Провинциалы. Книга 5. Время понимать

Эта фраза вдруг напомнила Жовнеру давний допрос в стенах КГБ, широкого низкорослого краснолицего начальника отдела и его безапелляционный приговор: «В идеологическом органе вам делать нечего!». Он усмехнулся и словно освободился от ощущения просителя, с которой входил в этот кабинет. Уже начиная понимать бессмысленность этой аудиенции, попытался возразить.

– Да, в романе есть сцены языческого ритуала. Это исторический роман, и автор описал его, основываясь на подлинных документах… И там нет никакой порнографии. Поэтому я не стал ничего убирать.

– Вы – редактор и должны были отредактировать, как положено… На что вы надеялись, когда шли сюда?.. Нет, мы вам, конечно же, помогать не станем… И даже запретим в школах читать ваш журнал…

– Спасибо, – сказал Жовнер и направился к двери.

– А я еще посмотрю, будет ли вообще ваш журнал выходить в нашем крае… – бросила вслед ему Духина, с трудом сдержав себя, чтобы не произнести что-нибудь более пугающее… Этот диссидент, отщепенец, этот разрушитель ее страны уходил так же надменно, как в свое время уходил муж, хотя она ждала, была уверена, что он одумается, остановится на пороге, попросит прощения, и она в этом случае смягчит свое наказание....

И этому дураку ведь уже готова была помочь… Надо будет все-таки посмотреть, что там на этих страницах…

– Кто у нас следующий? – повернулась к помощнику, стараясь поскорее выбросить из головы только что происшедшее…

Период надежд

Теперь у Жовнера отпали все сомнения: отношения с любой властью у него не сложатся.

Видимо, так предначертано.

Даже когда во власти был Красавин, никакого навара ни в чем Жовнер не получил, хотя за пять лет друзья и знакомые прочих больших столоначальников умудрились быстро и непонятно на чем разбогатеть.

При коммунистах не был обласкан властью предержащей, и в новой России, которую сам приближал, а теперь прилагал все усилия, чтобы она быстрее набирала экономическую мощь, на помощь тех, кто «наверху», можно было не рассчитывать. Возле бюджетного пирога уже выстроился заградительный пояс (да не в один, в несколько рядов), из тех, кто тому, кто теперь находился на карьерной лестнице выше, когда-то помог поднести чемодан, подмел ковровую дорожку, придержал дверь…

А те, кто уже из новеньких, скороспелых, мигом усвоивших, что такое власть денег и их дефицит в карманах чиновников, делали предложения без обиняков и намеков, прямым текстом: ты – мне, я – тебе…

Правда, был короткий период в его жизни, когда, казалось, наступило взаимопонимание, его помыслы не шли вразрез с помыслами вождей. Тогда его выслушивали в больших кабинетах и оказывали содействие. Но это было в столичных кабинетах – провинция, увы, его никогда не любила.

Один из его столичных знакомых, Леша Сафронов, сын родителей-журналистов, когда-то, до его рождения, перебравшихся в столицу (отец – из забайкальских степей, а мать – из белорусского Полесья), работающий, несмотря на молодость, в солидном журнале, в начале восьмидесятых убеждал его перебраться в Москву.

– Ты загубишь свой талант, он в провинции никому не нужен, пойми это… На каждом болоте свои обитатели, а у вас там – в основном лягушки и пиявки. У них все устремления присосаться да поквакать…

– А в столице?

– В столице?.. У нас в основном цапли… Длинноногие и далеко видящие.

– И питающиеся пиявками и лягушками…

– Ну, может быть и так… Но главное, что они видят дальше.

– А в провинции цапель нет?..

– Не лови меня на слове, есть и в провинции, только они там… как белые вороны… Понимаешь, у цапель кругозор другой, и лягушки их никогда не поймут… А ты именно такая цапля в вашем тихом болоте.

– Даже не знаю, благодарить или обижаться.

– Это комплимент…

– Ладно, пусть так, только я вот лягушками не питаюсь.

– Это, Саша, пережитки идеализма… Но в Москве ты от них быстро избавишься…

– Что-то не хочется избавляться…

– Тогда торчи над своими лягушками в одиночестве… И не надейся, что какая-нибудь из них тебя поймет…

Они беседовали в буфете большого здания, где располагались редакции нескольких известных журналов, запивая коньяк крепким кофе, и Сафронов периодически поднимался из-за стола, чтобы перекинуться парой слов то ли с авторами, заглядывающими в буфет, то ли с коллегами, забежавшими подкрепиться. Атмосфера гостеприимной необязательности витала в этих манящих авторов со всех концов страны коридорах и кабинетах.

Жовнер уже отдавал себе отчет, что все вопросы в столице решаются только при личном присутствии, ибо обещания, отложенные на потом, никем и никогда не будут выполнены. Участие Леши в его судьбе импонировало. А Сафронову нравилось, как Жовнер пишет. Сам он журналистским мастерством не блистал и попал в редакцию благодаря авторитету и связям родителей.

– А если без болотных сравнений, то пора тебе осознать: у тебя мозги не провинциала… Поэтому там тебе тесно и душно… Столица чем отличается от прочих мест?.. Претензиями!.. – с выражением произнес он последнее слово. – Это только маргиналы считают, что богатыми магазинами и суетой. Нет, старичок, столица – это большие возможности для самореализации. Но и большие требования. Ты этим требованиям вполне соответствуешь, так что используй возможности…

Может, он и уговорил бы Сашку на перемену жизненного вектора, но тут началась череда похорон генеральных секретарей, потом грянула перестройка, Леша сам растерялся от столь стремительных перемен (журнал быстро потерял и тираж, и влияние), а потом и вовсе Леша куда-то канул в поисках более благоприятных для выживания мест…

Этот период гармоничного существования с властью продлился недолго: даже если и был у него талант непровинциала, претензий явно не хватало.

…После неудавшейся аудиенции (вот ведь и Белоглазова нет, чтобы нивелировать ситуацию), поставив окончательную точку в своих отношениях с властями предержащими, Жовнер напрягся и нашел-таки возможность финансирования дальнейшего выпуска журнала. Правда, не без помощи федеральной структуры. (Все же прав был, наверное, москвич в первом поколении Сафронов насчет разницы кругозора.) Но уже ясно было, что финансовой независимости журнал не принесет, скорее, так и будет коммерчески невыгодным проектом, а зарабатывать, в том числе и на его издание (федеральная структура компенсировала лишь часть затрат, связанных с выпуском), придется на другом.

По сравнению с еще не забытыми годами социалистического бытия, пронизанного застойной тягучестью однообразия, теперь жизнь напоминала американские горки, похоже, реально отражающие положение человека в капиталистическом обществе. Строить планы на годы вперед, как было раньше, стало бессмысленно.

Казалось, ничего постоянного вообще не существует. И в этих новых реалиях, напрочь отвергающих наличие любого дефицита, вдруг такой дефицит появился. Это был дефицит специалистов в том виде бизнеса, которым он теперь занимался, отбросив попытку угнаться за большими деньгами. Ему казалось, что издание справочников имеет хорошую перспективу и позволит занять свою нишу на все никак не складывающемся отечественном диком рынке. Порой, когда поступали предложения влезть в ту или иную авантюру, чтобы сразу «срубить капусты на всю жизнь», он вспоминал давний разговор с Сафроновым и признавался самому себе, что все-таки провинциальное болото засосало его, существенно приблизив линию горизонта, раз уж все больше и больше перестает понимать, чего там разглядели столичные цапли, налево и направо распродающие по дешевке все, что только можно продать.

Но, похоже, на этих капиталистических горках главным призом, заслонившим все остальные ценности, бесспорно, стали деньги, и хотел он этого или нет, именно о том, как заработать, приходилось думать каждый день.

Когда он окончательно осознал, что в основе финансовой стабильности его предприятия лежат не идеи (которых у него было предостаточно, но их реализация не обещала быстрого обогащения) и даже не доступ к бюджетной кормушке (толчея возле которой у него ассоциировалась с увиденной как-то сценой драки грязных, полупьяных, вонючих бомжей возле помойки), а именно дефицит грамотных специалистов, он пошел преподавать в университет, куда его приглашали пару лет назад. Тогда ему не захотелось тратить время на воспитание преуспевших в знании неформальной лексики и уголовного жаргона студентов. Теперь же сам напросился вести спецкурс, на котором учил тому, что умел сам, с надеждой, что попутно подготовит пару-тройку специалистов и для себя.