Провокация (Солдаты удачи - 15)

По его приказу часовой отпер дверь "губы", а больше нам ничего и не требовалось. Мы заперли их в караулке, взяли ключи и углубились в коридор, куда на обычных гауптвахтах выходили двери камер.

Но в этом гарнизоне "губа" была необычная. Камеры отделялись от коридора не стеной, а решеткой, как в американских тюрьмах, как их показывают по телевизору. Всего на "губе" было четыре камеры. Две из них пустовали, а две другие, в конце коридора, расположенные друг против друга, были обитаемыми. И картина, которую мы увидели, осторожно подкравшись, была прямо-таки умилительной.

На бетонном полу возле решетки одной из камер сидел Артист, подстелив под задницу арестантский тюфяк и набросив на голые плечи эсэсовскую шинель. Все его облачение, в котором он ходил за "языком", сушилось на батарее. Обняв руками голые колени, он с интересом слушал то, что из-за другой решетки ему рассказывал внук национального героя Эстонии Томас Ребане. Немецкие сапоги с короткими голенищами стояли рядом с Артистом, точно бы готовые к тому, что в них сунут ноги и продолжат "дранг нах остен". Или, как это было в феврале сорок четвертого, "нах вестей".

Томас сидел не на полу, а в придвинутом к решетке мягком кресле, на нем была красная шелковая пижама и домашние тапочки. На коленях у него лежала какая-то рукопись, он читал ее и переводил или пересказывал Артисту ее содержание.

Сама камера, в которой обитал потомок эсэсовца, меньше всего напоминала "губу". Скорее, номер в приличной гостинице: мягкая кровать, телевизор, устланный ковровой дорожкой пол. И даже на решетке была плотная штора, которой постоялец этой замечательной камеры мог в любой момент отгородиться от внешнего мира.

Это и была, как я понял, та скромная обитель, про которую сказал национал-патриот Юрген Янсен.

Времени у нас было в обрез, но я все-таки не удержался и прислушался к рассказу Томаса.

– А дальше так, - говорил он, заглядывая в рукопись.
– "Вечер того же дня. Красавица Агнесса лежит на тахте, покрытой персидским ковром. Она практически обнажена. Она открывает глаза и видит перед собой полковника Ребане. Агнесса: "Ах! Я была без сознания! Вы воспользовались моей беспомощностью!" Полковник Ребане: "Милая фрейлейн, я не отношусь к той категории мужчин, которые получают удовольствие от обладания бесчувственной женщиной". Агнесса: "Вы даже не притронулись ко мне? Это правда?" Полковник Ребане: "Да, это правда". Агнесса: "Ах, я никогда не встречала таких мужчин!"

– "Практически обнажена" - это красиво, - оценил Артист.
– Эта сучка и есть русская шпионка, которую подослали к полковнику?

– Почему сучка?
– обиделся Томас Ребане.
– Пожалуйста, не оскорбляй даму. В конце концов, очень может быть, что она моя бабушка.

Он приготовился читать дальше, но нам пришлось прервать их увлекательное занятие,

– Зэка Злотников, с вещами на выход!
– скомандовал Муха, отпирая его камеру.

Артист недовольно покачал головой:

– Вечно ты, Муха, торопишься. Куда я в таком виде пойду? Шмотки не высохли.

– На себе досушишь. Быстрей!
– приказал я.

– А меня? Возьмите меня, ребята!
– взмолился внук национального героя.
– Мне очень нужно отсюда свалить! Что вам стоит? Возьмите!

– Давай возьмем, - поддержал Артист, с отвращением натягивая влажную гимнастерку.
– Малый нормальный. И у него есть кое-какая любопытная информация. Очень даже любопытная.

– Отставить! У тебя все шутки. А тут не шутки. Нам бы самим выбраться.

– Вот так всегда, - уныло заключил Томас Ребане.
– Каждый думает только о себе. А выручить другого человека, который попал в беду, - куда там. Своя задница всегда ближе к телу.

– Рубашка, - поправил Муха.

– Своя рубашка ближе к телу.

– У кого-то рубашка, а у вас жопа!
– парировал потомок эсэсовца.

– В какую беду ты попал?
– спросил я.

– Не знаю, - хмуро ответил Томас.
– Но от этого мне не лучше. От этого мне хуже.

– Я бы взял, - сказал мне Муха.
– Тут все не так-то просто. Берем?

– Черт с ним! Выпускай!

– Только быстро, быстро!
– скомандовал Муха, отпирая решетку.

Томас похватал какие-то шмотки, сунул их в спортивную сумку и, как был, в пижаме и тапочках, выскочил из камеры.

– Сценарий не забудь, - напомнил Артист.
– Потом дочитаем. И обуйся!

Томас запихнул рукопись в сумку, сунул ноги в туфли и рванул к выходу.

– Стой!
– остановил я его.
– Все делать только по моей команде!

После треволнений минувшего дня весь лагерь спал беспробудным сном, но следовало соблюдать предельную осторожность. В любой операции самое важное и самое трудное - чисто уйти. И я сомневался, что нам удастся пройти по лагерю такой толпой и не привлечь нежелательного внимания. К "губе"-то мы шли нормально: начкар, с ним два солдата. Картина привычная и не вызывающая никаких вопросов. А сейчас нежелательным было любое внимание. Даже какой-нибудь дневальный, сдуру глянув в окно и увидев такую компанию, немедленно поднимет тревогу. Да и то сказать: два солдата спецподразделения "Эст", с ними эсэсовец в шинели с погонами роттенфюрера, но в красноармейской пилотке, и совсем уж какой-то придурок в красной пижаме и со спортивной сумкой в охапку.

Поэтому я забрал начальника караула и прошел с ним к штабному "уазику". Водителя не было. Я приказал начкару сесть за руль и подогнать УАЗ к дверям "губы". Потом за руль сел Муха, начкар рядом с ним, а я устроился на заднем сиденье, потеснив Артиста и Томаса. Ствол моего "калаша" упирался в спину начкара, напоминая ему о том, что любая самодеятельность нежелательна. Перед КПП я приказал ему выйти и открыть ворота. После этого мне осталось только вернуть его в караулку КПП и зафиксировать наручниками.

Путь был свободен. Позади было тихо. Кажется, обошлось. Но едва мы отъехали на километр и лагерь "Эста" скрылся за холмом, Артист приказал Мухе остановить машину.

– В чем дело?
– спросил я.

– Мне нужна эта тачка, - заявил Артист.
– Примерно на час.
– Он обернулся к Мухе: - Поможешь?

– Почему нет? А что делать?

– Скажу.

– Кончай!
– приказал я.
– Хватит с нас приключений!

Но Артист не сдавался.

– Пастух, сегодня мой день, - сказал он.
– Не мешай, а? Иди с Томасом к моей тачке и жди нас. Мы вернемся самое большое через час. И не спрашивай, что я хочу сделать.

Я колебался. Не нравилось мне это дело. И Артист не нравился. Какая-то дурь была в нем.

– Я нечасто тебя о чем-то прошу, - проговорил он.
– Сейчас прошу. Ну?

Никогда я его таким не видел.

– Ладно, валите, - разрешил я, хотя мой внутренний голос прямо-таки вопил, протестуя.
– Но чтобы через час были.

Артист сразу повеселел.

– Муха, гони вкруговую, - приказал он.
– К понтонному мостику. А там разберемся.

Мы с Томасом выгрузились из "уазика" и потащились к стогу, возле которого была спрятана "мазератти". Пока я очищал тачку от маскировки, Томас переоделся в свой элегантный серый сюртук и спохватился: