Провинциалы. Книга 4. Неестественный отбор

Модно стриженные белокурые волосы, обрамляющие ее круглое лицо, делали ее моложе как раз лет на десять, что они не виделись, и Сашка искренне восхитился:

– А вы просто замечательно выглядите.

– Давай на «ты», Саша. – Она достала из сумочки пачку «Мальборо». – Расскажи о себе, где живешь, чем занимаешься? Там же, на Ставрополье?

– Там же… Свое частное агентство, издаем газету, книги… Между прочим, как депутат можешь дать интервью, все-таки тираж больше ста тысяч, и в Красноярск тоже отправляем…

– Я не сомневалась, что тебя и органы не остановят… Об интервью еще поговорим. Здесь у тебя дела?

– Совместно с министерством газету учреждаем, – проговорился Жовнер. Торопливо добавил: – Планируем, если все срастется… – И перевел разговор: – А я вижу, у вас в парламенте бурные дебаты… С коммунистами все еще воюете?

– Ой, – Затонская вздохнула, чисто по-женски всплеснула руками, глубоко затянулась, выпустила дым. – Кто с кем воюет, я так и не поняла до конца. Но спорим, как в студенческие годы на диспутах. Вот сейчас пришли с министерскими обсудить как исполнять закон о печати.

– С Михаилом Александровичем?

– С ним.

Сашка подумал, что теперь ему придется ждать, пока заместитель министра освободится.

Произнес вопросительно:

– Часа на два засядете?

– Обсуждать?.. Исходя из опыта, до обеда точно…

– Н-да, не успел, – вздохнул он.

– Ты тоже к нему?.. Ну так пойдем, примешь участие.

– Я не депутат. Погуляю пока по Москве.

– Пошли, – властно произнесла Затонская, явно добавившая к редакторским интонациям еще и депутатские. – Оценишь как практик.

Я тебя с Михаилом Александровичем познакомлю.

– Мы уже знакомы.

– Тогда тем более. Идем.

И первой вошла в здание.

На появление Жовнера никто особого внимания не обратил. Они с Затонской устроились на свободных стульях, она – с депутатами, он – рядом с уже знакомым гладко выбритым мужчиной, который, как он скоро догадался, был знатоком юридических нюансов и часто вмешивался в разговор, чтобы остудить пыл не в меру разгорячившихся депутатов, напоминая, что закон этот должен увязываться с другими нормативными документами, касающимися многообразия этой деятельности, которых пока нет. Кто-то из депутатов предложил в таком случае принять прежде остальные необходимые документы, чем составлять комментарии, но это предложение утонуло в бурном протесте – большинство считало, что прессу необходимо немедленно ставить в правовое поле. Некоторые, в том числе Затонская, настаивали на независимости, не подконтрольности прессы, недопущении никакой цензуры. Заместитель министра терпеливо напоминал, что закон не должен плодить анархию, он предполагает определенное вмешательство и контроль государства. Потом началось обсуждение отдельных статей. Теперь спорили об оттенках фраз и слов, и это напомнило Жовнеру их с Сенцовым вечерние бдения в областной газете в самом начале перестройки. Тогда они тоже перечитывали вслух и препарировали каждое слово, каждое предложение острых материалов, чтобы их нельзя было трактовать двусмысленно.

Это было знакомо, но неинтересно. Он перестал следить за дискуссией, пытаясь соотнести обсуждаемые положения статей закона с реальной жизнью: чем они помогут в каждодневных заботах – и не нашел в них ответа на самые насущные вопросы. Его и так сегодня почти никто не контролировал. Но надо было искать хороших авторов (к примеру, интервью с Затонской, очень выигрышный материал, гвоздь номера – кто сделает?), доставать бумагу, картон, материал для обложек, горючее для машин, даже краску для типографии. Надо было самим газету и книги делать, а потом самим же продавать… Это был круг его реальных сегодняшних забот. Да, конечно, закон оградит издателя, редакцию от тех, кто захочет вдруг вновь вмешиваться. Но это сейчас не было главным. До необходимости пользоваться статьями закона нужно было еще дожить…

Об этом он и сказал Затонской, когда они пошли пообедать в ресторан. (С Михаилом Александровичем договорились встретиться после обеда.) Забрели в первый попавшийся – в этот полуденный час почти пустой, сели за дальний столик.

– Может, тебя пока и не трогают, а здесь свободную прессу стараются задавить, – не согласилась Затонская. – Что же касается бумаги, то сам хорошо понимаешь: у нас сейчас всего не хватает. Страна на грани развала.

Самое главное – не допустить катастрофы. А как это сделать без законов? Армией?.. Тогда не избежать гражданской войны… Вот у вас там в Чечне генерал Дудаев объявился… Ваши черкесы тоже самостоятельности хотят… – И вдруг сменила тему: – В Красноярск не хочешь вернуться?

Жовнер даже растерялся. Помедлил, пытаясь найти точный ответ.

– Столько лет прошло… Я уже привык…

– Да, у вас море, фрукты… – вспомнила она что-то свое.

– Ну, до моря от нас далеко, – уточнил Сашка. – А фруктов действительно хватает. – Спросил: – К Москве привыкла?

– А я ее почти не вижу. С утра до вечера на работе. – И загорелась:

– У нас столько умных людей… Я уверена: год-два, и мы страну выведем, только для этого работать надо круглые сутки.

– Мы смотрим заседания, – осторожно заметил Жовнер, удивленный услышанным. На его взгляд, работали и могли вывести страну все-таки не народные депутаты, а те, кто сегодня что-то делал реальное. – Есть что послушать… Такие люди: Сахаров, Собчак, Попов, Афанасьев… Интересно говорят…

– Вот именно, я рядом с ними себя студенткой чувствую, – призналась Затонская. – Приходится снова учиться. Ты понимаешь, нам выпало построить новое государство, в котором действительно будет свобода, демократия, возможность каждому реализовать инициативу… Не будет дефицита, КГБ, партийного аппарата…

– И меню в ресторане будет разнообразнее, – заметил Жовнер, принимаясь за антрекот.

Но она словно не услышала, еще какое-то время, горя глазами, расписывала замечательное будущее.

В ожидании кофе закурили, думая каждый о своем и понимая, что тем для продолжения разговора больше нет – у каждого давно уже своя жизненная орбита.

– Муж, сын здесь? – прервал паузу Жовнер.

– Сын со мной, студент, в МГУ на журфаке учится. А муж остался…

Он хотел уточнить, не разошлись ли, но не стал. Захочет, сама скажет.

– Как там Мащенко поживает?

– Олег теперь заместитель редактора партийной газеты. Он был моим доверенным лицом. Только вот никак от коммунистической идеи не откажется. Мы с ним последнее время, как встретимся, больше спорим, чем обмениваемся мыслями.

– Изменился внешне?

– Солидный стал… Ну, а серьезным он всегда был…

– А Степаненко?

– Давно не слышала о нем ничего. Может, уже здесь, в Москве, – неохотно отозвалась она. Помолчала. Потом продолжила: – Думаю, где-нибудь здесь. Каким бы человеком он ни был, а журналист талантливый, этого не отнимешь.

Зависла пауза, словно вспомнили о покойнике. Сашка подумал, что, может быть, сейчас стоит, наконец, выдать их с Андреем тайну, объяснить Затонской, что тот совсем не подлец, не обычный стукач. Он уже нашел первую фразу, с которой хотел начать непростое признание их тайны на двоих, но тут вспомнил, что хотя на дворе девяностые и многое изменилось, КГБ остался и продолжает функционировать.

Недавно сам в этом убедился, когда его вдруг на улице перехватили двое неприметных мужчин, усадили в машину и, представившись сотрудниками этого ведомства, стали деликатно, но настойчиво расспрашивать о его бывшем партнере Гукове. Что он мог рассказать? После разделения общего дела они практически не общались, хотя при встречах дружески здоровались и обменивались пожеланиями успеха.

Знал только, что Азамат болезненно воспринял войну в Абхазии и имел какие-то отношения с добровольцами, сам часто выезжал в Сухуми, был знаком с большими шишками. Так и сказал. Назойливые собеседники предложили выбрать псевдоним, дескать, так положено, в своей докладной они укажут на источник информации. Он сказал, что это знают многие и не считает, что в этом случае должен прятаться за псевдоним, пусть ссылаются на него. И добавил, что больше ему не хотелось бы встречаться ни с ними, ни с их коллегами…