Прятки по-взрослому. Выживает умнейший
Шрифт:
– Роман Федорович, у меня для вас две новости.
– Хорошая и плохая? – Белянчиков, возможно, пошутил.
Глебов подумал еще мгновение и решился:
– Первая – я знаю, кто убил вашу дочь. А вторая – я ее не убивал. Если выгоните – уйду, только хотелось бы поговорить. Вот…
Ничего не отразилось на лице Белянчикова. Окажись сейчас рядом случайно образцовый английский джентльмен, с молоком матери впитавший умение держать себя в руках, умер бы от зависти.
Между мужчинами повисла долгая пауза. Когда Глебов уже было решил, что все кончено, так и не начавшись, Роман Федорович неожиданно спросил:
– Вы журналист?
– Нет, что
И снова Белянчиков не отреагировал, только моргнул пару раз, и сказал, потянув едва заметно первое слово:
– Так вы Глебов… Андрей Иванович. Действительно, необычно – покойники поговорить ко мне еще не приходили.
– Вы меня… обо мне знаете?
– Конечно. Из материалов дела. А чего удивляетесь? Знакомился. В общих чертах, так сказать. Так вы, значит, не покойник?
Андрей старательно подбирал слова, но былое красноречие бесследно исчезло.
– Так получилось, – промямлил он, – случайно вышло…
Белянчиков посмотрел на монитор ноутбука, вновь перевел взгляд на Глебова.
– Зачем вы пришли?
– Поговорить. Больше не к кому.
Снова повисла тяжелая пауза. Наконец, Белянчиков тихо сказал:
– Вы, наверное, ждете, что я сейчас, как в детективе, строго скажу, что даю вам на все про все пять минут? Да? Так вот – до обеда еще полтора часа, сам обед длится час. Совещание у меня состоится ровно в четырнадцать часов. Вот до этого времени я готов разговаривать с вами, если наш разговор затянется. Вас устраивает? Тогда начинайте.
Андрей медленно опустился прямо на пол перед столом и начал рассказывать, как он попал в Чкалов. Его словно прорвало. Губы не успевали за словами, он захлебывался в них, путался, повторял одно и то же по нескольку раз, и рассказывал, рассказывал, рассказывал…
Все это время Белянчиков сидел, уставившись в монитор. Он ни разу не вздохнул, не кашлянул, не задал ни одного уточняющего вопроса, словно все это совершенно его не касалось.
Шаг за шагом Глебов рассказал о том, что ему пришлось пережить в тюрьме, описал свой неожиданный даже для себя самого побег. Постепенно пришло успокоение, а с ним и трезвомыслие, так что, описывая свои поиски убийцы, он благоразумно опустил сцены общения с представителями криминала. Об оружии тоже упоминать не стал – зачем?
– Забавно, – произнес Белянчиков спустя минуту после того, как выдохшийся Андрей замолчал. – Вы теперь вроде моей дочери. Только ходите, разговариваете, боретесь за себя. А она уже три дня как на кладбище. Что вы хотите? Зачем пришли ко мне?
– Я знаю убийцу, – устало сказал Андрей. – Человека, убившего вашу дочь и сломавшего мне жизнь. Вам помочь нельзя, соболезную. У меня же сейчас только два выхода – вернуться в полицию или исчезнуть. В первом случае даже не знаю, доживу ли я до утра. Во втором – вся моя прежняя жизнь окажется перечеркнутой, а я превращусь… даже и не знаю в кого. Вся моя надежда теперь только на одного человека. На вас.
Роман Федорович встал из-за стола, неожиданно оказавшись на голову выше поспешно вскочившего с пола Глебова. Старательно вышагивая, он прошелся по кабинету, вернулся, но садиться на место не стал. Вместо этого он повернулся к Андрею спиной и уставился неподвижным взглядом в портрет президента, из-за огромных размеров закрывавший добрые полстены. Андрей молчал, не в силах добавить к своему рассказу еще хоть что-нибудь более-менее связное и убедительное.
– Знаете, – внезапно
сказал, не оборачиваясь, Белянчиков, – когда мне позвонили и сказали, что Рита умерла, что ее убили, первой моей мыслью в ту минуту было – «наконец-то…”.Глебов онемел.
– Было много людей, не любивших ее – кто-то больше, кто-то меньше. Но поверьте – сильнее всех ее ненавидел я, – продолжал рассказывать президенту Белянчиков. Выглядело это до странного естественно, словно такое происходило не впервые – обычный такой разговор начистоту с портретом. – Когда мы развелись с… ее матерью, Рите уже было почти пятнадцать. Далеко не ребенок, согласитесь. Это мальчишки даже в восемнадцать еще дети бестолковые, а девочки в пятнадцать…
Он скрестил руки за спиной и продолжал после небольшой паузы:
– Вы видели это шоу – когда люди за стеклом пытаются жить, как ни в чем не бывало? Видели? Так вот, жизнь любого публичного человека в России – это точно такое же шоу. А я, к сожалению, человек публичный. Рита сделала всю мою, последовавшую после развода, жизнь одним нескончаемым шоу. Не буду стенать и плакаться, что женились мы без любви, по необходимости или по расчету. Нет, любовь у меня с моей женой была, настоящая. И дочка, которая от этой любви родилась, была сокровищем и счастьем.
Он покачал головой, словно сомневался в собственных словах:
– Так продолжалось десять лет, может, даже немногим больше. А потом любовь уступила место привычке. Тогда еще не сильно следили за начальством – а мы оба были начальство! И мы стали изменять друг другу, аккуратно и тихо, скрывая измены даже не столько от равнодушной ко всему половины, сколько от коллег по работе. Кто первый предложил развестись? Не помню. Скорее всего, я. Просто потому, что привык в семье принимать окончательные решения. Да это и не важно. Последние три года семьи просто уже не было – соседи в коммунальной квартитре, причем, даже не слишком дружные… уже даже и не сожители.
Голос его стал строже:
– Развод для Риты не стал неожиданностью – почти взрослый человек уже была. Конечно, она осталась с матерью, а я ушел. Кстати, тогда я свою теперешнюю жену еще не знал – уходил в гостиницу, благо, с жильем заместитель главы городской администрации таких хлопот как … простой смертный… не знает. Некоторое время Рита встречалась со мной, общалась так, как будто ничего не случилось. Некоторое время…. Все кончилось в тот день, когда я решил жениться во второй раз. Рита начала изощренно мстить. Она просто превратила мою фамилию в половую тряпку.
В каких только интригах и скандалах она не принимала участие! Все сходило ей с рук – абсолютно все! Думаете, это я ее тянул? Нет! Однажды я даже сказал начальнику полиции – посадите ее! А он мне ответил – тогда в людях закончится уважение к власти.
Он понурился, словно ощутил на плечах тяжелую ношу:
– Она неплохо окончила школу и практически сама поступила в местный университет. Начала взрослую жизнь. Если из школы мне никогда не звонили – как-то сами справлялись, то из университета информация шла непрерывным потоком. Да! Как раз наступила мода на всевозможные тусовки, презентации… что там еще бывает? Стали открываться ночные клубы, и уж в них-то Маргарита развернулась по полной. Я безропотно оплачивал все ее выходки. Конечно, пробовал перекрывать денежный краник, но тогда она начинала брать в долг умопомрачительные суммы, многие из которых мне нужно было возвращать не как человеку, а как чиновнику…. Поэтому я снова перешел на оплату ее сумасбродств – выходило дешевле.