Прозрачная женщина (сборник)
Шрифт:
– Закрыт холстиной. Но после-то я узнала, когда увидела пурпур Ольхина...
– Ну, до этого мы еще дойдем. Вы сказали, что наведывались к Валерию не раз... Что-нибудь странное в квартире или в его домашнем поведении замечали?
– Нет.
– Не спешите, пожалуйста. Подумайте.
– Вопросики у вас... Никаких странностей. Если только вот кнопки...
– Какие кнопки?
– Канцелярские. Дважды я видела, как он собирал кнопки в передней. Сказал, что просыпал их целую коробку, а теперь месяц подбирает.
– Скажите, когда он их собирал: как только вы пришли, в середине вечера или перед уходом?
–
– Вас же удивило.
– Не удивило, а сейчас почему-то вспомнилось.
– Нина, у меня плохо складывается его образ... Что он любил, что читал, о чем мечтал...
– Детективы любил.
– Какие?
– Не поверите, но читал их на английском языке. Обложечки яркие, как после ремонта.
– И за что любил?
– За удачливых героев. Говорил, что не ребята, а супера.
– Супермены?
– Ну да.
– Это он про инспекторов полиции?
– Почему... Про всяких мафиози.
– Ах, вот как...
– Валерий мне эти детективы пересказывал, да я ни одного до конца не дослушала.
– Нина, а кем он хотел быть?
– Художником.
– Я имею в виду не специальность, а личность. Каким человеком?
– Планы у него наполеоновские. Хотел быть свободным телом и духом.
– От чего свободным?
– Говорил, от юдоли. Я плохо все это понимала. Про червяков рассказывал.
– Про каких червяков?
– Про лесных, которые за год на гектаре земли выбрасывают до тридцати тонн земли.
– Ну и что?
– Валерий говорил, что он не хочет копошиться в земле вместе с этими червяками.
– А каким же способом хочет он освободиться телом и духом?
– Само собой, стать великим художником.
– Ну да. Выходит, он стремится к славе?
– Нет. Валерий говорил, что, предложи ему выбор – славу: о нем будут писать, говорить, девушки будут узнавать на улице... Или предложи деньги. Он взял бы деньги.
– Практичный юноша.
– Мудрый. Слава-то пройдет, как электричка. А на деньги можно купить и свободу, и покой, и наслаждение...
– Это вы так думаете?
– Он. А теперь и я.
– Что еще можете сказать о нем как о человеке?
– Юморить Валерий любит.
– Пример можете привести?
– Весь день могу приводить... Как-то заметила у него на скуле синячок. Спрашиваю, откуда. От жизни, говорит. Я, конечно, не врубаюсь. Валерий растолковал: жизнь штука бумерангистая.
– Неплохо.
– Однажды встретили негра... Валерий, знаете, как его поприветствовал? «Каждому цветному – цветной телевизор».
– Еще лучше.
– А в музее встретилась нам дама вот с таким декольте. Валерий заглянул прямо за платье и сказал: «Ой, какая смешная попка».
– Совсем хорошо.
– Вы надсмехаетесь... А у него юморно выходило.
– Нина, по какому адресу он жил?
– Тополиный канал, дом восемь, квартира шесть.
– Извините, я позвоню... Алло! Леденцов? Боря, Тополиный канал, дом восемь, квартира шесть. Да, немедленно. Я буду попозже.
– А вы... кому звонили?
– В уголовный розыск.
– Зачем?
– Чтобы наведались в эту квартиру.
– Валерий же уехал...
– Я так и предполагал.
– Тогда зачем? И почему уголовный розыск?
– Так надо.
– Не хотите сказать?
– Почему же... Чтобы сделать
обыск и следить за квартирой.– Какой... Обыск?
– Обычный.
– Да какое вы имеете право?
– С санкции прокурора.
– Знаем мы вашу санкцию! Привыкли при культе людей хватать.
– Нина, при культе я был мальчишкой.
– Дура я деревянная, соловьем тут распеваю... Господи, чего только не наговорила... Думала, Валерий попал в какую-нибудь беду, так мои слова ему помогут. Больше ни слова!
– Валерий действительно попал в беду.
– В какую?
– Но давно, до встречи с вами.
– В какую, в какую?
– Скажу потом.
– Все, больше не куплюсь! Господи, в первый раз в прокуратуре, вот язык и распустила. Разрешите мне уйти!
– Уйти не разрешаю. Да вы успокойтесь...
– Как успокоиться, когда обманули!
– В чем?
– Сперва полагается сказать, зачем вызвали, а потом уж расспрашивать.
– Нет, так не полагается.
– Дайте мне уйти! Все равно я говорить больше не буду.
– А у меня всего один вопрос.
– А у меня ни одного ответа, дядя!
– Хамить-то к чему?
– Простите, я в цеху работаю.
– Тогда матюгайся, чего уж там, коли в цеху.
– По закону я имею право не отвечать на вопросы?
– Знаешь, кто меня об этом спрашивает? Преступники или люди с нечистой совестью.
– Представьте, я не преступница и совесть у меня чистая.
– Тогда в чем же дело? В том, что я не называю причину допроса? Нина, я же следователь, у меня есть следственная тайна. Но я обещал все выложить в конце разговора. Так в чем же дело, Нина?
– Какой у вас последний вопрос?
– Ты уже обещала об этом рассказать – о пурпуре Ольхина.
– Хорошо... Господи, половину дня сидим. Хотя бы отпустили кофейку выпить.
– А если чайку?
– Хоть чайку.
– Тогда мы попьем здесь. У меня литровый термос и бутерброды.
– Вон какой допрос... Как в гостях, с чаем.
– Тебе с лимоном?
– Спасибо, я лимон не употребляю.
– Почему?
– От него учащается дыхание.
– Ну и пусть себе учащается.
– Подумаете, что я вру...
– Нина, я столько лет работаю, что, пожалуй, разгляжу, врет человек от лимона или из-за выгоды.
– А почему вы пошли на такую работу?
– Ну, это еще из детства...
– С детства задумали стать следователем?
– Я вырос в провинциальном послевоенном городке. Кражи, пьянство, дебоши, спекуляция... На танцах в городском саду ежедневные драки с поножовщиной. Наш сосед отравился самогоном. Меня не раз била городская шпана. А годы шли голодные, жили без отца. Мы с матерью подняли большой кусок торфяников. Помню, топором рубили дерн. Посадили картошку. Окучивали, пололи, буквально лелеяли. Любовались, как цветет. Ждали урожая. А сами чего только не ели. Мороженую картошку весной, ходили по окопышам, крапиву, капустную хряпу, дуранду... Ждали, значит, урожая – на всю бы зиму хватило. Приходим в конце августа на поле... Боже, ни кустика. Приехали на трехтонке и все выкопали. Мама как стояла, так и упала на пустую ботву. Вот тогда, там же, на обкраденном поле, я поклялся всю жизнь бороться с преступностью и несправедливостью. Кончил школу, а потом заочно юридический факультет...