Провокатор

– Это, может быть, тебе послание! – Баклей даже руками запорошил, весь взвился. – С того света!

– Почему с того? – буркнул Минин. – Жив был, когда писал.

– Ну читай десятый раз, если забыл. Я наизусть вызубрил: «Всем прощевайте, горя не знайте, птицу Степанычу отдайте. Мыл чтоб клетку, не то вернусь, с небес спущусь и сам всем распоряжусь…» Весельчак у тебя дружок был! Стихоплёт сортирный.

– Ну уж, – смутился Минин, бумагой завладел и за пазухой осторожно схоронил. – Но ещё чего другого от него ждать зря и лазать здесь гурьбой этой лишнее, в чужом добре шнырять. Михеич ничего два раза не делал.

– И ты, я вижу, для себя всё решил? Выводы сделал? – задёргался Баклей.

– Чего ж возню раздувать? С вами же вчерась ещё утром обговорили. Или в другую сторону вас разрулили? Записку Михеич оставил. У него её нашли. Чего ещё?

– Чего мелешь? В какую ещё другую сторону? Капитан Минин! Приказано, вот и исполняйте!

– Есть, – отвернулся в угол к попугаю тот.

– И чего ты записку эту с собой таскаешь? – совсем раскричался Баклей. – Почему начальнику управления не сдал? Это ж вещдок?

– Им и приказано, – поморщился Минин. – Поручено почерковеду показать. Чтоб всё, как положено.

– Не верит твоему дружку Ахапкин?

– Почему не верит? С чего вы взяли?

– Испортят записку, – будто пары спустил, утих подполковник. – Они ж, эксперты, начнут чертить, мараковать. Им только дай волю.

– Попрошу, чтоб не очень.

– Ты уж лучше здесь поусердствуй, – Баклей обвёл взглядом комнатёнку. – У него две таких?

Минин лишь кивнул.

– Жил в двухкомнатной, горя не знал.

– Хозяева раньше померли, – не разделял настроения подполковника Минин.

– Есть где развернуться, – продолжал тот, не особенно заботясь. – Что же, так он сразу в петлю и полез ни с того ни с сего? Оставил бы после себя какие-нибудь серьёзные записи. А то сочинил стишки!.. Баба-то была у него?

Минин к собаке нагнулся, пощекотал её за ухом.

– Искать надо усерднее, а не трепаться, – Баклей опять руками замахал.

Собака тявкнула в такт взмаху руки подполковника, но, не угождая ему, а на попугая, который заметно требовал внимания; пообвыкнув, он орал уже не обморочно и безнадёжно, а вполне разумно и заискивающе.

– Жрать просит Провокатор, – направился к клетке Минин.

– Кто, кто? – удивился Баклей, и оперуполномоченный терпеливо начал рассказывать ему историю брошенной птицы, заодно зачерпнув кружкой воды из кастрюли на плите.

Как и предсказывал Минин, проваландались они безрезультатно до самого вечера. Покойник не только не любил что-нибудь писать при жизни, у него и книжек не нашлось, правда, балалайка на стене висела над кроватью в спальне, но и она без струн. В углах захламляли комнаты разобранные части от разной технической аппаратуры, преимущественно автомобильного назначения, а из-под кровати общими усилиями был извлечён на белый свет разобранный трофейный мотоцикл без колёс и бензобака, по поводу которого Минин с тоской заметил:

– Он всё кумекал собрать и в свои края, под Харьков, укатить. Под отпуск всё рассчитывал.

Баклей только руки развёл.

– На барахолке этот драндулет года два назад ему загнал какой-то цыган, – бубнил своё Минин и на клетку кивнул. – И этого… пернатого в Харьков хотел свезти… выпустить. Там тепло, а здесь боялся, кошки сожрут.

VII

Едва он притронулся, дверь отворилась сама собой без каких-либо намёков на запоры и условности. «Хорошая примета, – подумал Квасницкий и замер, прислушиваясь. – Прохора днём застать большая удача. Давай, госпожа, сопутствуй и далее».

И он шагнул за порог.

Пустая светлая комната с распахнутой форточкой в распростёртом во всю стену великолепном окне являли откровенные признаки широкой натуры и бескорыстного гостеприимства отсутствующих хозяев. Однако от туалетного уголка, который лейтенант сразу не приметил, до него донеслось то, что принято называть не просто ключом, а завидным фонтаном жизни. Голая могучая спина Жмотова, пылая жаром, заслоняла почти всё зеркало и умывальник, а из-за неё вместе с бурным фырканьем и плеском воды в коридор прорывалось пение, напоминающее то ли залихватскую частушку, то ли хулиганский марш.

Квасницкий навострил уши и различил:

– Плюнь в глаза тому, кто обличаетНас с тобою в пьянстве и разврате —Тот или дурак, или не знает,Что такое женщина в кровати.Будет ещё небо голубое,Будут ещё в парке карусели.Это ничего, что мы с тобоюДо сих пор жениться не успели…

Последние слова повторялись с заметной чувствительностью, а потом усердно заводилось всё с начала, как на испорченной пластинке, и Квасницкий, удовлетворённо шмыгнув носом, окончательно успокоился. Ярый поклонник босяцких песен и блатного фольклора, его приятель Прохор Жмотов успел опохмелиться и пребывал в добром здравии, прекрасном расположении духа, а главное – по всей вероятности, почти трезв. Поэтому, совсем объявляясь, он лихо гаркнул приветствие и хлопнул певца по бодрому заду, затянутому легкомысленной, явно интимного происхождения простынкой.

Квасницкий слышал, что с некоторых пор приятель сменил занимаемый угол в старом разваливающемся особняке и с помощью вездесущего Баклея перебрался на новое место жительства. Хитро щурясь, замнач не сдержался намекнуть, сообщая новость, что губа у Прохора не дура, попал тот под опеку какой-то влиятельной вдовушки. Но в вихре своих забот о предстоящей свадьбе Квасницкий пропустил мимо ушей эту пикантную деталь. Сейчас, сопоставляя и принюхиваясь к щекочущим ноздри определённо женским духам, сохранившим запах в комнате, несмотря на открытую форточку, лейтенант буквально впился глазами в обстановку квартиры и тут же приметил маленькую дверцу за книжным шкафом в одной из стенок. Дверца чьей-то беспечной рукой была едва-едва прикрыта, и этого хватило, чтобы Квасницкий, сделав стойку заправского спаниеля, покосившись на спину товарища, тихо засеменил к ней.

– Кто тама? – внятно донеслось от Жмотова и тут же добавилось. – Ты, Верунь? Чего вернулась-то?

И певец снова запел:

– Пусть теперь женатый веселится,Он своей свободою заплатит.Мы ещё успеем пожениться,Девушек на нашу долю хватит…

– Вот те раз! – взвизгнул Квасницкий и аж в ладошки прихлопнул. – Никак хозяйку ждал?

Жмотов прекратил тарабарщину, развернулся во всей красе и смерил гостя мутным взглядом:

– Это кто же к нам пожаловал? Ты, Игорёк?

– А вы Веру Павловну ждали-с?

– Отнюдь. Ты у меня гость желанный.

– Чую, чую.

– А то. Молодцом, что забежал. Угощу. У меня всегда заначка для верного дружка.

– Кто эта красавица, чей след так ощущает мой нос? – не унимался Квасницкий, жутко разочарованный неудачей заглянуть в тайную дверь. – Улавливаю неземные ароматы.

– Одно у тебя на уме, – криво усмехаясь, отмахнулся Жмотов. – Ну что? Будешь?

– Чуть-чуть. Я же от Ахапкина. А тебе не хватит?

– Сегодня в ночь выходить, – набросив на плечи диковинный халат, не новый, но со вкусом, Жмотов глянул на себя в зеркало, чем ещё более поразил дружка. – Степаныч звонил. Предупредил. Новое дело начинаем. На контриков.