Психотерапевт

Кирилл знал про этого психолога явно больше, чем она про него. В этом было значительное преимущество и придавало уверенности. Всегда приятно, когда ты осведомлён гораздо лучше оппонента, особенно в бою, потому что ему всё это виделось каким-то сражением, где ему предстоит отстаивать рубежи личного. Со слов Лизы, это бывшая любовница её одноклассницы, ей около сорока, она в счастливом браке с каким-то депутатом и счастливых отношения со множеством других людей обоих полов. Она прекрасно выглядит, у неё двое детей и собака Жизель породы Мальтипу, у которой, кстати, свои странички во всех соцсетях. Кирилл их посмотрел тоже, вот Жизель в обнимку с хозяйкой, держащей стаканчик из Кофемании щурится на солнце на Патриках, вот они в бутике Cartier выбирают новые часики, вот мчат в машине без верха по Рублево-Успенскому шоссе. Она работала высокооплачиваемой пиарщицей одной из госкомпаний, потом ушла в психологию и уже десять лет лечит мозги изнывающим от депрессий, спасающимся йогой и шоппингом жёнам депутатов за немалую мзду. Короче, можно было рассчитывать на обслуживание по первому классу.

Первый запрос, с которым он шёл к психологу, был банален и прост. Это именно тот вопрос, с которым люди победнее приходят в алкомаркеты, а люди побогаче за стойку бара – «разрыв отношений». Такое вообще-то сложно разыграть, все таки тянет на целую драму, а у него с Лизой давние прочные отношения, они уже вместе семь лет, быт устойчив и постоянен, как Колизей, тишь да гладь, да божья благодать. Трагедию из этих отношений вообще невозможно вынести. Даже вначале не было никакой интриги, он никогда не боялся или не был не уверен в себе, он с самого начал знал, что эта девушка ему по зубам и кошельку. Но наверное не жил ещё человек, которому не насрали в душу, отказав во взаимности.

Ему не хотелось вспоминать, но, как сказала Лиза, а её невозможно ослушаться, что для дела надо, можно и потерпеть. Кирилл Сафронов вспомнил Кису, точнее её звали Ксюшей, но в семье называли Кисой и он так называл, как только услышал это обращение, потому что оно очень ей шло. Ксюша говорила, что это всё от увлечения её матери творчеством Куприна, потому что дочь писателя звали точно так же и домашнее прозвище было такое же, она даже потом сделала его своим сценическим псевдонимом – Kissa Kouprine. Все рядом с ней было какое-то невероятное, каждое слово и жест, окружение, слова, даже то, как она поводила плечами, когда не хотела говорить.

Это после отношений с ней, напоминающих эмоциональные качели, его сильно укачало, так, что он не мог оправиться три года, два из которых провёл с Лизой словно наркозависимый в постоянной ломке. «Да уж, накачался на жизнь вперёд», – пробубнил он под нос, вышагивая по широким тротуаром Тверской. Он это все забросил куда-то подальше в себя, и в редкие теперь моменты, когда что-то смутно мерещилось в улицах и освещении мест, где он проводил с ней время, старался поскорее сморгнуть эту пямять, чтобы только не стало опять, как тогда. Сейчас время увело, кажется, само собой на безопасное расстояние, на другой берег, откуда можно безопасно смотреть, может даже любоваться, может даже увидеть что-то такое, чего раньше было не разглядеть.

Кирилл постарался вспомнить в мелких деталях последнюю встречу с ней, чтобы как это принято в театре, успеть накидаться до представления, чтобы настроение не подвело.

Накануне они поссорились в очередной раз, ссоры были частыми и почти никогда не имели существенно повода. Она позвонила вечером и сухим голосом сказала, что ждёт его в их обычном месте на углу Солянки и Забелина. Там уже сменилось с десяток кафе, но он до сих пор выбирает обход, чтобы не видеть это место, бывшее «их местом» с самого начала. Он купил цветы, очень точно помнит, как нервничал, когда выбирал, этот недежурный букет, он все своё отношение к ней и её исключительность пытался вложить в эти сраные цветы. Лизе он всегда заказывал доставку, просто выбирал по цене, которая соответствовала случаю, почти всегда розы и хризантемы, потому что первые пахнут хорошо, а вторые стоят долго, хоть и воняют, если забыть поменять воду.

Кирилл вздохнул, в горле собирался ком, видимо от мороси, которая с октября по март собирается вблизи дорог и незаметно забирается под куртку, забивает глаза и нос.

Ксюша уже сидела у окна в уединённом месте и курила, тогда ещё можно было курить в кафе сколько вздумается, зал условно делился на курящий и нет по наличию пепельницы на столике. Кирилла заставила бросить сигареты Лиза, спасибо ей конечно, у неё всегда все правильно, не даром говорят, что мужчина женатый, за счёт заботы и пригляда, живёт на несколько лет дольше такого же, но одинокого. Насколько счастливо и куда потратить излишки лет – вот вопрос, но счастьемеры несовершенны, а цифры на кладбищенском памятнике да. Ему до сих пор снятся сигареты и он курит их во сне, спасибо снам. Наверняка, это все благодаря соседу, который иногда ночью и по утрам пыхтит в окно снизу его спальни, ему долетает запах табака и во сне он уже сам выбивает сигарету из мягкой пачки кэмела, чиркает спичкой с синей головкой по бумажному коробку и затягивается. От этого воспоминания последнего сна сильно захотелось покурить.

На цветы, которые он ей протянул, и которые так тщательно выбирал, стараясь наполнить смыслом каждый – смесь колючек, хлопка и красных гвоздик – сплошная экзотика тогда, она даже не посмотрела. Дежурно чмокнула его в щеку, а их положила на подоконник, прямо рядом с радиатором.

Была зима и батареи сильно грели, за окном падал снег. Всю дорогу к ней в голове у него звучал текст группы « Би-2» «И зовут, и делят поровну Все мои четыре стороны. Умирать зимой холодно От любви или от голода Э-о, о-о-о! Э-о, о-о-о!». Он помнил, как сердце рвалось от песни, как от холода вечно трескались руки до крови, но совсем не помнил, что было до этого, потому что ощущение какой-то трагедии было, а памяти про неё нет, просто рядовая ссора.

Киса начала говорить.

– Это наша последняя встреча.

«Шутка какая-то»,– тогда пронеслось в его голове,– «почему никто не смеётся?». Такие ссоры каждый день у всех, от этого не рушится мир, не разверзается земля, ничего такого ни с кем не случается. Это словно, прийти с жалобой на небольшую температуру, а уйти с диагнозом, что умрёшь через неделю.

Ещё не понимая, что произошло, пол на всякий случай все таки ушёл у него из под ног, он смотрел на её красивое тонкое почти белое лицо с красными губами, на опечатки помады на окурках, ёжиком торчавшие в пепельнице и не понимал ни слова. В ушах звенело, как после громкого выстрела, он ждал, когда она наконец рассмеётся открыто и просто, обнажив два ряда безупречных зубов, а он, ещё не отойдя от нахлынувшего страха, вытрет потные руки о брюки и все будет кончено.

Она и при жизни с ним была многословна, а уж после условной смерти и подавно её красноречие было, как нельзя кстати, но он, увы, не мог его оценить, потоки слов лились в него, на него, словно извергающаяся лава из вулкана. И напоминали тот самый последний день, и он тот самый – несчастный с картины Брюллова закрывающий плащом голову, чтобы уберечься.

– Житель Помпеи – вслух неожиданно для себя произнёс Кирилл, повторяя воспоминание, как раз проходя мимо Центрального Телеграфа и так громко, что проходивший мимо выпивоха остановился и поучительно подняв палец проорал:

– Вавилона!

Кир обернулся на него, а тот продолжая идти диагоналями, затянул на всю улицу:

– «И мы живём – это Вавилон, Я слышу голоса, они поют для меня, Хотя вокруг нас – Вавилон».

Тогда все её слова сливались в одну невообразимую массу, не предвещавшую счастливой жизни и старости под одним одеялом. Он пытался насмотреться на все время вперёд, наслушаться, ловил отдельные слова, пытался запомнить, как что-то бесконечно ценное, как что-то, что можно оставить себе и унести домой в кармане. На Ксюшином лице откуда-то взялась и бесконечно блуждала самодовольная улыбка, видел ли он её когда такой, он не помнил, будто она мстила ему за то, что он перестал держать удар и сейчас она добьёт его. Неосознанно, но с самого начала Кирилл знал, что так и будет, что в череде скандалов, когда он расслабится и перестанет верить, что они могут привести к реальному разрыву, когда примет все происходящее за норму отношений, Киса, как настоящая женщина, дождётся, когда он будет совсем не готов и уйдёт побольней.

Кир видел со стороны свою ссутуленную вдавленную в кресло фигуру, как он смотрит на её волосы, пальцы в кольцах, шею, сигарету и как бледен и не смеет даже закурить, чтобы не упустить ни секунды, чтобы она не испарилась, когда он не нащупав пачку в кармане переведёт взгляд вниз и секунды будет достаточно, чтобы его любовь вся целиком и без остатка исчезла в рукаве официанта. Это продолжалось долго, потому что они сидели до закрытия, уже выключили свет на кухне и персонал нервно посматривал на часы. Было сильно накурено и темно, лампа над столом освещала его унижение и хотя в зале никого не было, ему казалось, что сейчас его одного выхватывает из сумрака и несёт на вид всему миру, вырвав отсюда на все горящие экраны города. Кажется, что он не проронил ни слова за всю встречу, да и как это сделать, когда он лежал на полу весь в крови с ножом или с разрывом сердца, с широкооткрытыми глазами, почти покойник, как бы не хотел, уже не мог ничего сказать, его тело и создание разбил паралич, он умирал прямо сейчас у неё на глазах, на глазах у всего света, и никто, совсем никто не мог остановить этот произвол. Он видел некоторое разочарование в её лице, ей не хотелось, чтобы это выглядело, как молчаливое согласие, ему не хотелось не меньше, нужно что-то сказать, нельзя же вот так просто безвольно вытекать из-под придавившей тяжести бетонной стены. Он бы сейчас выкрикнул ей в лицо: «Так надо было рассчитывать силы, тупая ты сука! Чтобы я мог ещё сопротивляться», но только молчал.