хотим осветить его, скорее для самих себя, в несколько ином, мягком и обыденном, культурологически-кулинарном свете.

Сионо-сионистская история начинается с Пионеров-первопроходцев. Пионеры-первопроходцы питались идеями, панированными в компосте. Пионеры-первопроходцы по определению – пришельцы. От прочих первопроходцев из пустой истории они отличаются тем, что они пионеры, которые пришли не на новое место, а на незабытое старое. У Пионеров не было никакой пищи, помимо пищи идейной. Они дробили камни, строили дороги, пахали землю и питались идеями в компосте.

Пионеров съели Волчата. Волчата были детьми Пионеров, первыми уроженцами земли Авраама, Исаака и Иакова в новое (сионо-сионистское) время. Они сидели по ночам у костров с Пионерами, слушали их рассказы и готовили себя к Прорыву, который должны совершить. А Пионеры сквозь искры костра, сквозь легкий дымок, любовались этим новым еврейским выводком. Волчата не подвели. Они перековали орала на мечи. В гордой погоне и юном беге, в высоком прыжке и беззаветной отваге основали они Еврейское Государство. Ничто не дается даром. У Волчат образовалась Грыжа.

Волчат съели Дети Вудстока. Они были детьми Волчат с Грыжей. Они были детьми Волчат и Грыжи. Но предпочитали называть себя Детьми Вудстока. Горячие Патриоты охотнее назвали бы их “йалдей акилэ”, детьми Грыжи. Время шло. Время неумолимо. Время бросать гранаты и время собирать $..$. На штыках не усидеть. Присесть лучше в телевизионной студии, редакции газеты или в банковском офисе. А еще хорошо снимать фильмы и сочинять песни протеста. Они искренне жаждали мира, они стремились понять Соседей. Они громко сказали всему Миру: “Мы их понимаем”. ”У-гу, – отвечали им Патриоты, – и они вас понимают отлично. Лучезарный лик ваш, однако, заслоняет им ваша же упитанная задница, которая так и просится...” Со снисхождением обретенной мудрости глядели на Патриотов Дети Вудстока. Они ласково шутили над провинциальным энтузиазмом Пионеров и над воинственным пылом Волчат. Они расширяли горизонты до общечеловеческих ценностей. Они взвесили все в целом и каждую часть по отдельности. Они со всем тщанием изучили пропорции и, ничего не утаив, нам сообщили о них.

Пионеры смотрели в Даль, они видели Вершины. Волчатам некогда было смотреть в Зеркало. Дети Вудстока соединялись сердцами с Миром.

За причудами Пионеров следили в бинокли, Волчата стояли на пьедесталах, Дети Вудстока слились с горизонтом.

А тем временем в страну хлынули... вот говорят, дамы и господа, леди и джентльмены, товарищи и товарищи, а мы скажем – жаботинки и жаботфорты. Как и их великий сводный предок, сам Жаботинский, они говорили по-русски, но в отличие от него, этого языка им было вполне достаточно. Они пришли без денег и с подзорными трубами, как и полагается приходить из Российской Империи. Они не всегда толком знали, что они хотят вспахать и что посеять. Они даже не всегда были уверены, не ошиблись ли они континентом. Опять же, в отличие от их пламенного вождя, в них меньше пламенности и больше практицизма, есть претензия на элегантность, но не хватает на нее средств. А он, Жаботинский, с одной стороны был Владимир (как Мономах и Ильич), а с другой – Зеев, то есть еврейский волк небольшого роста и непугающей лягушачьей наружности. Но писал и говорил он всегда о вещах титанических – о Самсоне-Назорее, о двух берегах великой реки Иордан. Потому и у его сводных потомков тоже размах титанический. Им либо немедленно оплеух навешать Соседям, либо уехать в Америку, на меньшее они никак не согласны. Они разбрелись по стране и осели перед цветными телевизорами на разноцветных диванах. Иногда они садятся в машины и катаются по стране. Они заезжают на север и на юг, они фотографируются у Большого Семисвечника перед Большим Кнессетом. Бог знает какой борщ варится в их коллективном мыслительном чане! Щурясь, смотрят они на Большой Кнессет. Они здесь. И если на них посмотреть с одной стороны, то вроде бы они – фарс-инкарнация Пионеров, если же посмотреть с другой стороны, то ведь во всяком фарсе есть что-то от явления, его породившего.

Пионеры питались идеями в панировочном компосте. Пионеров съели Волчата. Волчат съели Дети Вудстока. Детей Вудстока съедят жаботинки и жаботфорты?

В нас прорастают те, кого мы съели, и те, кого съели те, кого съели мы. Съеденное нами прорастает в нас. Исторический каннибализм – основа основ современного сионо-сионизма.

ПОРТРЕТ ВЕЛИКОЙ ВОЛНЫ

Я. решил поделиться секретом нового увлечения, литературного, со своим ближайшим другом мужского пола (все-таки, первейший его друг – Баронесса). Он показал Б. миниатюрку “Портрет Великой Волны”. Собственно, “показал” означает: прочел вслух. А поскольку читать вслух Я. не мастер, то голос его порой доносился, словно из пустой зеленой бутылки, а порой истончался, будто он подвывал, прижигая себе ранку.

“ Я.

Портрет Великой Волны.

Со своими братьями, русскими евреями, занесенными великой волной 90-х, я по-настоящему познакомился только здесь, в Еврейском Государстве. Потому что там, в России (как говорим мы сейчас), или там, в Союзе (как говорили мы прежде), их приходилось выковыривать как таракана из булки или случалось натыкаться на них как на пса в подъезде. И вот, сложилась у меня здесь некая классификация русских (советских) евреев”.

При слове “классификация” Б. взглянул на Я., но продолжил слушать.

“Так вот, я, никогда не бывавший в Ташкенте, по прошествии многих лет, проведенных в Еврейском Государстве, первое место без раздумий отдаю нынче ташкентским евреям. Потому что меня лично они ничем не раздражают, хотя, казалось бы, уже сам по себе этот факт, – причина для раздражения. Но нет. Я бы даже сказал, что они родственны в чем-то евреям питерским и отличаются от последних тем, что с них будто сбита спесь начитанной прислуги, которая в еврее питерском так отлична от барской спеси еврея московского. Своего родного брата, еврея украинского, я тут же узнаю по немедленному желанию его пнуть и по особой, въедливой смеси хамства с шлемазливостью (я и сам такой). С удивлением обнаружил я, что еврей кишиневский даже одесского превосходит в развязности, а жизнерадостность его вообще не знает границ. Еврей черновицкий наивен, и это немного чувствуется даже в книгах Аппельфельда, которые очень люблю. Особый вид – бакинский еврей. Таковых здесь немного из-за их высокой сцепляемости с русской жизнью, но даже по тем немногим, что имеются в наличии, по их независимой осанке, чувствуется, что их положение в Баку было выше даже положения армян. О евреях белорусских сказать ничего не могу, видимо, они легко сливаются с любым фоном. Хотя вот был же у них Шагал. Еврей прибалтийский в Еврейском Государстве изучает русский язык, и за это очень хочется погладить его по головке. О евреях бухарских я в России никогда не слыхал, считая их литературным дополнением к бухарскому халату, удачной выдумкой Ильфа и Петрова. Правда, однажды в севастопольском троллейбусе пожилой узбек в медалях долго глядел на меня, а потом спросил: “Еврей?” “Да”, – ответил я ошалело. “У нас тоже такие есть”, – сказал он удовлетворенно. Но, может быть, он имел в виду ташкентских евреев, а не бухарских? Этого я уже никогда не узнаю. В любом случае удовлетворенность его была мне приятна. О евреях грузинских скажешь что-нибудь – обидишь, обойдешь молчанием, – обидишь еще больше. Поэтому я молчанием не обхожу, но и не высказываюсь”.

Я. закончил чтение и взглянул на Б. Б. неожиданно обиделся и заявил, что насчет украинских евреев все верно, остальное – перехлест.

– Ну да, – сказал Я. с вызовом, – я еврей украинский. Когда в детстве меня посылали на математическую олимпиаду в областной город или я играл за свой город в шахматы, моими соперниками были еврейские дети из Житомира, Бердичева и Коростеня. Только в таких местах рождаются Я., как в России в Рязанской губернии только и мог родиться поэт Есенин. <