Проза на салфетках
Шрифт:
– Бежим!
– А Хельдар?
Сергей устремился на задний двор базы, открыл люк, в котором сидел мужчина. Вдвоём с Эрной они выволокли его наружу.
– Родственники есть?
– Да, на севере, – ответил Хельдар.
– Летите к ним и не высовывайтесь…
– Но дома Элиде…
– Значит, так – сейчас в деревню, берёте ребёнка и улетаем. Всё ясно?
Хельдар и Эрна молча кивнули.
***
Элиде ещё раз тщательно проверила витализатор. Всё на месте. На койке, опутанное проводами, лежало тело Сергея. Сколько она обивала пороги госучреждений, чтобы его достали из-под снегов. Даже в общественные организации обращалась. И вот, наконец, тело перед ней. И прекрасно сохранилось, что неудивительно. Всё-таки двадцать лет в ледяном панцире…
Девушка
Помнила Элиде и сам полёт, как снизу с бешеной скоростью проплывали пески, горы, каньоны. Вслед неслась канонада выстрелов. Сергей стонал, просил выпустить его наружу.
Мать пыталась его ободрить, но он шептал, что умирает, а вчетвером им от погони не уйти – аэробус не разгонится, потому как не рассчитан на четверых.
"Ради ребёнка… сделайте…" – были его последние слова.
Тогда отец открыл люк:
"Спасибо тебе за всё, Серёжа! Прости…"
Сквозь иллюминатор Элиде видела, как тело Сергея погружается в снежный сугроб из замёрзшего азота. Отец впервые в жизни плакал…
"Всё! Довольно воспоминаний!" – одёрнула девушка сама себя.
Сейчас главное, чтобы эксперимент удался. Это будет сенсация! Впрочем, это мало волновало девушку. Главное, человек, который спас её и её родителей во время так называемой "контртеррористической операции", может вернуться к жизни.
Проклятие подруги
– Будь ты проклята! – кричала Люся, бросая скомканный лист мне в лицо. – И ты, и Алёна, и эта дрянь!
Люся и Алёна – мои подруги. Особа, упомянутая как "эта дрянь" – никто иная как украинская лётчица Надежда Савченко, имевшая неосторожность подписаться в письме своим именем и фамилией. Люся её терпеть не может, особенно после того, как в Донецке погиб её троюродный брат вместе с женой. С тех пор она мечтает о том дне, когда эту даму в военной форме повесят на ближайшей берёзе. Спросите: какого лешего я вздумала писать Надежде письма, а тем более показывать подруге её ответы? В том-то и дело, что не писала я ей. Мою поэму "Песнь о матросе Кириллове" отправила ей Алёна, с моего согласия. Впрочем, имелась в виду не конкретно Савченко, а вообще политзаключённые. Что ж, пусть читают – я не против. Просто Надежде моя поэма понравилась, и она решила об этом написать. Разве я виновата? Я только успела распечатать письмо, что переслала мне Алёна, как Люся пришла в гости. Она знала, что моего Колю только что забрали в армию, пришла по-дружески поддержать. Но увидела распечатку. И вместо поддержки – истерика, проклятия, хлопанье дверью.
А ведь раньше она такой не была. Сколько её знаю – пятый год уже, с тех пор, как познакомились на одном из поэтических вечеров. Оказалось, мы живём на соседних улицах. Так и стали подругами. Кто бы мог подумать, что поэтесса, у которой такие возвышенные стихи о любви и доброте…
Той же ночью мне приснился матрос Кириллов, чей шикарный образ я описала в своей поэме.
– Не унывай, Дарья! – сказал он мне. – Значит, такая подруга хорошая!
А что мне оставалось делать? Только страдать и бояться. Сначала я не особо-то и поверила в проклятие. Но когда после ссоры всю неделю были перебои с электричеством… Алёне досталось больше – её пятнадцатилетняя сестра Юля разбилась со своим парнем на мотоцикле. Изменилось ли что-то в жизни моей нежданной поклонницы, я сказать не могла, поскольку с ней не общаюсь. Но после Юлиной гибели я стала всерьёз бояться за своего мужа. Каждое утро просыпалась с навязчивой мыслью: жив ли Коленька? Вдруг сегодня мне придёт на него похоронка? И каждый раз, получая от него письмо о том, что в принципе с ним всё нормально, вздыхала с облегчением. Иногда я заходила в церковь – молилась, чтобы Господь уберёг раба Божьего
Николая и избавил от напрасных страданий рабу Божью Дарью. Но если с первым Отец Небесный справлялся хорошо, то со вторым как-то не очень спешил. Знаю, что это плохо, но порой мне так хотелось заявиться к бывшей подружке и ударить её по лицу или наговорить ей гадостей по телефону. Но я к ней не приходила, не звонила. Даже поэтические вечера посещать перестала, опасаясь, что увижу на них Люсю. Когда же судьба случайно сталкивала нас на улице, старалась перейти на другую сторону.А однажды приснился мне сон: стою я на палубе корабля – того самого, что описывала в своей "Песне о матросе Кириллове". На моей шее петлёй болтается засаленный корабельный канат, чёрный от жира и копоти.
– Режь! – говорит матрос Кириллов, протягивая мне нож.
Резать неудобно. Нож то и дело соскальзывает. Петля на шее медленно сжимается. Дышать становится всё труднее. На руках появляются мазоли.
– Не могу больше! – шепчу я, выбившись из сил.
Но в ответ слышу командный голос своего героя:
– Режь!
И я продолжаю пилить.
Наконец, с треском рвутся последние нити, и я пробуждаюсь.
Первый раз за много месяцев я проснулась без страха. Теперь я не сомневалась: Коля вернётся, обязательно вернётся! Обиды на Люсю уже тоже не было. Да и на кого обижаться? Подруги по имени Люся у меня давно уже нет. А поэтесса Людмила Санаева при всём желании уже меня не обидит, даже если будет проклинать меня с утра до вечера. Потому что обидеть могут только друзья.
Впервые после долгого перерыва я решилась пойти на поэтическую встречу. Товарищи по перу встретили меня приветливо, удивляясь, где я столько времени пропадала. Я сослалась на множество дел и отсутствия времени.
– Представляешь, какая неприятность! – сказал мне Серёжа, что всегда на таких вечерах брал на себя роль ведущего. – Санаева обещала сегодня стихи читать, да вот попала в больницу. Поскользнулась – сломала ногу…
Нельзя сказать, чтобы это известие вызвало у меня злобную радость, однако же промелькнула мысль: не надо желать зла другим людям. Вернётся ведь бумерангом.
Наговорённая водица
Вздумалось как-то Марье-царевне во зелёном саду погулять. Вдруг перед нею, откуда ни возьмись, будто из-под земли вырос карлик, уродливый да горбатый. И плачет слезами горючими:
– Не гони меня, Марья-царевна, не таков я вовсе. Королевич я заморский. А в карлика меня превратил колдун злобный да завистливый.
Пожалела его Марья-царевна, приголубила. Да и сама не заметила, как из жалости да полюбила его крепко-накрепко. Стала она каждый день в зелен сад приходить, чтоб карлика повидать.
А карлик-то день ото дня всё капризнее делался. Всё ему не так, не эдак. Стал Марью-царевну словом грубым обижать да ручонки свои скрюченные распускать. Да прощает ему всё Марья, жалеет:
"Оттого он и злой, что заколдован. Коль его снова принцем оборотить – тотчас же добрым станет".
Так и прошли горькие месяцы, покуда не прослышала Марья-царевна, что в стольный град кудесник приехал, молва о нём идёт, что любое тёмное колдовство снимет.
Марья-царевна к нему:
– Спаси, батюшка кудесник, расколдуй милого моего. Всё, что пожелаешь, за это отдам.
Выслушал её кудесник и говорит:
– Так и быть, Марья-царевна, помогу я твоей беде. Дам-ка я тебе водицу наговорённую. Сперва окати ею милого своего, да каплю себе оставь, чтобы после самой выпить. Возьмёшь – и тотчас же душу его увидишь. Да смотри: не сделаешь последнего – быть беде.
Обрадовалась Марья-царевна, взяла водицу наговорённую – и в сад зелен. Карлик, увидев её, осерчал:
– Где ты пропадала так долго? Чай, всё с царевичами да королевичами беседы вела, а про меня и вовсе думать забыла!
Ни слова не сказала ему в ответ Марья – лишь водицей его окатила. Тотчас же заместо карлика уродливого предстал перед нею добрый молодец – красавец писаный.
Как увидала его Марья, голову от счастия потеряла. Едва не забыла про водицу, что осталася. Да вовремя вспомнила, как кудесник предостерегал.