Провинциалы. Книга 5. Время понимать

Эту картину: суетящиеся люди в красных отсветах потрескивающего пламени на фоне звездной ночи, неустойчивые тени окружающих деревьев, которые за чертой света превращались в непроглядную и пугающую стену, набирающий силу мороз, восторг, замешанный одновременно и на единении всех присутствующих, и на отношении к этому зеленому дереву, нависающему над ними, – все это он хорошо помнил и сейчас, спустя годы.

А потом все кричали «ура», встречая одна тысяча девятьсот семидесятый год, и он, уже изрядно промерзший, выпил почти полный стакан водки, и ему стало тепло и весело…

Но вот что было потом, вспоминалось уже отрывками. Осталось ощущение какого-то языческого веселья, чего-то случившегося сладостно-запретного, о чем он только мог догадываться или воображать, проснувшись в разгар нового дня в дачном домике в спальном мешке со смешливой метисочкой, чьи бурятские скулы оттеняли лукавый взгляд синих глаз, а упругое тело с тонкой талией было обжигающе горячим… Он так и не успел вспомнить, как очутился в этом волнующем уюте, она ящеркой выскользнула из мешка, мигом спрятала смуглое тело в теплый комбинезон. Склонившись к его лицу, пахнущая тайной или коварством, сообщила, что они засони, все уже давно встречают новый день нового года, и убежала.

Снова он увидел ее с бородатым и степенным старшекурсником.

Они ели из одной миски, пили из одной кружки, а потом тот носил ее на руках и куда-то унес, и их больше в тот день никто не видел. А в поход, первый для него, метисочка не пошла. И потом он ее не видел ни в секции, ни в институте, а когда попытался выяснить, кто она и откуда, так ничего и не узнал, вроде она вообще оказалась среди них случайно и учится в инязе, а пригласил ее тот самый старшекурсник, которого тоже он больше не видел: он был дипломником, разрядником, ушел в сложный маршрут на целый месяц в Саяны, а вернувшись, написал диплом, защитился и уехал куда-то по распределению.

Кто-то говорил, что один, кто-то, что с той самой, из иняза…

Сейчас, спустя столько лет, ему казалось, что та метисочка была наваждением, новогодним подарком тайги…

А может быть, это была всего лишь материализация его грез…

…Начало нового века скорых и желаемых перемен не принесло.

Жизнь продолжилась прежними заботами. Так же, как и старый, новый президент говорил о необходимости подождать и потерпеть. Все так же богатели нефтяники, газовики – все те, кто энергично перекачивал, перевозил за рубеж то, что еще совсем недавно принадлежало всем, шалея от неожиданного богатства и стараясь как можно быстрее промотать его.

Так и не успокоилась, не стала до конца мирной Чечня. Все понимали, что процесс возвращения к мирной жизни здесь будет долгим. Неспокойно было и в других республиках, окружавших Ставрополье. Фактически край, особенно его восточные районы, так и остался прифронтовой зоной. Привычным стало неведомое в недавнем прошлом и вовсе невообразимое в Советском Союзе понятие «терроризм».

Да и много еще чего появилось и, несмотря на очевидную опасность для жизни человека и для существования государства, стало входить в повседневность, незаметно обретая привкус обыденности.

Так к безудержной страсти подрастающего поколения к пиву, подогреваемой пивными фестивалями, добавилось широкое распространение наркотиков, активно пропагандируемых так называемыми «борцами» с этой пагубной привычкой, старательно возводимой в ранг болезни, чтобы оправдать безволие.

На смену трепету любовных переживаний и романтике ухаживаний пришло то, что на Западе, с которого теперь брали пример во всем, прежде называли свободной любовью, а в новых реалиях – без прикрас, безвкусным словом «секс» или примитивным, но медицински необходимым удовлетворением физиологических потребностей. Отрицающая любовь, семью и продолжение рода, эта потребность прикрывалась понятием «гражданский брак», как правило, не предполагающим длительных отношений и создания настоящей семьи.

Впрочем, Жовнера и его сверстников это тревожило только теоретически, из опасения за будущее своих детей и внуков. Правда, Светлана вышла замуж по любви, стала женой после регистрации брака (сказалось все же ретроградское семейное отношение к этому вопросу) и родила в начале нового века им внучку. Так что их маленькое семейное государство еще противостояло разлагающим веяниям, все более охватывающим большое государство, в котором они все жили.

За минувшее десятилетие иллюзии, с которыми он когда-то приветствовал перемены, рассеялись: то общество, которому они еще совсем недавно завидовали и стремились подражать, оказалось не столь уж и гармонично. Лишь одно было бесспорным достижением этих лет: возможность говорить то, что думаешь, не только на кухнях и заполненные всякой всячиной магазины.

Правда, говорить стало как бы и не о чем, а на покупки у большинства населения не было денег. И уходящие в прошлое дни, месяцы, годы проблем нового общественного строя не уменьшали и даже наоборот, усугубляли, вселяя неуверенность в завтрашнем дне.

Непроизвольно сравнивая оставшийся в прошлом социалистический строй, начало перемен, самое начало девяностых годов и наступившие дни, Жовнер приходил к неутешительному выводу, что все усиливающаяся фискальная политика, умножение чиновничьих служб, неплохо живущих за счет налогов небогатого, если не сказать нищего, населения и повсеместно к тому же мздоимствующих, сдерживают развитие общества. Та свобода предпринимательства, которую они пережили в начале девяностых, теперь все более приобретала черты утраченного идеала. Та стена, которая начала отделять плодящихся чиновников всех мастей, законодательные и исполнительные структуры от работающих, созидающих новую страну граждан, становилась все выше и толще.

Вновь, как и в советские времена, он стал ловить себя на чувстве неуважения к власти, на несовпадении собственных интересов и интересов окружающих его людей с деяниями тех, кто взялся строить новое государство по своему вкусу. Этот вкус уж слишком очевидно принадлежал тем, кто бесстыдно присвоил и продолжал присваивать общенародное богатство, а теперь усиленно насаждал свою мораль, в которой обманывать, красть и даже убивать считалось оправданной необходимостью.

Но все же еще оставалась надежда, что и новый президент, сменивший больного Ельцина, и новые министры понимают гибельность подобного пути и выправят движение общества в действительно справедливое и счастливое будущее.

Понимая, что главное направление задается в столице, в провинции люди все же надеялись на своих непосредственных руководителей, депутатов, губернаторов. Но правительство края, практически утратившее коммунистическую идеологию, которая, собственно, и позволила губернатору победить на выборах, инициативой и самостоятельностью особо не отличалось от прочих, быстро забывших наказы своих избирателей.

Через пару лет после выборов молодой и энергичный губернатор, хорошо помнящий свою комсомольскую кипучую юность и ностальгирующий по ней, окруживший к этому времени себя своими бывшими комсомольскими соратниками, вернул из прошлого многие навыки коммунистического управления, но не привнес ничего нового. Особенно он любил перерезать ленточки на торжественных мероприятиях, которые теперь сопутствовали даже незначительному событию. Как говорили в народе, он готов был торжественно открыть даже общественный туалет, правда, в действительности такого не случилось, но вот баню сей государственный муж как-то открывал…

С одной стороны, эти игры и потуги властей имитировать бурную деятельность и заботу о населении Жовнера особо не интересовали, но с другой – он никак не мог от них отстраниться. У него были странные отношения с властью. Как-то знакомый астролог посчитал его гороскоп и сказал, что согласно вселенскому закону их взаимоотношения (его как личности и власти как института) похожи на отношения двух не стремящихся друг к другу, но находящихся все время в поле зрения людей. Что с его стороны преобладает любопытство и критическое отношение к тому, что делает наделенный властью человек любого ранга, а со стороны властных структур, в том числе и репрессивных, преобладает настороженное внимание.